Жертва обстоятельств

      Сознание находилось в бреду, я то просыпалась, то отключалось вновь, а дерзкий, и где-то даже наглый баритон постоянно что-то говорил. Чаще всего — маты.       Я видела белый потолок, металлические каталки, ящики. Помещение чем-то напоминало операционную в больнице. Телом я ощущала холод кушетки.       — Как больно, — нога сильно защипала. Я почувствовала воду, льющуюся по моей ноге, но по уровню боли это явно был спирт, а не вода.       — Терпи, дорогуша. Нужно отвечать за последствия своих действий, — опять его голос, а затем что-то острое воткнулось прямо в рану, вызвав мой гортанный крик. — На, выпей.       Я схватила руками бутыль, отхлебнув нехилый глоток спирта, пока иголка вновь вошла мне в ногу, продевая нитку.             — Нет, — я отставила колбу. — Я против алкоголя.       Его смех, казалось, мог заглушись гул всей фабрики, но мне снова пришлось закричать, когда он сделал ещё один шов на мое ране.       — Из какого же ты теста… — он тыкнул мне в лицо медицинскими ножницами. — Слезу может пустишь, а то ни алкоголя, ни истерик, — я услышала тихий щелчок. Мужчина явно закончил зашивать мою рану.       Я наконец полностью пришла в себя, рассматривая моего самоназванного врача.       Он стоял в серой затертой рубашке, держа в зубах дымящуюся сигару, которая так соблазнительно отдавала запахом никотина, что моя зависимость уже грызла легкие. Первый раз я увидела его без этой помятой шляпы. Его волосы смеси соли и перца топорщились во все стороны, доставая до середины лица.       — У тебя есть… сигареты… — промямлила я.       — Ах, вот оно что, — он засмеялся, заканчивая с бинтами. — На, — вытащив изо рта свою сигару, Гейзенберг ткнул мне ее в лицо. — Давай, брезговать будешь в другой жизни.       Я взяла сигарету здоровой рукой, делая наконец долгожданную затяжку.       Это были далеко не мои сигареты с женской сладостью, к которой я привыкла, а прожжённая мужская хренотень, но сейчас мне было плевать.       Лорд подошёл к моему плечу, приподнимая локоть. Его светлые глаза изучили мои движения, следя за сгибами пальцев.       Он подхватил медицинские ножницы, делая разрез на рубашке.       — Эй!       — Да не кипятись ты, — он разорвал рукав, оголяя рану, оставленную дочерью Димитреску. — Раздевать не собираюсь.       Я откинула голову, вновь терпя ванны из спирта и зашивание глубокого пореза.       — Шрам будет, — ляпнул он, открывая бинты, — но это наименьшее дерьмо, которое с тобой случалось, верно?       Я промолчала, стараясь спрятаться от его проницательного взгляда.       Наконец, закончив работу, Гейзенберг помог мне сесть на кушетку, осматривая раны. В отличие от меня, он выглядел весьма опрятно и чисто. Да, одежда была потрепана и изношена, но на ней хотя бы не было пятен, а я сидела вся перепачканная в крови.       Меня это смутило и я постаралась пригладить волосы, чтобы они не топорщилась во все стороны. Затем стала убирать следы грязи с лица и плечей, одергивая ворот рубашки.       Мужчина сидел подле меня на какой-то самоездящей табуретке, осматривая мою ногу.       — Кость не задета, — его рука аккуратно приглаживала бинты. Я ощущала пальцы на внутренней стороне своего бедра, опасно близко к тому месту, где я совсем не хотела видеть и чувствовать его руки.       Он приподнял бровь, уставившись на мое лицо, пытаясь что-то в нем найти, а затем отъехал от меня, хватая новую сигару. Зажигалка воспламенилась с первого раза и он наполнил дымом операционную.       — Так, давай начнем все заново, без цирка, без суицида и прочего дерма, которое может взбрести в твою дурную башку.       — Где мой рюкзак?       Он закатил глаза, указывая сигаретой на стоящую в углу сумку.       — Успокоилась?       — Вполне, — я сделала затяжку.       Мы замолчали, но его это явно нервировало, поэтому он вновь глубоко выдохнул.       — Ладно. Карл Гейзенберг, — он импровизированно пожал сам себе руку, затем указывая на меня.       — Марина, — я поерзала на месте. — Марина Островская.       — Маришка, значит, — он усмехнулся. — Русская?       — У вас в Румынии положено коверкать имена?       — Так привычней, — он откинулся на стол. — И так, с именем разобрались, поведай теперь свою историю.       — Я думаю, тебе и так все известно. Я помню твою фигуру, когда мы съехали с дороги. Это ты напустил на нас оборотней?       — Я?! — он был весьма удивлён. — А-а-а, — Гейзенберг протянул гласную, — сразу скажу. Это был не я, вы сами заехали туда, где вам не положено было находиться.       — Ты можешь меня проводить на то самое место? Я выйду на дорогу и дойду сама.       — Нет там никакой дороги, — бросил он.       — Как нет?! Я четко помню…       — Ты помнишь туман? — он был спокоен как удав, ощущая своё превосходство в этом диалоге.       — Ну и?!       — Это дурман, вы уже не видели реальность в тот момент. Это все Мисс Стремная Кукла и Беневенто. Ну, галлюцинации и все такое. Дорога вам причудилась, вы уже давно въехали не на ту территорию, а территорию деревни я покидать не могу, так что, извини, — он раскинул руки, — прогулку могу устроить только вокруг фабрики.       — Сука, — я рухнула на кушетку.       — Вас же вроде было двое?       Я приподняла голову.       — Я помню тот день, когда суч… — он запнулся, — Матерь Миранда созвала совет.       — Если уж на то пошло, нас было четверо. Где Лука и Петру? Они достались тебе, — я повернула голову, смотря ему в глаза.       Он и не шелохнулся, глядя на меня.       — На том свете, — его руки вечно находилась в движении, постоянно жестикулируя или складывая их между собой. — Раненого я залатал, но новый стержень поставить не смог, а свой не годился.       — Ты сделал из него робота?       — Не воспринимай все так буквально, дорогая. Я говорил про моральный стержень. Эти двое такие же щуплые, как и ты. Вы не годитесь для того, чтобы на вас экспериментировать, в отличии от деревенских мужиков.       Я сделала глубокий вдох, отворачиваясь к потолку.       — Он покончил с собой, порезав вены, а второй…       Я тут же повернулась, и это не ушло от внимания Гейзенберга. Он усмехнулся.       — Продержался дольше, но был глуп. Так же, как и ты решил сбежать и угодил в ту вентиляцию, что ты испортила. Буквально неделю назад, — мужчина все ещё продолжал буравить меня взглядом, разглядывая эмоции на моем лице. — Мне было даже жаль, он хорошо работал на фабрике.       «Мы не встретились, Петру. И больше никогда не встретимся…»       — Он был тебе дорог? — начал Гейзенберг.       — Нет, — я опять повернулась к мужчине. — Я их знала всего сутки.       — И ты с ними отправилась в путешествие?! — он засмеялся. — Теперь я не удивлен, что ты оказалась в таком положении.       «Дожили, меня ещё отчитывает какой-то мужик с фабрики фриков»       — Где вторая?       — Мертва, — я выдохнула.       — Вот все смотрю на тебя и пытаюсь раскусить, — наконец, он встал с места. — Ты осталась одна, без друзей, израненная и избитая, провела месяц в плену у конченной гигантской суки и ее трёх бестий, явно не привыкшая к деревенской жизни, судя по телосложению, и сейчас спокойно сидишь и не истеришь.       — А что я должна делать, лить слезы в три ручья?       — Либо ты конченная бессердечная мразь, либо психически больная. Как думаешь, что выбрать? — он наклонился надо мной.       Я поближе рассмотрела его лицо. На вид ему было лет сорок-сорок пять. Крупные черты лица и мощные плечи, которые явно были не от ночей в спорт зале, а от тяжёлой работы на этой злосчастной фабрике.       — Жаль, что у тебя не будет возможности меня раскусить. Я ухожу, — я аккуратно сползла с кушетки. — Спасибо за то, что спас и залатал, — я попыталась шагнуть, но боль в ноге отдала по всему телу. Я прищурилась.       — Ты так и не поняла? Ты никуда не пойдёшь, — он стал наступать ко мне. — Ты не проживешь и пару часов, на запах крови прибегут ликаны, которых здесь как грязи. Тебя наверняка ищет Димитреску, и потом, с такой раной ты пройдёшь максимум метров триста, затем разойдутся швы и ты истечешь кровью.       — Многообещающе, — я повернулась.       — Мне нужна прислуга. После того, как твои дружки почили, у меня встала вся работа, а за деревенскими мне идти в падлу, так что, — он опять схватил меня за рубашку, грубо сотрясая, — не испытывай мое терпение, или я сам брошу тебя в лапы оборотням, усекла?       Я смотрела ему в глаза, ожидая, что он сдастся первым, но этого не произошло. Я закивала.       — Вот и умница. Бери свои пожитки, — он отшатнулся в сторону, выходя из операционной. — Советую не отставать.       Я вновь шла по этим ужасным коридорам, на сей раз чувствуя себя в большей безопасности, чем пару часов назад. Карл, видимо, не стал считаться с моим положением, уходя все дальше и дальше.       Ногу сковывала боль, я еле переставляла ее, чтобы сделать хотя бы шаг.       — Карл, — выкрикнула я.       Мужчина остановился, видимо не ожидая того, что его назовут по имени.       — Я не могу идти так быстро. «Я вообще никак не могу»       — Да что ж такое, — он резко развернулся, подходя ко мне. — Ты сегодня счастливица, — его руки уже привычным движением подхватили мое тело. — Второй раз за день у меня на руках.       Я закатила глаза, стараясь лишний раз не прикасаться к его пахнущему металлом телу, чтобы не обращать его внимание на себя.       Мы прошли ещё пару коридоров и лестниц наверх и наконец, он остановился перед какой-то комнатой, опять же с железной дверью.       — Каморка для прислуги, — он открыл дверь. — Советую не спускаться по лестнице, на этаже нет моих творений.       — Ты же понимаешь, что я не смогу…       — Сможешь, — Гейзенберг поставил меня на ноги. — Завтра поднимешься наверх, где ты прыгнула в люк.       Я медленно сделала шаг, в теперь уже мою комнату, смотря в след уходящему мутанту.       Замка на двери я не обнаружила, так что я подперла дверь рядом стоящим металлическим стулом, что вряд ли бы удержало того, кто хотел бы ворваться ко мне, но меня это почему то успокаивало.       Я решила осмотреться. На удивление, коморка была весьма крупных размеров. Видимо, раньше это было техническое помещение.       Множество железных шкафов, две тумбочки и средних размеров одноместная кровать, тоже сделанная из железа. «Видимо ему так удобней, все контролировать своим телекинезом»       На удивление, все было чисто. Пыль на полу была где-то недельной давности. «Недельной? Петру!» Раньше тут явно жили ребята. Я стала шарится по шкафам и полкам, и наконец нашла то, что искала.       В тумбочке рядом с кроватью лежал мой шелковый желтый платок, который Петру забрал, когда мы залечивали рану Луки. Я стала рыться дальше и нашла его куртку, черный кожаный жакет, который весьма поистрепался с того дня, когда я последний раз видела его. «Нужно было отдать Петру пистолет»       Ничего уже нельзя было изменить. Я повесила его куртку на спинку кровати, попутно открывая рюкзак и доставая из него чистую футболку и нижнее белье, которое умудрилось уцелеть, благодаря полиэтилену.       Я заметила отпечаток своего грязного пальца на новой ткани.       — Черт! — я огляделась. — Господи, хоть бы за той дверью была ванна или что-то похожее на нее.       Я не ошиблась, правда, ванной это было сложно назвать, просто сток воды, кран и прибитый к потолку душ, покрытый ржавчиной. «Ладно, хоть что-то. А могла бы вообще мыться в тазике»       Я сбросила на пол покрытую кровью одежду и кроссовки, попутно включая воду. На удивление, меня окатила тёплая вода, хотя я ожидала, что буду мыться в ледяной. С ног стекала бардовая жидкость, обволакивая ступни. Я нащупала какой-то кусок мыла, напоминающий хозяйственное, и стала смывать с волос остатки всего пережитого дерьма.       Наконец, я могла отпустить все и расслабится. Не хотелось вспоминать недавние события, не хотелось помнить о гибели друзей, не хотелось вновь вспоминать пустые глаза моей подруги, которые ещё недавно были полны жизни и радости, в отличии от моих.       Хоть теперь мои печальные глаза были к месту. Я взглянула на своё кривое отражение в металлической стене.       Вокруг век все ещё оставались последние отголоски памяти рук Ангела, чёрный карандаш не хотел смываться, так что я решила намылить и их. Слизистую сильно щипало этим жестким мылом, оно и близко не стояло с пенкой для умывания, которой я пользовалась, казалось, уже в другой жизни. «Другая жизнь»       — Отец, наверное, с ума сходит, — я начала смывать с себя мыльные разводы. — Господи, хоть бы он не покончил с собой! Моей смерти он точно не переживет. Я должна буду выбраться отсюда, любой ценой. Подгадать момент, найти здесь карту, хоть что-то. Если через фабрику идти нельзя, выйду так же, как и вошла.       Я подняла грязные мокрые вещи, стараясь их отстирать.       — Этот Гейзенберг хотя бы не настолько чокнутый, как остальные. Почему он не сбежит отсюда, — я выжала влагу из шорт. — Зачем он клипает целую армию уродцев. Что-то грядёт, или… — я принялась за кроссовки. — Я ничего не понимаю.       Я выключила все, добралась до кровати, попутно развешивая одежду и обувь, в надежде, что это все высохнет до завтра, иначе мне прийдется разруливать по фабрике в трусах и босиком.       Надев чистую приготовленную одежду, я рухнула на серые простыни. Они, конечно, не пахли моим любимым кондиционером для белья, с чего вдруг мой наивный мозг вообще так решил. Я вдохнула аромат хозяйственного мыла, понимая, что этот запах будет преследовать меня все ближайшее время.       