Пламя меча. Книга 1. Солнце и сталь

Венок разломился пополам с треском, похожим на хруст сухой ветки. Четыре пенька, вкреплённые в зелень, упали на пол мягче, чем он ожидал. — Этот венок плохой, — сказала Солярия. — Я его даже повесить не успела. — Как же ты его вешала, что он порвался? — Я… я не знаю. — Она поглядела на свои руки так, будто видела их впервые. — Верхний пенёк был кривой; я только хотела его поправить… Лучше бы ты не пыталась, подумал Альфонс, но вслух этого не сказал. В руках принцессы силы больше, чем у взрослого мужчины. Они с её братом вешают гирлянды, флажки и ленты, а ей даже венки не сразу доверили. Порой кажется, будто она способна сломать даже стол в форме Пня. Альфонс своими глазами видел, как треснул он под её кулаком в такт вспышке гнева. Пришлось дать ей поручение, чтобы эта буря не разыгралась, как метель за окном. Солярия старалась, но Урания, видимо, и сегодня не была благосклонна к своей наследнице. Изменится ли это когда-нибудь? — Жители Королевской башни должны быть тебе благодарны, — улыбнулся Джастин. Он легко наклонился и поднял половинки венка. Солярия обернулась к нему. — За что? — Если бы мама не отправила нас сюда, ты наверняка бы её развалила. Лицо принца было спокойным, но в изумрудно-зелёных глазах всегда проглядывал смех. Джастин Баттерфляй был одет по-праздничному, как и подобает одеваться на День Пня. Сегодня он предпочёл белую рубашку с мраморными прожилками и бантом, тонкие чёрные штаны и кожаные шлёпанцы на меху. Длинный пёстрый шарф был обёрнут вокруг его шеи. Произнеся заклинание, он заставил сломанный венок срастись, как лекарь залечивает кости. — Жители Королевской башни — твои должники, — повторил он, обращаясь к сестре, — ну а я — должник Глоссарика. Если бы не он, я был бы беспомощен, как младенец. Даже такую малость не смог бы сделать. Солярия посмотрела на него долгим, не по-детски серьёзным взглядом. — Если бы у меня была палочка, мама позволила бы нам остаться и помочь ей? Действительно, позволила бы? Альфонс вовсе не был в этом уверен. Любовь королевы Скайвинн к её палочке была известна на весь Замок Баттерфляев. Непохоже, чтобы она собиралась отдавать её дочери, даже когда придёт положенный срок. Джастин, похоже, придерживался того же мнения. — Наверное, да — только не находясь с тобой в одной комнате. — Он поместил венок над пнём, стоящим на пухлой красной подушке. — Думаю, ты и сама знаешь, почему. Конечно, знает — ещё бы ей не знать. Альфонс понимал его насмешку, однако не видел смысла в отрицании правды. На лицо королевы при виде дочери всегда набегала тень, и убрать её не могли ни свечи, ни факелы. Она никогда не заговаривала первой об её делах, а если и спрашивала, то так, будто исполняла некий долг. Долг матери или королевы? Кажется, для неё эти понятия нераздельны… если только речь не о Джастине. — Знаю, — кивнула Солярия, дыхание её на миг прервалось. — Но сэр Ловкач обещал научить меня своим приёмам, чтобы я стала такой же ловкой, как он! — Ловкость в бою и в быту — разные вещи, — вздохнул Джастин. — Ты можешь быть грациозна, как кошка, уворачиваясь от меча, и в то же время набивать шишки, спотыкаясь о мебель и прохожих. — Разве нельзя быть ловким всегда? — вмешался Альфонс. — Тебе это прекрасно удаётся, насколько мне известно. — Улыбка у принца была такой же тёплой, как огонь, полыхающий в камине. Солярия фыркнула и отвернулась. Ей нет ещё и пяти, напомнил себе Альфонс. Что из неё выйдет лет через пятнадцать? Нет, об этом пока рано даже думать. Он не Глоссарик, чтобы видеть будущее, — хотя этот чудак, если ему верить, тоже его не видит. — Быть ловким вне боя не так уж и сложно, Солярия, — мягко произнёс он. — У тебя это тоже получится, я уверен. Взгляд принцессы выражал недоумение. — Почему? — Мне хочется в это верить. — Её рука была горяча, как тлеющие угли, когда он взял