Жертва обстоятельств

            Я сидела на столе хозяина фабрики, ковыряясь в половине головы робота. Меня вообще не смущало то, что половина этой головы была от трупа, а другая — собранная из метала. Аппарат пришёл в негодность, поэтому мне надлежало отделить кусок рабочего ректора, который надо было отчистить от плоти. Брезгливость никто не отменял, поэтому я нацепила на себя какие-то перчатки, ковыряясь в мясных субстанциях.       Механизмы гудели, а вся фабрика продолжала работу. Я уже смирилась с постоянным рокотом, но его легко было переносить, потому что я старалась перебить все музыкой, на сей раз заткнув уши наушниками, которые на удивление уцелели во всей этой катавасии.       Ещё пару проводов было отделено. От монотонной работы у меня уже сводило пальцы, периодически затекала шея и спина, из-за этого мне пришлось слезть со стола. Согнутые колени невероятно заныли от смены положения. Я выгнула спину, откидывая голову.       За эти месяцы мое тело отвыкло от ношения платьев, так что я ощущала себя даже комфортно, но очень свободно в нижней части тела.       Постукивая ногой под энергичный ритм музыки в моих наушниках и склонившись над столом, я продолжала работу. Мой мозг даже не подозревал о невероятной человеческой способности приспосабливаться ко всему, даже к таким спартанским условиям, — душ и кровать у меня были, была весьма неплохая еда, неплохая, когда я не готовила. Даже общение у меня было, и весьма интеллектуальное, но содержало ужасный уровень сарказма; его подколы, шутки или просто речь выводила меня, хотелось его стукнуть или закричать. Но с другой стороны, мой мерзотный характер тоже тяжело терпеть. Зная его вспыльчивость, я вообще удивлена, как он меня не убил. При этом он знал, кто я, что я ощущаю, что испытываю, а вернее, ничего, возможно, он понимает, что просто живет с машиной, которая работает только на физических эмоциях, а не на душе.       Я достала нож, принимаясь отковыривать последнюю часть механизма. Лезвие легко вошло в паз, и маленький реактор был отсоединён. Я проделывала эти махинации уже десятки раз, поэтому последний механизм полетел в кучу таких же, ошмётки плоти я скинула в помойку, отправляя туда же перчатки.       Мои руки привычно сжали рукоятку. Этот нож мне чем-то напоминал охотничий, обмотанный кожаным шнурком, изогнутое лезвие, длиной сантиметров семнадцать. Я вспомнила отца, как в его руках легко крутился нож, как он меня учил: вот клинок с лёгкостью перекинулся в моей руке, удар в сторону, поворот лезвия, удар вперёд, разворот, нога ушла назад, корпус вниз, удар вверх. Все отпечатано на корке подсознания — все уроки самообороны и нападения. Со стрельбой я и лажала на полигоне, чем часто вызывала недовольство отца. Не знаю, почему у меня не очень хорошо получалось стрелять. Видимо, потому что там мало что зависло от моих рук, больше работал мозг и глаз. Но вот рукопашка — другое дело, тут все идёт от рук, то, что могла контролировать своим телом, настолько могла, что укладывала на лопатки отцовских подчиненных. Не всегда, но частенько. Особенно, когда они не ожидали, что такая, как я, могу вообще атаковать.       Я перекинула нож в левую руку, перекручивая лезвие. «Вечно левая была хуже...»       Я поменяла положение.       — Ловко, — раздалось сзади. Моя голова обернулась, музыка в наушниках стала ощущаться тише. Я вынула белое устройство из ушей, оглядывая мужчину.       — Ты умеешь? — я протянула ему нож. Но железка взлетела в воздух, совершая полный оборот вокруг меня, пока не приземлилась в ладонь Гейзенберга.       — У меня есть телекинез, на кой мне крутить ножи в руках?       — Ну а если бы не было…       — Зачем намерено лишать меня такого преимущества?       — Просто признай, что плох в рукопашном бою.       — Ждёшь, что я докажу обратное? — он скинул с себя сумку, прислоняясь к дверному косяку.       — Ну да, хочу тебя как-то задеть или подстебать.       — Как я ещё тебя терплю? — его шея изогнулась, захрустели суставы. — Что ж, если вдруг этот нож окажется у моей шеи, я освобожу тебя от ковыряния в трупах, и доверю что-то поинтереснее.       — Ох, наконец-то.       — Но, — он поднял руку вверх.       — Всегда есть это «но».       — Если я уложу тебя на лопатки, придётся тебе убрать ошмётки из серого блока.       — Ой нет, там же одна мертвечина, меня стошнит.       — Ты уже заведомо уверена в своём проигрыше? — нож замаячил перед моим лицом.       — Идёт, но свою электрическую и магнитную фигню оставь за дверью.       — Идёт, — рукоять легла в мою ладонь, — начинай.       Я сделала шаг вперёд, замечая напряжение инженера, который отпрянул от двери. Ещё один шаг в бок, и ещё, я пыталась понять его движения, отец всегда учил не нападать, пока не поймёшь, что из себя представляет противник. Да, я знала Гейзенберга, но не в этом смысле.       — Ты какая нерешительная, — немец сделал шаг, протягивая руку к моему плечу. Но рефлексы среагировали молниеносно — я отступила в сторону, уволакивая руку, вторая конечность согнулась, и локоть зарядил ничего не понявшему ученому в челюсть. — Ах ты ж… — он потянулся к подбородку. — Ну сама напросилась.       На сей раз он хотел атаковать снизу, чтобы сбить меня с ног, но он был медлен и неповоротлив, что дало мне возможность опять увернуться, и чиркнуть металлом по его предплечью, отходя за его спину.       — Ты слишком медлен, — я подпустила Гейзенберга к себе, — атакуй сбоку, руку ровнее.       Он повторил за мной, я отразила его атаку медленно, и четко, как на тренировках.       — Теперь блок, руки скрести.       Локти и кисти рук аккуратно соединялись и ударялись друг от друга медленно и мягко, но нож крутился как бешенный, перелетая из одной руки в другую, но только в мою.       Темп нарастал, обучение уже переходило в наш реальный спор, я стала внимательней, но мужчина все равно никак не мог меня достать.       — Однажды мне надоест тебе поддаваться, — я замахнулось сильнее, переходя в атаку.       — Ты слишком самоуверенна, — и тут произошло то, чего я не ожидала — он нанёс удар, и моя кисть выпустила нож в его руку.       Запястье загуляло от удара, но это меня лишь напрягло. Пальцы согнулись в кулаки, я стала жестче, движения ускорились, в отличие от него, и преимущество быстро улетучилось, когда я перехватила лезвие в своих руки. Конечно ему удалось зацепить мое плечо, оставив тонкую ссадину. Но пари было сильнее боли, я не собиралась проигрывать ни за что, тем более там, где превосходство было на моей стороне.       Он делал шаги назад, продолжая отступать под моим натиском. Наконец-то я сумела перехватить его руки, направляя лезвие на шею, но мне не хватало захвата.       — Просто сдайся, признай, что я здесь лучше, — я процедила ему в лицо, стараясь придвинутся ближе.       — Лучше, но на моей территории ты всегда проиграешь, — нож выскочил из моих рук, что нарушило мое равновесие. Металл взмыл в воздух, маяча перед моим лицом. Я сделала шаг назад.       — Ты же обещал!       — Нет, не обещал, я разве сказал обещаю?       — Мы заключили пари, без твоего телекинеза, — но на моем слове, лезвие ножа пристало к моему горлу, бёдра уперлись в деревянный стол.       — Чтобы заключить пари, нужно пожать руки, насколько я помню, — нож спустился на мое плечо, задевая рукав платья. — Мы просто обговаривали условия, дорогая.       — Ты наглый, бессовестный, обманщик!       — Тише… — Гейзенберг приблизился ко мне. — Я же говорил, зачем намерено лишать меня такого преимущества, если оно у меня есть, — нож спустился к завязке на груди, — но я даже вынес для себя пару уроков.       Его руки рухнули по обоим концам от меня, опираясь на стол к которому мне пришлось прислониться. Я наконец-таки подняла голову, внимательно рассматривая его лицо. Что-то было явно не так, будто чего-то не хватало, да и сам мужчина почему-то выглядит чище или, может, моложе. В нашей поножовщине я мало рассматривала инженера, но сейчас вблизи я все же поняла, что изменилось.       — Ты что, побрился? — выпалила я. «Черт! По-моему это резко прозвучало!»       — Что? — инженер замешкался в ответе, отводя свои светлые глаза.       — Щетина. Ее нет, — улыбка самопроизвольно натянулась на моем лице. — Ты помолодел.       — Да, просто решил…       — Это из-за того, что я поцарапалась тогда на поле.       — Ну да, весь мир только вокруг тебя одной крутится, — он саркастично поднял бровь. — Просто время пришло.       — Да что ты? — моя рука, осмелев, потянулась к подбородку Гейзенберга. — Может, все-таки ты для меня старался?       — Не наглей, — я опять ощутила лезвие ножа на моей ключице, которое никуда не уходило, — я передумал.       — Ты про что?       — Про наше пари. Плевать на уборку, — нож опустился ниже, цепляя нитки, на которых держалась верхняя пуговица платья. Хлопок натянулся, тихий короткий треск, и деревянная пуговица улетела на пол. Тугой ком застрял в горле. Близость Гейзенберга, его жар после нашей импровизированной тренировки — я была на пределе, адреналин скакал по нервным клеткам, которые выпускали в воздух двухсменные сигналы.       — Плевать на уборку? — прошептала я. — Так значит, я свободна?       — Не играй, — нож зацепил вторую нитку пуговицы. — Твой проигрыш есть проигрыш, просто другое наказание.       — Разве то, что ты задумал, это наказание? — мой флиртующий голос ласкался и шепотом переливался в его ушах. Я видела, что мужчина тоже на пределе. Всего одно движение, один взгляд, и он сорвётся, но все же он ждал. Ждал моего четкого согласия, иначе учёный не мог.       — Просто ответь! — Гейзенберг буквально рычал.       — На что? — мой сарказм полоснул его сознание. Но ответом мне послужил глубокий мужской стон. — Ну не сердись, — я провела пальцем по подбородку свирепеющего немца, на чьих моральных принципах я играла. — Я хочу узнать, на сколько твоей выдержки хватит.       — А твоей? — буркнул он, прижимаясь всем телом. Что-то твёрдое уперлось мне в бедро, которое он резко отвёл рукой. Нож чиркнул, срезая вторую пуговицу, оставляя всего ничего до моей наготы. Я глубоко вздохнула, пытаясь сдержать дыхание, которое регулировало сердечный ритм. — Знаешь, с медицинской точки зрения, — наконец начал он, обдавая меня тёплыми дыханием, — секс очень опасная хрень, — лезвие ножа скользнуло по коже оставляя белый желобок, который тут же исчезал. — Зрачки расширяются, сосуды сужаются, а температура растёт вверх, давление становится выше, сердце скачет как бешеное…       Я вдохнула глубже, проглатывая тугой комок в горле, но он продолжил.       — Мозг взрывается электрическими импульсами, дыхание прерывается, а мышцы напряжены до такого состояния, будто ты поднимаешь вес в несколько раз больше тебя самой, — его лицо стало критически близко, — тотальная перегрузка, которая изводит наш организм, но стали бы мы им заниматься, если бы это не было настолько приятно, да черта с два, но сука… — нож разорвал ещё одну пуговицу, что оголило кожу между моих грудей. — Я готов довести свой организм до состояния агонии, чтобы ещё раз испытать тот взрыв нейронов от проникновения в твоё тело, от твоего молящего взгляда, хотя ты и не хочешь признаваться, да даже просто смотреть, как ты кончаешь с моими именем на губах, крича мне в лицо, — все это стоит той перегрузки.       — Боже… — я ощутила, как смазка потекла по моему бедру. Ещё никто не рассказывал о сексе с медицинской точки зрения так, чтобы заставить меня задыхаться. — Да.       — Что «да», дорогая?       — Я даю согласие.       И он сорвался.       Я ожидала его губы, но Гейзенберг протянул ко мне руки роняя нож на пол. Пальцы рванули хлопковую потрёпанную ткань, именуемую платьем, посредине моего тела, сразу оголяя все. Мужчина прильнул к шее, кусая грубо сжимая кожу, сосуды лопались под его напором, оставляя багровые пятна по моему телу.       Стол скрипнул, когда он вжал меня сильнее в дерево. Я сомкнула руки на его жестких торчащих волосах, собирая их во что-то похожее на хвост и оттягивая. Это послужило сигналом для его губ, которые сразу накрыли мои. Я больше не чувствовала жесткости его длинной щетины — теперь было мягче, но все же не гладко, шрамы никто не отменял. Мое дыхание ныло так же, как и органы внутри; я переживала все то, что он описывал минутами ранее: мозг взрывался, тело горело от его ласки и тепла кожи. Мне становилось жарко и тяжело.       Но разрядка этого стоила, она всегда этого стоит.       Его руки подхватили меня за бёдра, усаживая на стол, я знала, что ему не терпится начать, не терпится уже испытать мое тело внутри. Но он действовал по плану, как по важной инструкции, все нужно было сделать так, чтобы я была на грани, немец хотел испытать не только животную эйфорию, он хотел вкусить эстетический оргазм от моего голоса и просьб, от выражения моего лица и шепота губ, это был садизм и эгоизм в чистом виде, он хотел, чтобы я испытала все это только из-за него.       Гейзенберг схватил мое лицо рукой, сжимая щеки, его язык грязно завладел моим ртом. Губы сместились ниже, я не поспевала за его движениями, пытаясь сорвать с его тела мешающую темно-зеленую футболку. Его ладонь сместилась на мою шею, а затем грубо сжала плечи, опуская меня на стол, пока я сталкивала с него предметы.       Я рухнула на гладкие деревяшки, пока мои глаза заметили, как мужчина скидывает с себя верх одежды.       Гейзенберг не остановился, снова нависая сверху.       — И с чего же мне начать, м? — его тело продолжало вжиматься в мое, я ощущала жар и тепло его груди на своей. Мужские ладони сжали мои тонкие кисти рук, прижимая их к столу, не оставляя мне шансов на побег, который я точно не планировала. — Сразу начать снизу или задержаться наверху? — немецкий насмешливый тон и пошлый животный взгляд доводили меня до пика.       — Господи, если ты не продолжишь, то я тебя убью! — выпалила я.       — Тише, дорогая, — его рука оставила меня, приподнимая его тело надо мной. — Как же ты хочешь, о боги, — этот наглый черт снова рассмеялся.       Но смешки кончились, когда его зубы закусили мою кожу у основания шеи, язык тут же зализал место преступления. Губы учёного опустились ниже и сомкнулись на возбуждённой груди, вбирая ее в себя; звуки от его языка стали заглушаться моими молящими стонами, низ живота страгивало короткими приступами, ноги дрожали, пытаясь найти опору стопами на краю стола. Мой слух хотел услышать, как цокнет бляшка на его ремне, когда он наконец-таки решит закончить мои пытки. Но все пошло не совсем по сценарию у меня в голове. Мужчина перестал нависать, опускаясь ниже, пока совсем не рухнул на одно колено подле моих ног.       — Что ты удумал?       — Заткнись! Или передумаю… — его руки свели мои бёдра вместе, а далее подцепили резинку уже весьма вымокшего нижнего белья, которое из ярко розового цвета в процессе постоянных стирок превратилось в блеклый бежевый. Убрав лишний кусок ткани, Гейзенберг вдруг припал лицом к моим коленям, вдыхая запах тела. Его нос захватил небольшой радиус по коленной чашечке, разрешая зубам проскользнуть по коже. Но руки решили закончить этот порыв, разведя ноги в стороны.       — Ох, черт! — он ещё никогда не был так близко. Бёдра под его волей придвинулись ближе, без доли подготовки и сомнения и под мои мысли «Неужели он и вправду это сделает?»       Гейзенберг припал к моим половым губам, горячий язык обжег влажную кожу, размазывая смазку. Я испустила гортанный стон, хватаясь за свою грудь, не в силах посмотреть вниз, глаза просто физически не могли раскрыться.       Его пальцы сжимали плоть бёдер и моего живота, постоянно меняя положение и не находя себе места, пока язык подбирался к самой чувствительной точке. Осознанные движения, четко и точно находили все нервные окончания, что были мне нужны. Я задыхалась.       Его жадные ласки не прекращались, язык то подгружался внутрь, то переключатся выше, уверенные круги по набухшему клитору, губы с силой вбирали в себя плоть, как бы невзначай задевая нервы зубами. Я буквально скулила и выпрашивала больше, рот перестал закрываться, выпуская то глубокие, то короткие стоны, которые четко регулировались его движениями.       — Черт, твои стоны сведут меня с ума, — он остановился, сжимая кожу на внутренней стороне бедра. Ветер помещения обдал меня пустотой. — Но я все-таки хочу услышать твои мольбы, — его вторая рука приближалась к груди, сжимая полушарие. — Потешь мою душу.       — Ты… чертов садист…       — Всего одно слово, и обещаю, что доведу тебя до такого состояния, что ты сама пожелаешь пощады.       — Я тебя прошу продолжай… умоляю, если не хочешь моей смерти, то не останавливайся, — мои ломающиеся связки все же смогли выдавить из себя связное предложение, которое, судя по улыбке Гейзенберга, его устроило.       Два пальца коснулись его же языка, а затем утонули в моей смазке, погружаясь в меня, и язык тут же вернулся на своё законное место. Мужские руки работали внутри, пока губы изъязвляли снаружи. Я глотала остатки воздуха, не находя себе места; возбуждение достигло пика, сотрясая мои ладони, которые ухватились за седеющую немецкую голову, как за спасительный круг, поясница изогнулась, пропуская его пальцы, сжимавшие плоть.       — Не останавливайся… — я вырвала из себя последние слова, насаживаясь бёдрами на его умелые руки. Пелена удовольствия закрывала все вокруг, смешивая пространство комнаты в одну размытую массу.       Тонкая слеза потекла из-под моих ресниц, когда инженер ускорил темп. Я закусила нежную кожу, чувство эйфории было настолько близко, что я повысила децибелы своего крика. Гейзенберг это понимал и вобрал в себя кожу клитора, зажимая внутри меня пальцы, что отправило меня сразу на небо.       — Карл! Карл! Карл! — я воскликнула, ударяясь затылком о деревянный стол. Оргазм окатил внутренности всего тела, генерируя нейроны в мозгу, которые думали, что все закончилось, но мужчина не желал останавливаться. Я свела ноги, чтобы закончить, но руки крепко вернули все на свои места, пытка продолжилась. Это умопомрачительно ужасное чувство, боль граничащая с пиком удовольствия, когда тысяч нервных окончаний на одном только клиторе продолжали истязать. — Остановиь, Боже!       На моем крике пытка закончилась, когда он сладко зализал все место преступления, поднимая на меня свои светлые глаза.       — Нет вида лучше, чем смотреть на удовлетворённую женщину, особенно с такими распухшими губами, кусала?       Но в ответ я действительно самопроизвольно закусила нижнюю губу. Гейзенберг поднялся с колена, опять закрывая от меня потолок своими широкими плечами.       — Лучше бы меня укусила, — он усмехнулся, — ну, в другой раз, — немец собрался уйти, но я ухватилась за его шею.       — А ты? — другая рука скользнула ниже, пока сознание приходило хоть в какой-то прямой поток мыслей, пальцы нащупали, твёрдый бугор в потных штанах мужчины. — Ты тоже хочешь…       — А я думал, ты эгоистка, — он стал ещё ближе, — хочешь, чтобы и я кончил, это так… хм… мило что ли.       — Эгоистка... Я же тоже получу ещё, — но тут мои губы утонули в его губах. Я осмелела и проникла в его рот, слизывая свою смазку с губ, без стеснения и доли смущения, мы стали оба как открытые книги, которые хотелось перечитывать вновь и вновь. Гейзенберг сорвался первым, звеня пряжкой брюк, но тут в мою голову наконец-то пришла хоть какая-то адекватная мысль, которая кое-как смогла сгенерироваться. — В сумке у меня, возьми презервативы.       — Ах да, ты же подготовилась.       — Бери молча!       Я аккуратно уселась на край стола, наблюдая за судорожными движениями немца, как он читал измерительную шкалу, как он смешно распаковывал блестящую обертку, его заинтересованность и серьёзность в этом вопросе поражала, я даже на секунду задумалась, что он уже не видит во мне интереса, а занят новой игрушкой. Я пустила смешок, заглаживая растрёпанные волосы.       — Ты смотри, ещё наглости смеяться хватает, — обернулся он.       — Да ты так увлечён, я уж подумала, что мне, может, пойти спать.       — Ещё чего, — мужчина подошёл вплотную, снова разводя мои колени в сторону, пропуская своё тело между ними. Я подняла руки к его шрамированной груди, легко касаясь ладонями. Мне не составило туда уловить его бешенный ритм сердца и дыхания. Я заглянула светлые глаза напротив, в которых отражалось мое разгорячённое лицо. Руки сами скользнули к шее, притягивая губы для поцелуя, медленно, размерено и настолько протяжно, словно в замедленной сьемке. Но этому не суждено было случиться, в его планах был совсем другой уровень удовольствия.       Все случилось очень быстро: мое тело рухнуло опять на стол; пока обе ноги располагались на его груди, я наблюдала за тем, как его приоткрытые губы скользят по моей щиколотке, едва касаясь сжатой руками кожи языком, и я успела заметить, как он издал тихий стон, погружаюсь в мое тело.       Я коротко вдохнула.       Бесцеремонно ритм начал набирать свои обороты, жесткие чёткие размеренные толчки выбивали из моей подскакивающей груди душу. Гейзенберг запрокинул голову, демонстрируя мне широкую шею, пока пальцы крепче сжимали мои трясущиеся ноги. Я больше не смогла держать глаза открытыми; руки судорожно сжимали край стола, мой организм ещё не отошёл от первой разрядки и сразу выстраивал путь к другой.       Наши стоны синхронно слетели с губ, но мои все же заглушали все помещение. Щиколотки были крепко сжаты в его большущих лапах. Я была не в силах больше терпеть и оттягивать момент, и, как я поняла по его рваным вздохам, он был на грани, уж слишком долго все мы ждали. Я дала сигналил частыми криками и мужчина ускорился, ещё толчок, движение, сжатие, и я взорвалась. Гейзенберг сдавлено выдохнул, отпуская мои ноги. Его тело рухнуло на меня, но удержалось на вытянутой руке всего в паре сантиметрах от моего лица. Испарина на его лбу бисером сверкала от света тусклых ламп, немец не открывал глаза, только лишь глубоко дышал, пытаясь удержаться на своей руке. Моя ладонь нашла в себе силы, и дотронулась до его теперь уже гладкой щеки. Мужчина тут же вздрогнул, открывая мне свою светлую пустую радужку из-под серых ресниц.       — Пойдём в постель… — тихо прошептала я.       — На второй заход? — его нагловатый баритон тут же включился в диалог.       — Ты же еле дышишь!       — Брехня, — мужские руки крепко ухватились за талию, поднимая меня со стола. — Впереди долгий день, дорогая, так что запасись воздухом, — он усмехнулся, захватывая мои бёдра поудобнее.