Так пахло и от него, того Лорда, который штопал мне ногу. Я коснулась повязок, не решаясь осмотреть рану, поэтому оставила все как есть.       — Что можно от него ожидать? — раньше я могла спокойно понять человека, по лицу и по словам было сразу видно, мудак он или нет, сука или наивная дура. Всегда люди открывались за один диалог, что-то их, да выдавало. Но не от него.       Здесь все было странно и не понятно. С одной стороны — он был одними из главных сатанистов этой деревни, с другой — он не был похож на них. Он не носит маски, не выглядит как живая жижа, не ростом под три метра, да и кровь, как я поняла, он не пьёт. «Я надеюсь»       Карл Гейзенберг. Имя явно немецкое, да он и похож на немца, рыбьи глаза и светло-русые волосы, покрытые сединой. Правда, только среднего роста, сто восемьдесят два, может три, не выше, я сравнивала со своим.       Очень широкие плечи въелись мне в память так же, как и большие длинные пальцы, которые бинтовали мою рану.       Руки были не похожи на руки рабочего, мало мозолей, хотя в первый раз он был в перчатках. Может, печется о состоянии своей кожи.       Я усмехнулась.       Его кожа вся покрыта шрамами, нос губа уж точно, на открытой шее было пару намеков на крупные последствия ран.       Он будто побывал в мясорубке. Может, он здесь тоже против своей воли? Тоже жертва обстоятельств…       Сон забирал меня все больше, боль в теле утихала и уходила на второй план, а я все продолжала думать о своем новом рабовладельце.       Утро наступило для меня очень рано из-за рева мотора. Я резко подскочила с кровати, ловя сердечный приступ. Вокруг все гудело, видимо, ночью этот чертов Гейзенберг выключает все машины.       Я поднялась с кровати, смотря на свои голые ноги. Пальцы вроде двигались, а значит — нервы и кости целы.       Надо было явится к нему, но что-то делать мне совершено не хотелось, хотя присутствует колкая мысль о том, что если я не явлюсь, то будет только хуже. Да и потом, любопытство сжирало изнутри.       Я потянулась к своим единственным шортам. На удивление, они были сухие, видимо, жар завода играет свою роль.       Белую футболку мне пришлось заправить. Уже сотый раз я проклинала себя за то, что не положила в сумку хоть один лифчик или лишние штаны. Да, надо было чемодан с собой в салон брать. «Черт»       Я потянулась за потертой кожанкой Петру.       — Тебе, мой друг, она уже точно не пригодится.       Я завязала слегка влажную обувь, ибо другой у меня не было и уже вряд ли будет. Волосы, из-за отсутствия уходовых средств ломались и торчали в разные стороны.       — Думай!       Единственное, что мой мозг выдал за идею — так это оторвать кусок уже и так разодранной рубашки и сделать импровизированную резинку, собирая длинные волосы в что-то, именуемое пучком. «Была не была»       Я отодвинула стул от двери, все ещё боясь, что на меня опять кто-то нападет.       Войдя в уже знакомое помещение, я увидела сидящего за столом Гейзенберга, который что-то усердно паял на своём столе. Все было так же, как и вчера, только некоторые железки поменяли своё расположение.       Я покашляла, привлекая его внимание.       — Если заразная, то можешь сразу валить к ликанам, — бросил он, не поворачиваясь.       — Нет, это простая вежливость.       — Вежливость кашлять?       Я медленно закипала. Он будто специально все это делал.       — Ты просил меня зайти.       Наконец, Гейзенберг развернулся, оглядывая меня. Он завис на несколько секунд, смотря мне в глаза, затем перемещая взгляд ниже, до самых ног, а потом его пронзительные светлые глаза из-под очков застыли на моем лице.       — Отмылась?       — Как видишь. Спасибо.       — Ага, — хмыкнул он, опять отворачиваясь к своей работе. — Кухня вниз по лестнице, я есть хочу. Потом уберешь тут и весь этаж тоже. В самый низ не суйся, а останешься без конечностей.       — Но я не умею готовить.       Он прекратил свою работу, медленно поворачиваясь ко мне.       — Женщина и не умеешь готовить?       — Двадцать первый век на дворе.       — Ах да… — он замолчал задумавшись. — То есть погоди, ты умеешь стрелять из дробовика и из этой железной пукалки, смогла выжить здесь месяц, да и вдобавок уничтожила парочку моих роботов, это я ещё о вентиляции не говорю, и не умеешь готовить? Ты точно не засланный военный агент?       Я пожала плечами.       — Ах да, о чем это я, — он засмеялся. — Таких тонких в армию не берут, — он ткнул паяльником в мою сторону.       — Я дочь военного, это все, что тебе надо знать.       