её в свою. — Пойдём посмотрим на город. — А как же украшения? Мы не будем помогать Джастину? — Он справится и без нашей помощи, — успокоил её Альфонс и подвёл к окну в форме пики. Там, в сотнях футов отсюда, расстилался Стампгейл, огромный и необъятный. В Яттоне, его родной деревне, ходило немало рассказов о Баттерфляях и их замке. Теперь Альфонс знал, что он из себя представляет. Ему вспомнилось, как он оставил Мусорный Пляж вместе с Джастином. В тот день он трепетал, как робкая дева, но жаждал увидеть тайны и чудеса, скрывавшиеся в столице Мьюни. Ну что ж, вот тебе одно из чудес, подумал он, глядя на тренировочную площадку. Сейчас она пустовала: снег покрыл её ровным белым полотном. Жаль, небо затянуто облаками, не то бы он переливался на солнце. Из Королевской башни площадку почти не видно, но они сейчас и не там. «Я хочу, чтобы он жил в нашей башне», — твердила Солярия в день его переезда. Альфонс никого ещё не встречал упрямее её, однако знал, что это упрямство ничего не стоит. В их башне могут жить только члены династии да высшие придворные чины. Он же не был ни первым, ни вторым — лишь королевским воспитанником, и мог называть Замок Баттерфляев своим домом не с большим правом, чем его дед. Милый, мудрый старик — как он переживёт суровую зиму? Хорошо ещё, по крайней мере День Пня они проведут вместе, как в прежние времена. Стампгейл представлял собой ряд широких улиц, усыпанных домами из мрамора и камней. Из окна они с Солярией видели людей — много народу, сотни, если не тысячи. Дети катались на санках, играли в снежки, лепили снежных баб. Торговцы продавали игрушки в виде пеньков — их прилавки отсюда казались размытыми пятнами. Ветер доносил их возгласы, похожие на крики петухов. Альфонс усмехнулся, вспомнив, как купил праздничную шляпу у одного из них. Она съехала набекрень, и он поправил её одним пальцем. В столице было шумно, но он не жалел, что переехал сюда. Здесь всё же встречались чудеса. Он видел, как сияет солнце в куполах башен замка, видел летом россыпь цветов на излучине Мьюнки — белые ромашки, синюю горечавку, розовый кипрей. Видел лес, большой и мрачный, наверняка заполненный монстрами. Орлы, гнездящиеся в окрестных горах, кружили над ним и над долиной в поисках добычи. С приходом зимы, правда, их уже не видно. Позади раздался весёлый голос: — Готово. — Джастин повёл вокруг себя тростью, точно художник, окончивший картину. — Полюбуйтесь, на что способен обладатель такого ума и магической силы, как у меня. Альфонс послушно обернулся, и Солярия тоже. Судя по широкой улыбке принца, он явно ожидал похвалу в награду за свои труды. Альфонс не ожидал, конечно, найти свою комнату столь же нарядной, как Зал Пня, — она представлялась ему лишь немногим более красивой, нежели обычно. В действительности же их взорам предстали зелёные гирлянды с красными бантами, снежинки из кружевных салфеток и венки, подобные тому, что сломала принцесса. Церемониальный пень стоял на почётном месте, окружённый двумя белыми свечами. Капли воска стекали по ним медленно, будто слёзы с чьего-то лица. Внезапно Альфонс увидел внутренним оком отчий дом — так ясно, словно оставил его только вчера. Прочные деревянные стены, резную крышу, потёртое крыльцо и колодец во дворе. Мастерскую отца, родительскую спальню. Части души его ничего не хотелось так сильно, как вновь услышать отцовский смех, съесть испечённый матерью пирог с голубями, послушать сказку о сэре Марреке Чернобородом и Аролле Неуловимом. Но он покинул Мусорный Пляж вовсе не для этого. Он поступил так потому лишь, что дедушка прочил ему высокую участь. Однако дарёные покои, даже столь прекрасные, как эти, не превратили его в дворянина. И в принца. Дедушка знал это наперёд и всё равно отпустил его сюда, оставшись один. Даже теперь Альфонс не знал, остался ли тот на своей свалке потому, что был слаб и немощен, или