***

      Немец не солгал.       Был и второй, и третий заход. Правда, на последнем я уже мало что помнила, и мало что делала, ибо силы уходили действительно только на дыхание. Но все же мозг отпечатал в памяти многое: то, как до хрустов костей заламывались мои руки за спиной, как мои волосы натягивались на его кулак, спина прогибалась, а с губ стекала слюна на кровать, пока сзади в меня вколачивался этот ужасный человек. Все отпечаталось на подкорке головного мозга и вечно будет возвращать меня в мир флешбеков.       Гейзенберг все-таки сжалился, тихо выкуривая вторую сигарету, ведь первую пришлось на половине отдать мне. Опять же его вечно неугомонные руки уже нашли себе занятие, слава богу, поспокойнее, он просто скользил по моему телу ладонями, периодически нежно сминая кожу. Ему нужно было потешить своё осязание, я была словно большой антистресс для его внушительных лап. Но и за мной грешки имелись. Мои тонкие пальцы плавно изучали каждый шрам на его груди, но если и руки испытывали интерес к его прошлому, то мозг просто не хотел знать — мне достаточно было догадываться и больше не думать об этом.       — Ты так неравнодушна к моими шрамам.       — А ты так неравнодушен к моему телу, — я постаралась в точности повторить его акцент.       — У тебя кожа… давно такой не ощущал.       — Ты наверное вообще женщин тут не ощущал? — ох такой каверзный вопрос давно уже кружил в моей голове, так что грехом было бы не спросить, раз разговор увязался.       — Если ты думаешь, что я тут затворник или почти столетний девственник, то ты ошибаешься.       Я легко перевернулась на живот, подпирая лицо руками, демонтируя ему свою готовность к рассказу.       — Тебе так интересно, где побывал мой член? Может что интеллектуальное спросишь?       — Не гунди, я только начала забывать, что ты девяностолетний дед.       Моя рука потянулась за новой сигаретой, пальцы ловко зажги огонь, и дым повалил из приоткрытых губ.       — Ну, когда был юнцом, до войны, была у меня своя компания друзей и девчонок, и, казалось, была вечная весна. Гормоны, феромоны и прочая подростковая лабуда, — дым потянулся из его рта, — но что было в войну, я не хочу вспоминать. Хотел бы я спихнуть всю вину на паразита Каду, по блядь… Мое сознание он не менял.       — Ты насиловал женщин?       — Да… — он замолчал. — Если ты думаешь, что я ищу оправданий...       — Нет, мне плевать, — я на секунду запнулась, — я расцениваю человека лишь по отношению ко мне. Будь ты хоть убийца, потрошитель и насильник в квадрате, если со мной ты ведёшь себя как булочка с корицей, то мне плевать.       — Это очень опрометчиво, — он поймал мой взгляд. — Жестокость может и перейти на тебя.       — Но ты же меня не изнасиловал, а мог, я вообще удивлена твоей адекватности в этом мире.       — Изменился я только после войны, когда понял, что семьи не осталось. Включил в принципы не убивать женщин и детей, только если они мне не хотят нанести смертельный вред.       — Повезло тебя встретить сейчас, а не в войну.       — Ты бы выжила, такие выживают.       — Многие умеют стрелять.       — Но не все имеют моральный стержень.       — Эх, Карл, — я отбросила бычок в чашку, — люди совершают ошибки из-за чувств. У меня их нет, значит и шансы на выживание неплохие.       — Будь у меня твоя особенность, я бы многое натворил.       — Есть тонкая грань между безумием и простой жизнью психопата. Я бы могла стать первоклассными врачом, ибо переживания меня не касаются, только диагноз, только работа, я бы стала отличным военным, да кем угодно, стоит отбросить чувства, и ты идеальный.       — Но это скука.       — Я выжила благодаря этому. Если бы я истерила, то лежала бы вместе со своей мертвой подругой, — я начинала медленно выходить из-за себя. «Он решил поработать моим психотерапевтом...»       — Но не всегда нужно выживать.       — Но я не могу выключать и выключать это. И меня все устраивает, — рявкнула я, отворачиваясь.       — Не психуй, — мужчина завалился рядом закидывая свою руку на меня. — Брыкайся сколько хочешь, все равно не уберу.       Я фыркнула, глубоко вздыхая, пытаясь утроиться под его лапой.       — Тем более, нам ещё надо отсюда сбежать, — я просопела, сдерживая опускающиеся веки.       — Да… сбежать, — его голос дрогнул. — Сбежать.