Мужчина задержал на мне свой взгляд, а потом резко вернулся к своим занятиям.       — Иди на кухню и смотри не отрави нас.       — Неплохая идея! — бросила я, уходя в указанное направление. «Сексист хренов! Он что из прошлого века?»       Я тупо глядела на старенькую газовую плиту. Было здесь еще что-то похожее на морозильник и ящики с овощами, или чем-то другим.       — И что я должна делать? — я вообще в своей жизни даже салат не резала, так что все, что я умела делать с ножом — была тактика ближнего боя.       Моя младшая сестра была копией матери. Они вместе проводили многие часы и дни за плитой, вышиванием и прочими женскими делами.       Как я вообще решила стать художником по костюмам — ума не приложу, просто нравилось рисовать после тренировок с отцом.       — Ладно. Суп. Сделаю какой-нибудь суп, — я достала полуразмороженный кусок говядины и бросила в кипящую воду. — Как говорится, и так сойдёт.       Набросав туда овощей, я принялась уже за привычную уборку, которую делала в замке Димитреску. За месяц я, можно сказать, поднатаскалась в этом деле, но так вечно продолжаться не может. Я не собиралась здесь зачахнуть в роли кухарки этого мужлана.       Так проходили целые дни. Гейзенберг, конечно, ворчал по поводу моих способностей к кулинарии, но все же ел приготовленную мной еду. За эти пару дней мы практически не разговаривали, обмениваясь только колкостями и дурацкими шутками. Я понимала, что играю с огнём, потому что его светлые глаза пару раз стрельнули искрами, а кулаки натянули кожу на чёрных перчатках, но он сдерживался, ни разу не запустив в меня пару вещей своей телепатией. Хотя, возможно, думая об этом каждый день.       Тем не менее, я все больше убеждалась, что этот Лорд — действительно самый адекватный в этой деревне теней.       Ни разу я не замечала его за молитвами перед алтарем, наоборот, он пренебрежительно завешивал икону какими-то схемами или забрасывал бумагами. Наверное, власть этой Матери Миранды его раздражала, что вселяло в меня последнюю надежду на его рассудительность.       Под вечер я задержалась в комнате Гейзенберга, вытирая полки от пыли. Он, как обычно, сидел за своим столом и собирал, как мне показалось, механическую руку, но что-то явно шло не так. Он злился и покрывал матами всю мастерскую.       Я старалась лишний раз не нервировать ни себя, ни его. Моя рука потянулась к какой то железяке, стирая с неё крупный слой пыли, как вдруг мои глаза упали на розетку недалеко от рабочего пространства немца. «Телефон! Я могу зарядить телефон!»       — Долго над душой будешь стоять?! — рявкнул Гейзенберг.       Я дернулась, роняя тряпку.       — У тебя провода разошлись, — я глянула на механизм. Все-таки от моего бывшего мехатроника была какая-то польза, я могла часами наблюдать на тем, как он чинит всякие штуки.       — С чего ты решила?       — Под пластиной. Ты просто не видишь, да и не пролезешь.       — Раз такая умная, — Гейзенберг отъехал на стуле, делая реверанс.       Я подняла брови.       — Сказать, значит делать, дорогая. Садись, — он хлопнул по своей ноге. «Кто меня за язык тянул»       Я присела на край его колена, стараясь лишний раз не контактировать с его телом. Мои узкие пальцы пролезли под пластину, мешающую обзору. Все было как я и сказала, провод потерял контакт. Я отсоединила питание, чем вызвала движение мужчины позади меня. Он придвинулся ближе, наблюдая за мной.       Я взяла маленький ножик, очищая концы проводов от резины, оставляя голые концы.       Пальцы начали скручивать провода, но мне не хватало силы, как из-за спины Гейзенберг подал мне пассатижи и изоленту.       Закончив, я обмотала оголенные провода, засунув все под тонкую пластину, поворачиваясь к Лорду.       — Можешь включать.       Его губы дрогнули в усмешке. Он включил контакт и прибор на столе загудел, затем кисть механической руки зашевелилась, разгибая и сгибая пальцы.       Позади я услышала мужской смех, потом его рука выключила механизм.       — Не перестаю удивляться, дорогая, — он придвинулся ближе. — Может, уже сразу расскажешь все, что ты умеешь, я бы не стал тебя заставлять готовить, потому как то, что ты варишь, можно есть только под предлогом смерти.       — Как тактично, — я встала, отходя на безопасное расстояние. — Какой же ты все-таки мужлан.       — А ты, значит, из элиты и аристократии?       — Можно и так сказать.       — Все мы одного поля ягоды, дорогая.       — Да, если опустить честь и моральные устои.       — Разве я сделал по отношению к тебе хоть что-то из того, что нарушило бы твою честь и моральные устои?       