же потому, что был мудр и силён. И всё же он понимал старика, утверждавшего, что так будет лучше; понимал это, пожалуй, чересчур хорошо. — День Пня — мой любимый праздник, — проговорила Солярия. — Мой тоже. Да и кто его не любит? — Мама, например, — проворчала она. — Она не верит в Пень, говорит, что это всё глупые старые сказки. Но я верю! — Она схватила с полки игрушку в виде Пня и прижала к груди. — И папа тоже верит, и Джастин! Правда же? Глаза её обратились к брату. Взгляд Солярии был полон надежды. — Люди чаще предпочитают отрицать истину, чем становиться к ней лицом, — отвечал Джастин. — Наша мама не исключение, Альфонс. Впрочем, неверие в Пень не мешает ей поминать Уранию чаще, чем бабушка меняет свои наряды. Нельзя же совсем жить без веры, тем более без веры в нашу прародительницу. Альфонс не хотел ему противоречить, но пошёл на это из любопытства. — Почему нельзя? — Если у человека в душе пусто, то и в голове вряд ли что отыщется. — Джастин поворошил тростью дрова в камине. — А пустоголовых королев не терпит даже наш народ. С другой стороны, наша бабушка тоже верит в Уранию, но ей это не помогло, когда старый замок осветил своим заревом весь ночной город. Альфонс слышал об этом кое-что. Дедушка был ещё молод, когда драконий огонь поглотил прежний замок, превратив его в кучу пепла. Пеплом стала бы и история Баттерфляев… если бы Урания не наградила королеву Скайвинн острым умом и любовью к чтению. Её трудами была заполнена здешняя библиотека и начата новая Книга Заклинаний. Он не член династии, чтобы благодарить её за это до гроба, но даже он понимает, как велики её заслуги. — Если королева Скайвинн не верит в Пень, почему она не сомневается в Урании? — тихо спросил он. Джастин посмотрел на него, как на дурака. — Потому что Урания жила на самом деле. — Пень тоже мог существовать. Он широко улыбнулся, сверкнув белыми зубами. — Уверенность тебе определённо к лицу, мой юный друг. Ты слышал легенду о Корабле Поселенцев? — Только самое главное. — Мать обычно рассказывала ему эту сказку в канун праздника, но Альфонс помнил из неё меньше, чем думал. — Тогда ты, вне всяких сомнений, слышал и о девушке, которой Глоссарик вручил непонятную для неё палочку. — Да… но мама всегда воздавала особую хвалу Пню. Она говорила, что его корни — это корни нашего королевства. А папа потом сгребал нас обоих в объятия, показывая, что должны были чувствовать поселенцы, искавшие у Пня защиты от бури. От яркости воспоминаний защипало в глазах. Альфонс стиснул зубы почти до хруста. Будущим морякам плакать не пристало: в море хватает соли и без слёз. Кажется, так сказал дедушка, но он уже не помнил, когда. — Джастин, поведай, откуда пошёл День Пня, — попросила Солярия, усевшись в одно из кресел у камина. — Пусть Альфонс всё узнает! Принц снова улыбнулся, как и предугадывал Альфонс. Он явно любил послушать собственный голос. — Тебе тоже будет полезно об этом знать, сестрёнка. — Он шутя обвёл пальцем золотую молнию на её щеке. — Да и кто я такой, чтобы отказывать будущей королеве? Он дождался, пока Альфонс усядется в соседнее кресло, и встал перед ними. Блики из камина, оранжевые с жёлтым, плясали по его лицу. — Это было давно, — начал наконец Джастин. — Тогда ещё в Мьюни не было ни одного государства, во главе которого стоял бы человек. Были только тысячи земледельцев, рыбаков и рудокопов, роптавших на судьбу и на монстров. От них этим людям никакого житья не было — притом воевали они за свою землю куда охотнее, чем сейчас. Говорят, монстры были здесь всегда, а людьми были первые поселенцы, огнём и мечом отнявшие у них исконную территорию. Но эту несусветную чушь городят потомки тех монстров и вдобавок клянутся, что до Урании весь Мьюнианский материк принадлежал им. Альфонс поймал себя на том, что затаил дыхание. Пальцы укололо болью, и он с трудом оторвал их от