Сердце черных роз

      Что же таит глубина твоих глаз?!       Вижу лишь девственно-нежные очи цвета светлых небес.       Но тот огрызок разума кричит, что это ложь.       Говори! Девка с сущей нищетой.       Но вот ты как… ну и ладно, сорву всё ровно с тебя эту спесь.       Да, временами ты дурманишь разум не хуже крепкого вина,       Но тот огрызок разума кричит, что это мышеловка,       Что станет лик твой пропастью моей.       Мысль о сестре меня трезвит, ты серая мышь на её фоне.       Так будь добра, знай, дана другая мне дорога.       Ну-ну, не тяни свои длани, не умоляй.       Может, ты, конечно, ищешь любви.       Но спешу тебя разочаровать, любовь лишь красивая сказка.       И сказкой она и останется.       Так для чего тебе это?       Что же таит глубина моих глаз?!       Ну, так, давай! Срывай, как ты сказал, поволоку.       Не увидишь ты на моем лице слез.       Ты жестокий лгун сам себе.       Ведь я знаю, что ты завтра же придёшь к нашему двору за мною.       Из моих помыслов ты ничего не подглядишь.       Ведь ты ищешь то, чего в помине нет.       Слова, написанные красивым, выразительным почерком на уже изрядно дряхлой бумаге, слетали с уст. Здесь и сейчас они вновь ожили. Потекли друг за другом в пляс.

***

Солнце почти зашло за горизонт, унося с собой последние свет и тепло. Несколько девиц в одной комнатушке задорно вели беседу. Темы разговора плавно сменяли друг друга и уже перетекли в сплетни кем-то любимые, кем-то презираемые. Про обругавшую кого-то торговку на рынке; про сердечные пожелания старшой служанке, постоянно кричащей или обкладывающей их работой; про симпатичного юношу, который посмел не послать сватов и про вечные: «Такой дуралей тебя не достоин!». Так бы и шло всё своим чередом, если бы одной девице случайно не вспомнилась новая в доме служанке. — А эта, которая сегодня приехала и подле барыни сидела, никто про неё ничего не знает? — Насколько я помню, она её служанка. — Да. Я с ней вещи новой госпожи разбирала. — И что? Как она? — Да как… Ну, девица — как девица: поулыбалась, сказала спасибо за помощь и всё. — Девки! Вы хоть зрячие, видали, как она одета? На такую одежду годами горбатиться, да горбатиться и всё равно не накопишь! — Что ж тут сказать… Любимица она у госпожи, вот и осыпана её милостью. — И что в ней такого можно углядеть?! — Что ты проглядела. Проворна и шустра значит эта девка. Повезло, конечно, ей немало — мужика найдет ей барыня удалого, да со звенящими кошельками. — Может тогда и нам перед госпожой себя проявить, шустры, умны, рот на замке держать в силе. — Еще бы вы и всё остальное делали, и цены бы вам не было! — Раздался строгий голос. Болтающие девицы в одно мгновение замерли, а их лица как будто были поражены злым роком. Юные служанки были так вовлечены беседой, что не заметили недовольно зыркающую на них женщину с сучеными рукавами. — Красавицы, ну, что заледенели? А ну-ка, быстро за дело, нечего лясы точить! А ты, Оля, проходи, там в дальнем углу для тебя местечко.       Девицы лениво повставали со своих кроватей, зло косясь в сторону старшей служанки. Дай им волю, то облили бы эту женщину с ног до головы проклятиями и бранными словами, но нельзя. Старшая служанка же гордо выпрямилась, высокомерно глядя на других. Она не раз видела и слышала, что о ней молвят. Но пока же старшей являлась среди них она, пусть скулят себе по углам сколько влезет. — Благодарю. — Оля вежлива ответила женщине. После оглянулась и направилась в сторону своего уголка. Когда все вышли из комнаты, старшая уже спокойно шла по своим делам, пока одна из младших служанок тихонько к ней не подобралась, одернула и спросила:        — А почему ты ей не дали поручения?        — Была бы другая, дала, но я от наших узнала, что Олька служанка строго Софья Ярославны. Не заставишь личную служанку барыни подметать иль тряпки стирать до мозолей.        — А ежели так, то, случаем, нашей новой госпоже ещё одни служанки не нужны? Рукодельницы в помощь или хорошо знающие слободу?        — Дорогая моя, не волнуйся, Михаил Иванович своей сестре выделит добротных служанок, ежели сама Софья Ярославна об этом попросит. А ты, ноги в руки, башка на плечах и брысь по своим делам!