Я замолчала, смотря в его пронзительные светлые глаза, в которых я пыталась найти ответ на его вопрос, но не находила.       «Он даже ни разу меня не ударил, а хотя мог бы»       Я и сама себя пару раз бы треснула, за парочку издёвок.       — Ладно, — он опустил голову, — Что ты хочешь?       Я сильно вздёрнула бровь, чем вызвала его усмешку.       — Что ты хочешь? Только не проси выпустить тебя в лес к ликанам, я не поддерживаю мазохизм и самоубийство.       — Я не совсем понимаю…       — А обычно такая дерзкая, — он поднялся со стула, начиная расхаживать по комнате, то поднимая, то опуская руки. Эту привычку я давно заметила в нем, ему вечно надо было чем-то занять пальцы, иначе он начинал активно жестикулировать. — Может, хочешь какую-нить книгу, безделушку, погулять вокруг фабрики, а то считаешь меня последним уродом, но я такой же заложник ситуации, как и ты.       Я открыла рот, все ещё не веря его словам, но его густые серые брови развязали мне язык.       — Розетка.       — Что?       — Можно мне воспользоваться розеткой?       — И только?       — Решила не наглеть.       Он кивнул, показывая рукой на интересующие меня дырки в стене, и я тут же сорвалась с места, сломя голову несясь в комнату, оставляя учёного с ошарашенным видом.       Мои руки схватили треснувший планшет, телефон и провода, и я так же пулей вылетела обратно.       На удивление, Гейзенберг стоял в том же положении, буравя меня взглядом, пока я подключала приборы к электроснабжению.       Мужчина уселся на свою табуретку, пока я в позе лотоса разместилась на его столе, как ненормальная уставившись в экраны, в надежде увидеть белое яблоко на экране.       И это стал мобильный, секунда разблокировки с помощью моего лица и наконец, я могла увидеть отголоски цивилизации.       Но на мое удивление не было ни смс ни звонка, ничего. Все могло объясниться только тем, что в этой дыре не было никакой сети, ни связи ни интерната — ничего, сообщения и звонки по попросту не доходили.       Я смотрела на последнюю отправленную фотографию моему отцу, где были наши счастливые лица — я и Ангел улыбаемся на этом чертовом озере, где мы задержались ради барбекю.       — Я думал, подарки должны приносить радость, а ты сейчас будто вскипишь, — произнёс Гейзенберг.       — Просто… ожидания не оправдались, — я показала мобильник. — У вас есть такие штуки?       — Видел пару раз последнюю у того парня, что ходил в этой куртке, — он указал на меня.       — Хочешь посмотреть? — правда, без доступа в сеть тут мало что можно сделать.       Я открыла камеру, направляя ее на сидящего немца. Щелчок, и вот он уже есть в моей галлерее.       Я приблизила фото. Такой вальяжный, грубый, местами неотесаный, но взгляд совершенно не такой, ему интересно.       — А ты хорошо получаешься на фотках, — я дала ему мобильник.       Он стянул с себя перчатки, забирая устройство и внимательно рассматривая экран.       — Только не листай.       — Запрещенка?       — Просто не листай, или я заберу.       — Думаешь, я теперь не упущу возможность увидеть непристойные фотографии, особенно, если они твои.       — Так все, отдай, — я выхватила телефон.       Он громко рассмеялся своим дерзким баритоном, совершено не подходящим к его массивному телу и крупным чертам лица. Когда я смотрела на него, то ожидала услышать низкий бас, но тут раздавался такой приятный хрипловатый голос, что становилось слегла не по себе.       — Кроме фотографий что-то полезное ещё можно вытянуть из этой коробки?       — Можно порисовать, — я потрясла планшет, — но на этом… музыка.       Я огляделась, ища среди груды мусора что-то подходящее.       Уже давно мое зрение приглядело несколько граммофонов, которые были натыканы по всей фабрике. Видимо, раньше на ней трудились живые рабочие и система оповещений была ещё нужна.       Я отследила провода, которые уходили в что-то похожее на радио, приёмник или DVD-проигрыватель.       — Дай все провода, что есть, — я опять повернулась к немцу.       У моего рабовладельца появилась новая черта, которую я стала замечать. Если я чем то была увлечена или начинала что-то делать, он просто замолкал, молча наблюдая и подавая предметы, как и сейчас, мужчина пнул мне ящик с кабелями.       Поколдовав над проводами, мне пришлось кое где опять заняться их скруткой, но я все же смогла подключить свой телефон к доисторическому приемнику.       «Надеюсь, ничего не перегорит»       Палец нажал кнопку «плей.»      