ручек кресла. — Значит, всё было не так? — Победителям свойственно переписывать историю, но здесь этого делать не пришлось, — хмыкнул Джастин. — Отголоски будущих перемен послышались в ночь новолуния, когда не светили даже звёзды. Свет был виден лишь с острова Аллигаторов — к нему-то и причалил корабль, подобных которому мьюнианцы ещё не видали. Аллигаторы на них не покусились; впрочем, ленью они славились и тогда. Полагаю, они приняли пассажиров корабля за своих, увидев их зелёные лица. Тошнило этих людей, однако, не столько от качки, сколько друг от друга. Вполне естественно, что они только и ждали, как бы пойти своей дорогой. Но им не дала этого сделать пурга, внезапно налетевшая в разгар всеобщей свары. — Он бросил взгляд на метель за окном. — Удивительно, как своевременна бывает непогода. — А потом появился Глоссарик? — нетерпеливо воскликнула Солярия. Её брат провёл пальцами по шарфу, свободно свисавшему с его длинной шеи. — Не слишком ли ты торопишь события? Это не лучшее качество для будущей королевы. Принцесса громко фыркнула и скривилась. — Я ещё долго ею не стану. — Она перекинула косу через правое плечо, начав её теребить. — Я просто знаю, что Глоссарик появился после бури… — Что ж, по крайней мере в уме тебе не откажешь. Да, он появился, когда пурга уже стихла, а люди всё ещё прижимались к гигантскому пню. Никто не знает, что и как он сделал, чтобы создать волшебную палочку, зато известно, кого он избрал на владение ею. Девушку — молоденькую, немногим старше меня, русоволосую, тонкую, с личиком, от которого растаяло бы любое сердце, даже его собственное. Так что старый добрый Глоссарик не ошибся, вручив ей палочку и дав ей имя Урания — в честь ночного неба над головой. Надо заметить, с фамилией он тоже не прогадал, поскольку навершие палочки представляло собой бабочку и сердце. — Джастин помедлил, словно актёр перед публикой. — После этого обычно говорят: «Так зародилось королевство Мьюни», но я вас, пожалуй, разочарую. Так зародилась Урания Баттерфляй, без которой не было бы и Мьюни, каким вы его знаете. — Зачем же тогда воздавать хвалу Пню? — опешил Альфонс. — Благодаря ему они согрелись, прячась от пурги, и поняли, что сила — в единстве. Разлад внутри не красит ни одну страну. Когда люди грызутся друг с другом, как шавки, они не видят волков вокруг. А волки, стало быть, — монстры. — Папа ещё добавлял, что ссоры и ругань в этот день под запретом, или худо будет. Принц кивнул: — Он был прав. Пень воистину велик, но также зол и скор на расправу с теми, кто не чтит его. — Морщина прорезала гладкую кожу его лба. — Кстати, о Пне… нам пора идти в зал его имени, а маму не просто так именуют Королевой Часов. — Она нас ждёт? — догадалась Солярия. — Моя интуиция, как сказал бы Ромбулус, подсказывает, что ждёт она меня, — поправил Джастин. Голос его был слишком мягок для столь жёстких слов. — Но против того, что День Пня — праздник семейный, она возразить не посмеет. Они покинули комнату вместе, и Альфонс повернул в замке собственный ключ. Этот ключ ему вручил Бернард, дворецкий замка, в день его переезда. Он хорошо запомнил этого человека, высокого, прямого и тощего как копьё. Бернард относился к нему с уважением, но Альфонс не обольщал себя ложными надеждами. Он знает, что я под опекой принца, и не посмеет меня оскорбить. Да и кулаки воинственной принцессы защищают его надёжнее рыцарских доспехов. Под сводами просторного Зала Пня плавала дымка, пахло жареным мясом, хлебом и кукурузой. Розовые каменные стены были увешаны зелёными гирляндами, с потолка свисали красные фонари. Здесь огонь горел в двух каминах, а не в одном, и в воздухе чувствовалось тепло. Посреди зала раскинулся длинный деревянный стол в виде Пня, вокруг стояли такие же стулья. Члены династии, сидящие на них, сразу бросились ему в глаза. Альфонс не замедлил удовлетворить своё