Сердце черных роз

      В один миг всё померкло: Ольга ничего не слышала и не осязала. Ласковая чернота поглотила юную холопку с головой, забирая даже мысли. Не успела дева помыслить, что, возможно, тут да её жизнь заканчивается, как у бродячей немытой псины, без имени, чести и роду. Её тельце через седмицу-другую найдёт какой-нибудь лихой путник, снимет, сдерёт всю ту одёжку добротную, которую ей добродушная Софья Ярославна подарила, а сам голый стан оставит на съеденье падали. Как же мерзко, как холодно, что всё может так легко оборваться, почти как натянутая нить.       Но, похоже, у Творца был другой замысел, и Ольга с трудом распахивает свои очи карие. Голова гудит, будто бы готова треснуть, а пред глазами всё расплывается, прям как рябь на воде. Одна марь и только остается Ольге ощущать на себе касание чужих рук. Странно, но подобное Ольгу не пугает, а только успокаивает. Длани явно не принадлежат какому похабному, грубому мужику, что решил воспользоваться телом девичьм, а наоборот, они нежны.       — Ты меня слышишь? — послышался голос неясный из вне. Голова тут же идёт кругом, стоит только служанке попытаться распознать спасителя. Сколько молитв застыло в немом крике, а с уст срываются лишь жалкие хрипы.        — Не переживай, все уладиться. Я тебе помогу, – звучало сродне успокаивающее журчанию речушки. Юной деве больше ничего не останется, кроме как доверять участь свою чужим рукам. Ольга не может даже на ноги подняться, уже не говоря чтобы попытаться убежать.              — Благодарствую — единственное, что внятно смогла вымолвить Ольга, закрывая глаза.       Одна деталь объединяла двух подруг, Ольгу и Софью Ярославну, которая в кой-то мере сплочала их кресты на душах. Обе они осиротели в юном возрасте: родителей дворянки забрала хворь, а у холопки её с этим было куда хуже. Родилась Олька в захудалой семье; отец пьяницей был редкостной да и одна лихая ночь унесла жизнь его, когда хмельного мужика понесло в воду. Остались только матушка да сестра старшая. Ольга с детства раннего слыла умелицей: и подметает, и стирает, и за скотиной приглядывает. Старалась юница ни в чем не отставать от старшей сестрицы и всячески помогать несчастной матушке, хотя родилась болезненной крохоткой, коей повольные бабы пророчили совсем недолгую жизнь. Да и нет, росла она худосочной, но ладной во всех делах девицей.       Невнятные, смутные, но родные образы сестрицы и любимой матери предстали пред взором барской служанки. Сестра — удалая, большегрудая красавица с губами, словно бутон цветка да очами светлыми, добрыми, густой темной косой, а матушка — рано постаревшая, сутулая, но в нежности, женском изяществе могла дать фору даже купеческим дочерям, а возможно, даже боярским. Сердце внутри трепещет, как птица в клетке, готовая выпрыгнуть, да только прутья в виде ребер и плоти мешают до раздражения, сводя к отчаянию, немой тоске. Ольгу обуяло желание протянуть к родным свою ладонь хрупкую и обнять, что есть мочи. Но девушка была скована прочными цепями, которые невмоготу было разорвать, как ни кричи, как ни умоляй. Резко и до жути неприятно краски сменяются вместе с ликами родственниц.       Ольга оторопела: «Чёрт возьми, только не это!»       Вновь она видит их избу, только по ней словно ураган прошёлся: посуда была разбросана по измазанному в крови и грязи полу, за деревянными стенами нещадно барабанил дождь. В тот вечер разбойники решили зайти к ним на ужин. Три женщины без мужской руки, без чье-либо покровительства — а значит, ничейные. А всё из-за того, что одному пройдохе приглянулась сестрица Ольгина, ухаживал он за ней, всюду по пятам следовал, будто бы сам не свой, а приворожённый. Только сестре её он сердцем был не мил, и в один день отказала молодица ему один раз чётко и грубо. Пройдоха же разозлённый к своей шайке обратился, да натворили они лиха. Рыдавшую и просившую милость мать тут же забили сапогами, а дочь старшую по кругу пустили прямо у домашней печи. Ольга помнит, как забилась в угол и слезами захлёбывалась, смотря на обезображенное тело матери и то, как мужские лапы силой берут её сестру родную. Сестра в первое время орала истошно, пока ей рукой не заткнули рот. Когда девушка оказывала сопротивление, мужики наматывали её волосы на кулак и били зарёванное девичье лицо о глиняную поверхность печи. Тогда крики умолкали, и были слышны лишь всхлипы, похабные шлепки да стоны и хохот мужской. Платье жертвы было изорвано до жалких тряпок, а на пол с ног стекала кровь вместе с семенем. Кисти рук были выкручены, искалечены и жалко болтались, как обломанные ветви дерева.       — Отче наш, — еле слышно шептала строки молитвы маленькая Ольга, наблюдая, как тело сестры сотрясается, готовая в любой сломаться под тяжестью мужской тел. — Сущий на небесах! — продолжала малышка, заметив предсмертные материнские вздохи. Больше её нет, это конец. Более ей не прижаться к теплой материнской груди, не услышать биение сердца и мягкость рук нежных. — Да святится имя Твое; да придёт Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный дай нам на сей день....— запинается, хрипит от слез, вздрагивает как уколотая, боясь, что заметили её оборванцы, но сего не случилось — наверное, они были слишком увлечены её несчастной полуживой сестрой. — И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки.       Так прошла вся ночь, а на утро всё. Затихло, разбойники напотешались, напились да спать легли, на ходу решив на следующей день заняться миловидной младшенькой и только Богу известно, смогла бы выжить Ольга, если бы не Никита Романович Серебряный. Молодой князь с дружиною своею был проездом в той деревеньке. Соседи, походу, услышали, что за ужас вытворила банда пройдох да Серебряному донесли. Бандитов поколотили, но было поздно. В хижине валялись обезображенные два женских трупа, и только маленькая девочка с лицом, покрасневшим от слёз, скулила, как напуганный щеночек. Никита Романович на произвол судьбы юную Ольгу не оставил: пригрел, накормил, напоил да из собой увёз. Но ещё много раз воспоминание о той ненастной ночи не давали холопке покоя по ночам, возвращали в тот кошмар. Два умирающих на её глазах родных человека и те твари, что родились в человеческом обличии. Мать с разбитым в кровь лицом глядела на неё одиноким глазам, каким ещё могла видеть, да хрипела тихо, почти неразборчиво, из последних сил:       — Спасайся кх... кххе... Убегай! Беги, пока... пока... не заметили... беги! Молю! Доченька... — последнее, что сказала женщина пред тем, как её глаза закатились.       — Отче наш...— Ольга распахнула очи. Она проснулась — значит, ещё жива. Тут же к горлу подкатило что-то вязкое и противное, сводящее голову и желудок. Дрожащими руками девушка пододвинула к себе бадью, что была ближе всего. Болезненно изогнувшись в спине, холопка вытошнила мутную жидкость из себя.       – Тиши, тише, — подошла Серебрянка к Ольге, ощупать той лоб. — Ты кому-то крупно дорогу перешла, раз уж кто-то так тебя отравил. Так бы и слегла, если бы старушка тебя не вычухала.       — Ты?! — только и смогла удивлено сказать Ольга, сонно рассматривая свою спасительницу.       – Да, я, — промурчала в ответ спасительница, похлопав барскую служанку по плечу. — Хотя тебе бы впору перед знахаркой слова благодарности нараспев сказывать, а я лишь помогала, — беловолосая склонила голову на бок. — Но пока не вставай — ты сильно слаба. Отдохни. Посоветовала я бы тебе переждать здесь ночку, а то шастать по слободе сейчас — быть сущим самоубийцей.       – Я понимаю, — слабо кивнула холопка, осматривая избу. – Это изба той ведьмы? Я так поняла, ты меня нашла по дороге?       — Ну да, — сладко протянула в ответ Серебрянка, потягиваясь, почти как кошка. — Ты мне мила, так что я не могла тебя так просто оставить. Ты ведь Ольга, не так ли?       — Да... — сухо ответила девушка, прислоняясь к стене, вздыхая аромат мыла и полыни. – Меня замутило, и я уже одной ногой в могиле стояла... Меня отравили, говоришь? — задумалась Ольга, перебирая в голове последние события. Ответ, как ни странно не заставил себя долго ждать, а выплыл на поверхность.       «Ксения-курва! Я-то думала, что просто дурная, а тут ещё дрянь мерзопакостная. Она же мне миску с похлёбкой дала да небось наложила туда лишнего, дабы я сдохла и унесла её кривду в могилу. Не с той связалась, блядота пустологоловая!»       — Знамо ли тебе, кто над тобой лихо совершил? – любопытствовала Серебрянка, прижавшись к Ольгиному уху.       – Знамо мне... — прошипела холопка, царапая края деревянной миски. – Одна лиходейка. Мы с ней к одному барскому дому представлены. У одной дворянской девицы, считай, служанки.       Серебрянка подпёрла одной рукой подбородок, а другой принялась влажной тряпкой протирать потное лицо девушки.       — Неужели так соперничайте за барскую милость? – хихикнула Серебрянка. – По одежде видно, ты барыней любима, не второй слуга в таком ходит обычно, — беловолосая прикрыла лицо рукой от зевоты. — Обычно лохмотьями весь частной народ перебивается. В любом разе, не повезло тебе; со свету изжить вознамерились.       — Да одна душенька решила, что Бог ей всё с рук спустит. В доме гость был один, а она собаку в терем пустила. Благо, гость не заметил, но мало ли. Когда выяснять начали, всех слуг на уши поставили, землю рыли и решили все на одного несчастного мальчишку повесить. Выпороли до мяса и сослали в Богом забытое место, пока настоящая змея на груди клубится. Нашла, значиться, у неё цепок пропавшей, но жаль мне её стало. Сдавать не решилась, а зря...— рассказала Ольга, устало качая головой.       — Чудная же твоя виновница... — усмехнулась Серебрянка, потирая шею девичью влажной тряпкой.       — Я сама не приложу, по что ей всё это... Кому... — внезапно Ольгу осенило. В измученный ум вернулось воспоминание того, почему её вообще сюда занесло.       — А где лекарка? – подорвалась с места холопка и тут же согнулась в три погибели от слабости во всем теле. Серебрянка тут же прислонилась к новой знакомой, пытаясь помочь устоять оной на ногах.       — Тс... тихо-тихо, — нежно воркует на ухо Ольге. – Куда ты так спешишь? Лекарка на крыльцо вышла...       – Мне нужно срочно к ней. Дело неотложно.       — Какое ещё дело?       – Важное. Где лекарка? Сейчас она одному бедному человеку нужна, как воздух. Если он ещё к Богу не отошёл. Я заплачу, мне есть чем, — запыхавшись, сказывала Ольга, перебирая ослабленными ногами через силу. Смерть ей не страшна, а силы восстановятся чуть позже, но тому холопу, избитому опричниками, явно нужна помощь, как никак раньше. Из всех домашних вызвалась привести старую ведьму именно Ольга, а пренебречь данным ей обещанием было сродни гнусному предательству.       — Передохни, тебе сейчас незачем рвать с себя шкуру. Да и...       — Я что, баба старая? Нет уж. Не наше холопье дело, бока греть, — перебила Ольга, мягко оттолкнув Серебрянку от себя, продолжая: — Еще не хватало, чтобы за меня переживали. Моя сударыня жалостлива и ко мне добра. Грех мне ещё на что-то жаловаться.       — А кто же это твоя сударыня? — спрашивает Серебрянка.       — А тебе зачем? Ты каждую боярыню в слободе лично в лицо знаешь?       – Не каждую, но тоже при барском дворе. Могу что-то знать.       Ольга замерла, метаясь взглядом то на свою спасительницу, то на порог избы. Великой глупостью было всё разбалтывать, но теперь Ольга не могла с хладнокровием и презрением относиться к Серебрянке. Теперь служанка пред ней в долгу. Другая бы на её месте плюнула, оттолкнула плутовку подальше от себя да ушла с гордо поднятой головой, но Ольга была не из таких, попросту не могла растоптать свою честь вместе с совестью.       — Софья Ярославна... тебе что-то это говорит?       Светлые очи Серебрянки на мгновение широко распахнулись, будто она нашла что-то недостающее или вспомнила нечто важное. Пару мгновений девушка в неком недоумении рассматривала Ольгу, размышляя о чем-то своём, а после по-свойски улыбнулась, оперевшись о стену. В один момент дверь избы отворилась, и в горницу вбежала запыхавшаяся старушка. Старуха была совсем маленького роста, худощавая настолько, что её лицо казалось черепом, обтянутым кожей. Выцветшие глаза навыкате, потрескавшая полоска губ, на голове был завязан чёрный платок. От старой женщины веяло ярким запахом хвои. Старушка кривым пальцем тянула в бок Ольги, говоря, скрипучим голосом:       — Бери подружку свою да ступай в кладовку. Живо!       Ольга хотела что-то возразить, но лекарка схватила двух девиц за руку и потащила.       – Ко мне гостья пришла знатная, и вас двоих плутовок она видеть не должна. Так что либо ступайте прячьтесь, либо выметайтесь подобру-поздорову побираться ночью!       Хватка старческой руки была, на удивление, сильной. Через минуту Ольга стояла в тесной темноте кладовой практически плечом к плечу к Серебрянке. Два девушки отчётливо слышали сбившееся дыхание друг друга.       — Княгиня, чем обязана жаловать. Присядь, сударыня. Отварчика заварить? — слышалась с горницы натужно радостная старическая речь. Дверь кладовки оставалась чуть приоткрытой — видимо, в спешке не успел никто как следует закрыть. Холопка, ведомая чистым любопытством, желала бы хоть одним глазком глянуть, что за княгиня решила погостить у ведьмы в столь поздний час. Глянула Ольга да тут же рот прикрыла, дабы не выдать себя, напряглась вся как испуганная кошка. Это была Стефания Дмитриевна — радушная тетушка её боярыни. Чёрные вдовьи одежды растворялись в тени, не привлекая лишнего внимания, что было их обладательнице на руку. При виде старушки, пресмыкающаяся пред нею, женщина изогнула брови, хмуря очи, что блестели синевой даже во мраке.       — Уймись. Я к тебе по делу важному пришла, полагаю, ты, старая карга не подведёшь.       — Сударыня, я вам уже столько раз услужила и вот этот раз не подведу. Так что тебе надобно?       — Мне нужен яд, — отчеканила княгиня, вольготно садясь на скамью.