***

      — Михаил Иванович, я с иностранными, как от Белоозера до Москвы, с лет малых особо не знаком. В последствии не довилось стать с ними ближе.       — А многое теряете. У немцев свой, совершенно иной от нас мир. Не знаю как с англичанами и литовцами, но немцы — это иной сорт. Частенько, когда хочется прилечь да уснуть, они как самые умелые сказочники.       — Интересный вы, однако, человек…       — В чем же? Никакой я тайны за душой своей не храню.       — Нет вовсе. Как же тебе удается со всеми сходиться?       — Сходиться? Смотря с кем. С некоторыми как кот псом. Тайны тут никакой нет. Я честный человек, как велит вера христианская.       Михаил отпил из кубка, чтобы гость ненароком не увидел его язвительную улыбку. А потом, убравши кубок от уст, снова продолжил лучезарно, задорна улыбаясь.       — По правде говоря, немецкий я выучил потом да кровью. Но отец с матерью не отступали, всё твердили: надо это тебе, потом спасибо скажешь, — ну, и пригодилось.       — Оказалось, что лучше с иностранцами договариваться, нежели с саблей с татарами, — подметил Фёдор.       — Верно говорите, Фёдор Алексеевич… — Как только князь произнес последние буквы имени, дверь отворилась.       — Добрый вечер, Фёдор Алексеевич, — непривычно для себя, выразительно сладко. Князь дёрнулся, уставившись на порог. Неужто? Сестрица, которая бы на поминки пошла охотнее, чем сюда? Он та думал, что его Софья будет тише воды ниже травы, а тут во какой голосок веселый. У него даже закралась мысль, что это не она вовсе. Но нет, на пороге стояла его сестра, правда, чуть понарядней. Он почти неслышно выдохнул.       — Я надеюсь, Вы не против, что моя сестра составит нам компанию?       Юный Басманов помотал головой говоря:       — Нет, для меня будет только в радость сидеть рядом с твоей сестрой.       — Благодарю, — подняла свой взгляд, весело и приветливо глядя на гостя. Пальцы ее рук слегка подрагивали, скребя поверхность подноса, который она держала.        — Фёдор Алексеевич, будь добр, скажи, а любишь ты пряники?       — Пряники? Конечно, как их не любить.       — А! Ну тогда хорошо, я как раз для вас с Михаилом Ивановичам принесла с пылу жару, — Брат недоуменно, но в то же время довольно на неё глянул.        — Скажите, если вам чего-то будет не хватать, я тут как тут, — с улыбкой пропела она, поставив пряности на стол.       Князь, не глядя на неё, ответил:       — Можешь садиться, Софья.       Барыня послушно поклонилась и села на лавочку подле брата. Не прошло и секунды, как Михаил снова завел новую тему беседы. Вновь было разлито сладкое, с горьким послевкусием, вино, которое скрашивало настроение. А Ярославна всё тихо сидела, не выпив глотку напитка, ни съев ни горсть пряности, всё украдкой наблюдая за гостем. Она прятала призрение и брезгливость за теплой улыбкой, помня, что ей было о нем известно. Какой он суд чинил над боярами, как пагубно повлиял на царя. И вот сидит он перед ней. Зябкое отвращение и тихая ненависть, но нельзя заставить себя отвернуться. Смотреть на него, вслушиваться в его чарующий, чуть хмельной голос. Видеть перед собой глаза цвета безлунной ночи… «Глаза — это отражение души человека. Тогда какая она у него» — думала юная госпожа. Барыня даже вполуха не слушала, не вникала в смысл разговора между Михаилом и Фёдором. Ей это было попросту неинтересно. Она слышала голос своего брата и голос Фёдора, который так её интересовал. Басманов о чем-то болтает с её братом, потом замолкает, переводя взгляд на неё. Если бы Софье позволили обратить время вспять и вернуться в этот момент, то она бы точно отвернулась, но в реальности она этого так и не сделала. Сидела, как замороженная, но ей руководил не животный страх, а что-то иное, непонятное. Фёдор же все наблюдал ожидая. Глаза его темные в сей момент заблестели пуще звёзд, чем-то напоминая очи гордого барса.        — Чего ты хочешь? — еле-еле прошептала она. Пальцы. Её рука инстинктивно потянулась к устам, дабы отвесить им смачного леща за слова, что с них сорвались. Но, вовремя остановившись, она вцепилась в свои колени. Басманов же чуть наклонил голову вперед, дабы рассмотреть раскрасневшуюся девицу вблизи. Усмехнулся. Ощущалась насмешка, но не едкая, язвительная, циничная, а другая… Разум Софьи бился в судорогах, выдумывая, для чего это? К чему? Поглумиться над девчонкой, которая засмотрелась на юношу? Нет, не для этого, точно. Ведь в гостях один дурак будет поступать так.       