Soundtrack:

Poor man’s poison — Feed the Machine

Я уселась на другой стул, расслабляя мышцы. Из импровизированной колонки, наконец, полились знакомые мелодии и я прикрыла глаза.       На секунду забылось все, все что произошло. Я представила себя танцующей в своей комнате после окончания занятий, ноги перемещались по дорогому паркету, сбрасывая дневное напряжение.       Но стоило мне открыть глаза, как передо мной стояла другая картина. Я была на одна на железной фабрике, в компании здорового мужика, управляющим металлом. «Даже не знаю, что добавить»       Музыка плавно лилась, разгоняя ритмы по всему заводу, приятный голос певца наконец-то заставил мое сердце оттаять.       Да, мелодия была мало популярной, но последнее время я слушала ее по несколько раз.       Вот и пришло какое никакое облегчение, которое немного отбросило меня от мыслей о полном дерьме, что происходило вокруг. Теперь я могла пользоваться всеми достижениями цивилизации, которые у меня есть. Я могла слушать не только скрежет шестерёнок в моей голове, но и то, что заставляет тело и душу двигаться.       Я посмотрела на его ноги мужчины, сидящего напротив. Один кожаный плотно зашнурованный ботинок отбивал медленный ритм музыки, голова покачивались, а светлые глаза наконец прикрылись, но не надолго.       Он провёл рукой, по своим, местами седым волосам, и, опираясь о стул, поднялся и подошёл ко мне, не торопясь, в своей расслабленной вальяжной манере.       Серая рубашка на его массивных плечах натянулась, когда Гейзенберг подал мне руку.       Я словно идиотка устаивалась на него.       — Вставай, — размерено произнёс он.       Мой мозг ничего не понял, но с опаской выложила свою руку в его ладонь.       И тут, он резко дернул меня с места, заставляя прижаться ближе. Его вторая рука обвилась вокруг талии, пока другая крепко сжимала поданную мной ладонь.       — Что ты делаешь? — все, что мой мозг смог выдать от неожиданности и резкой смены положения.       — Закрой рот и не думай.       Он сделал шаг на меня, словно в вальсе, проворачивая нашу пару, ещё шаг и ещё, я кое как сумела поймать его чёткий ритм.       Мы никогда не были так близко, всегда была некая дистанция, меня держал страх, а его… я не знаю, что его держало. Буть он мудаком, давно бы уже перешёл грань приличия и принуждения.       Ещё шаги, его руки были недвижимы, а взгляда я избегала, хотя это было сложно. Слишком сложно, когда ваши глаза на одном уровне.       Ритмы музыки стали грубее, как и он, превращая вальс в что-то среднее между чечеткой и танго. В танцах я была не сильна, так что могла ошибиться. «Come on»       Раздались слова и музыка замедлилась, как это было на первых нотах.       Гейзенберг, словно чувствуя мелодию, ослабил хватку, выпуская меня из рук, но продолжил передвигаться по комнате.       Я решила полностью копировать его, ибо понятия не имела, что происходит, что мне делать и как реагировать, но единственное, что мне захотелось, так это то, чтобы он вернул руку на мою талию. «Так, гоним эти мысли прочь!»       — Ты всегда так резок? — ляпнула я, не подумав, лишь бы заглушить голову, продолжая делать шаги вокруг него.       — Да, — он взял мою руку, прокручивая тело по своей оси.       — Это может напугать, — я наконец решила поиграть в гляделки, возможно, эта тренировка даст мне сил его не страшиться.       — Как будто я сделал, что-то ужасное, — он усмехнулся. — Я ж тебя не заковал и не изнасиловал… а мог бы, — на этот момент он поменял нас местами на железном полу.       Мои глаза стали размером с пятирублёвую монету, пока сердце стучало как бешеннное, а наглый немец лишь усмехался.       — Странный у тебя юмор.       — И что? Не устраивает?       — Да! Ты жесткий, грубый… угораздило же…       — Все могло сложиться ещё хуже, ты могла стать оборотнем или вином гигантской суки.       — Да, но…       — Заткнись. Он опять дернул мою руку, но на сей раз поменяв положение тел так, что я своим лопатками уткнулась в его грудь, волосы от резкой смены положения развязались из тугого пучка и локонами рухнули на мои плечи. Я почувствовала свой же запах. Крепкая рука легла на мой живот, ещё сильнее соединяя наши движения, я ощутила его сильный вдох. Мужчина был явно не равнодушен к аромату волос, вдыхая его сильнее, мою кожу обожгло тёплом.       Он изменил ритм, на сей раз двигая бёдрами, заставляя зеркалить его. Сердце стучало как бешеное, а я не понимала от чего. От переизбытка эмоций, страха или чего-то другого, того, что засталяяло мой живот скрутиться в узел. «Не смей краснеть»       Я собралась с силами, чтобы не поддаваться на его движения. Волосы мешались, рука потянулась, чтобы их убрать, но Гейзенберг перехватил мою ладонь и закинул ее на свою голову, мои пальцы коснулись его жестких волос.       Грудь напрягалась до предела, мне чертовски не хватало воздуха, здесь и так было всегда душно от работы мотора, а теперь стало совсем горячо. Так же горячо было и на моем животе от его огромной руки.       Музыкант в колонке ужасно резко бил по струнам гитары, пока бёдра безумного немца двигались в такт ритмам музыки. Наконец, я ощутила его вторую руку, которая плавно скользила по внутренней части моей руки, закинутой на его голову.       Ещё движение и мои глаза вновь оказались во власти светлых глаз, в которых я ничего не могла прочесть. Немецкая ладонь сомкнулась на моей спине в районе талии, а мои руки уместились на серой мужской рубашке. «Come on»       Последние слова, которые произнёс певец перед тем, как мелодия оборвалась.       Я опустила глаза ниже, вглядываясь в его шрам на верхней губе, а затем, снова вгляделась в его светлые радужки. Самопроизвольно моя бровь поднялась вверх, чем вызвала у него улыбку. Я уже заметила, что он начинал усмехаться, когда мое лицо решало выдать очередную эмоцию, сопряжённую с мимикой.       Но тут, его рука сильнее сжала меня за талию, а губы накрыли мои.       Меня словно ударило током, действительно, маленькие электрические импульсы прошлись по моей коже от его прикосновений.       Сердце стучало со сбивчивывым ритмом, а его тёплые влажные губы мешали вдохнуть, щетина безжалостно колола кожу, мужские большие пальцы сжимали белую ткань моей футболки.       В этот момент стихли все машины на проклятом заводе, замолчало все, кроме звуков, издаваемых нашими губами. Мозг отключался, запрещая думать о чем-либо другом, кроме его металлического запаха.       Мозг кричал, но Гейзенберг заглушал каждый порыв моего разума подумать, наорать, убить в конце концов, но не смогла.       Вторая рука мужчины сместилась на мою шею, сжимая кожу. Его пальцы не были грубыми или сухими, все-таки ношение его чёрных кожаных перчаток давало свои плоды.       Я сжала его льняную потрёпанную рубашку, и эти тактильные ощущения дали мне импульс в мозг.       Я отстранилась, восстанавливая дыхание. Руки отпустили его одежду, а я до сих пор стояла на месте, не касаясь мужского тела, но его рука не отпускала мою талию.       — Отпусти.       — Зачем?       — Я прошу.       — Просишь? Мне показалось…       — Тебе показалось, — я дёрнулась слишком сильно, чтобы разорвать его хватку, но оказалось, он практически меня не держит и я чуть перестаралась. Ноги пошатнувшись, но я успела опереться об рядом стоящий шкаф.       Гейзенберг засмеялся своим нагловатым смехом, от чего мне стало ещё более некомфортно. Я рванула к телефону, выхватывая устройство, избавляя от проводов и пулей высочила из мастерской.