Прошло мгновенье, одно, два… Фёдор выпрямился и, обернувшись в другую сторону, произнес:       — Ну, и долго иль коротко ты там, Михаил Иванович?       — Прошу прощения, что покинул, было дело одно неотложное, — на удивление и некое облегчение двоюродный братец за то время, которое она неприлично долго пялилась на гостя, успел отлучиться и вернуться. Боярыня гордо подняла голову, улыбнулась как прежде, оборачиваясь к князю.       — Неужто что-нибудь серьезно стряслось, Михаил Иванович? — любопытно поинтересовалась Софья.       — Нет вовсе. Так… на чем мы закончили? — подняв со стола ещё один кубок с вином, он залпом осушил его.        — Про нашего любимого Грязного, — гость расслабленно откинулся к стене.        — А! Так про него, — в его речи только глухой не услышал бы яркий хмельной акцент. Михаил с грохотом сел на лавку.       — Был я у него недавно. Разговаривали мы с ним за то, за это, — он замялся. Подняв голову, он посмотрел в потолок, пытаясь вспомнить, что хотел рассказать.       Между тем Софья мысленно задалась вопросом, а сколько уже прошло время. Барыня позволила себе обернуться в сторону двери. Ох, как бы барыня желала очутиться за стенами этой комнаты. Тут она играла роль украшения. Вспомнились ей слова брата:       —Ты не пугайся. С ним буду болтать я, а ты просто улыбайся в нужный момент и усё. Всё уяснила?       «Мог бы вместо меня куклу сюда посадить, ничего бы не поменялось», — язвила она в своих мыслях. Время тянулось мучительно долго.       С душевным скрежетом она перевела взгляд с двери. Барыня уже не смотрела на двух опричников, опустив сонный взгляд на стол. Зацепились очи её на одинёхоньком прянике, лежавшем на тарелке. Правда ведь, никто ей не снесёт голову с плеч за одну единственную пряность. Ловко подцепили руки пряник и потянули в свою сторону. Ела она маленькими кусочками, словно птичка зернышки клюёт. Пряность оставляла после себя сладкий, но ненавязчивый привкус.        — Михаил Иванович, мне все-таки как-то с божьей помощью надо до дома дойти, — вдруг раздался голос Фёдора. — Потому, от всего сердца благодарю за уделённую мне милость.       — Было бы, за что спасибо говорить. Благодарность вам, вы же нам с сестрой уделили внимание, — пусть полупьяный, однако его голос не резал слух варняканьем. Михаил поднялся, при этом взглянул на свою сестру, жестом показывая, чтобы она встала гостю последние слова сказать.       — Фёдор Алексеевич… — она запнулась, снова поднимая взгляд на Фёдор. Он опять обернулся к ней. Видимо, от выпитых крепких напитков он был чуть сонный. Глаза тёмные, усталые, полузакрытые. «Дура!» — этой и другой руганью в сердцах проклинала себя Софья. Она пыталась выдавить хоть слово, но они тонули ещё в горле.       — Так, Фёдор Алексеевич… я и мой брат, — и снова запнулась на вдохе. — Нам было в радость разделить с вами трапезу и беседу. Если что, приходите, мы будем только рады, — закончив свою речь, она опустила глаза в пол.       — Соглашусь с Софьей Ярославной, в любое вольное время.       — Конечно, прости меня, Михаил, но жди приглашения погостить уже от меня. Что тебе устроить хоровод? Может, стоить подыскать Серебрянку, а?       — Если я выпью щедро, то буду главным танцором, однако иногда хочется побыть трезвым, но посмотреть посмотрю.       — Так, с подругой вечно пьяного найти?       — Может… Но сначала давай попробуем тебя довести до дому.       — И то верно. Ну, чего же ждём, там авось уже темень непроглядная, — раздался звук шагов. В попытке поднять голову она столкнулась лицо в лицо со своим братом Михаилом. Вблизи он выглядел глубоко пьяным. По взгляду, по дыханию. На его лице была неизменная улыбка. Его рука дотронулась до её щеки, поглаживая.       — Спасибо, Софья, — говорил он тихо и спешно. — Можешь ступать к себе, приятных тебе сновидений, — сказал он напоследок, чмокнув её в щеку. Мельком она приметила, как он ходил, шатаясь из стороны в сторону.       Ах, — досадно выдохнула она, обернулась, увидела на столе кувшин с вином. Взяв кубок, который первым попался на глаза, громко стукнула им об стол, подвигая поближе к себе, налила немного напитка. Движения дерганые, неряшливые, как у бабы на рынке, совсем не подходит изысканному белому наряду. Облокотившись на стенку, спустилась по ней вниз на пол. Вина в этом кубке кот наплакал, но долго же она его смаковала, наслаждаясь горьким привкусом в горле.        «Хорошо», — прошептала она сама себе. — «Завтра же Фёдору Алексеевичу моё имя будет незнакомым, а про это всё он и вовсе к черту забудет».       Ей удалось отвлечься от собственных мыслей, полных пугающих до сумасшествия догадок, гноя и моря бранных речей. «А моему братцу, наверное, нужна помощь, а то не доползет до кровати», — глянув на кубок, она убедилась, что там уже ничего не осталось. Лениво поднявшись, заковыляла прочь из комнаты. В коридоре никого не было, продвигаясь дальше шаг за шагом, Софья нашла брата. Пьяным до упаду он не был, ходить мог, но все-таки шатался из стороны в сторону. Было видно, что глаза его на ходу закрывались. Ярославна бы сказала, что братец был не столько пьяным, сколько усталым.       — Мишка, а давай я тебе до комнаты проведу, — проговорила она чётко, ясно, без лишних эмоций, протягивая ему руку. Он смерил её усталым взглядом, буркнув:        — Софья Ярославна, иди спать, ты наверняка устала с дороги, а потом я не разрешил сомкнуть очей, ид… — он не успел договорить, как Софья почти вплотную подбежала к нему, выпаливши:       — А ты зубы мне не заговаривай! Сам, поди, уже на четвереньках поползти не сможешь. Где это видано, что князь на полу спать будет, а?! — уже строго произнесла она, беря брата под ручку.        — И заодно спрошу, тебе может воды холодной принести?        — Неужто моя сестра, барыня Софья решила служанкой поработать?!        — Да! Ради тебя, дурачок мой, — и так пошли они в потемках, иногда перебрасываясь колкими фразочками.        — Миша, мы хоть идем к твоей комнате?!        — Не волнуйся, этот дом я как свои пять пальцев знаю, — громко зевнув, пробормотал он.       — Мне интересно, а куда пропала Стефания Дмитриевна? Сказала, что по делам, уже ночь крамольная, а её всё нет да нет?        — Стефания Дмитриевна? Для виду перед всеми, то, конечно, в доме мужа покойного, но на деле приходит по делам как гостья. Все дни она проводит при дворе с такими, как она, боярынями, княжнами, трещат, сплетничают днями напролет. К ним зовут сказочников-гусельников.        — Странно, а жить то куда?        — Та как куда, дом у неё есть. Он был в качестве её приданного. Лес там рядом, и бывало, что мы с отцом ездили туда, но после его смерти, я не наведываюсь и давно уже отдал его ей, — Софья с трудом различала его бормотание. Чем дальше, тем крепче он засыпал, а ей идти становилось тяжелее, тело от усталости тянуло вниз, брат уже почти не шёл, она его несла. Частенько девушка подталкивала его в бок, чтоб тот проснулся. Но, наконец, судя по рассказу Михаила, до двери, ведущей в его комнату, было рукой подать, а точнее один поворот.       Шаг, довольно громкий и какой-то глухой, послышался в коридоре. Софья вместе с Михаилом замедлились, сильно вглядываясь в окружающий их мрак. Это был не один из слуг или вообще из людей, так как еле видные очертания были совсем нечеловеческими. Софья, как бы не хотела, не могла даже предположить, что это было. У самой глаза слипались, а ноги подкашивались. Создание медленно приближалось к ним с конца коридора. Оно громко дышало, и с каждым его вздохом на спине девушки выступал холодный пот. Ей бы сейчас на ногах удержаться… Брат крепко дремал, но девица не смогла вырваться, ведь его крепкая мужская хватка сковывала её тело.        — Мишка, Миш, а Мишшш… — тихо протягивало Софья ему на ухо. Нет реакции. Она сказала чуть громче:        — Миш, Михаил Иванович! — но это не помогло. И снова она звала, один раз, второй третий… Не просыпается. А за попытками пробудить брата она проморгала момент, когда чьи-то лапы стали на её колени. Они стояли около дверного косяка в комнату Михаила. Если бы она смогла туда добежать и закрыть дверь. Мигом ринувшись к двери, сбросила непонятно что с колен. Спина её сильно сгорбилась, руки пытались удержать мужчину. Один шажок, один маленький шажочек. Скользкий, словно тонкий лёд, пол. Случайно её нога зацепилась за ногу брата. И уже сделать ничего ей не дано, Софья, теряя равновесие, падает. Последнее, что смогла она почувствовать, это ощущение ледяного пола на коже.