любопытство в отношении каждого. Бывшая королева Лирика Гламурная сидела спиной к левому камину. Даже в преклонных годах она была красавицей. Украшенная драгоценными камнями тиара сверкала на её длинных золотых волосах, сапфировое ожерелье подчёркивало голубизну глаз. Она гнала морщины со своего лица, но они давали о себе знать в их уголках. Лирика была в коралловом платье с тремя рядами оборок на подоле, белая пелерина окутывала её шею и плечи. Её муж Лансель Грантер в белой рубашке и оранжевом фраке выглядел не в пример скромнее, но на пальце у него красовалось золотое кольцо — обручальное, судя по расположению. Он совсем не походил на бывшего короля, и на лорда тоже. Высокого роста, стройный, с резкими чертами лица, с проницательными светло-карими глазами, с сильной проседью в рыжих волосах. Ни короны, ни дорогих перстней, ни драгоценностей, даже серебряных украшений на нём не было. Не глядя ни на кого вокруг, он ел ножку жареного бритвоклюва. Жир стекал по его подбородку на одинокий завиток бороды, но лицо выражало блаженство. Во главе стола сидел король — перепутать его с кем-либо было невозможно. Джем-Робин, высокий, статный, с искрящимися зелёными глазами и радушной улыбкой. Облачённый в белую рубашку с красным шейным платком, зелёный пиджак и чёрные туфли. На груди его блестел в таком же золотом щите белый меч. На руках у него были чёрные кожаные перчатки — на левой из-за трёх пальцев, на правой потому, что в одной перчатке у человека дурацкий вид. Слева от короля помещался сэр Ловкач в своём чёрно-серебряном камзоле. Он ужинал хлебом, кукурузой и пеньками-кексами. На плече у него бубнил ворон-разведчик. Хозяин протягивал к нему руку с кукурузными зёрнами, и тот клевал их прямо с ладони. Клюв у него острый, под стать имени… но сэр Ловкач этого будто и не замечает. В нескольких футах от него сидел, держа ложку в дрожащей руке, тощий старик в фиолетовом фраке. В его бледно-зелёных волосах торчал рыбий скелет. Альфонс едва сдержал крик радости. Дедушка! Видно, такой подарок им обоим приготовил Джастин. Что ж, лучшего он и придумать не мог. Наконец он углядел королеву, почти незаметную вдали. Скайвинн Баттерфляй стояла у окна, прихлёбывая какао из деревянной чашки. Ей не досталось ничего из того, что Урания уделила всем её родичам. Крепко сбитая, не доходящая даже до плеча своему мужу, она была вровень с десятилетним Альфонсом. У неё были такие же рыжие волосы, как у её отца, и голубые глаза матери. Песочные часы ярко выделялись на едва тронутых румянцем щеках. Лицо у неё спокойное и важное, но такой рост для королевы — сущее проклятие. Хорошо ещё, Солярию миновала эта участь. — Мама, — позвал её Джастин, когда они подошли к ней. Королева Скайвинн отвернулась от окна. Мгновение она как будто не узнавала их, но наконец моргнула. — Наконец-то ты здесь, мальчик мой. — Сын нагнулся к ней и принял поцелуй в лоб. — Я тебя ждала. Джастин выпрямился. — Не сомневаюсь. Надеюсь, я не огорчил тебя тем, что пришёл не один. Взгляд королевы опустился ниже, на лицо Альфонса. Она одного с ним роста… какое странное чувство. — Ваше величество. — Он сложил руки на животе и склонил голову. — Надеюсь, вы в добром здравии? — Милостью Урании, — отозвалась она. — Рада тебя видеть, Альфонс. Полагаю, Джастин помог тебе украсить твою комнату. — Да, ваше величество, помог, и очень хорошо. — Значит, уроки Глоссарика не пропали даром, — гордо сказала королева. — Пройдёт ещё несколько лет, и ты станешь могучим волшебником, сынок, я чувствую это. — Она взяла палочку с подоконника и крепко сжала в руке. «А какой станет Солярия?» — подумал Альфонс, но спрашивать не стал. Раз Скайвинн так надеется на сына, о дочери она, скорее всего, не думает. У них с Джастином существовал негласный уговор — не копать в таких вопросах слишком глубоко. Его сестре уже четыре года, но былое унижение и ужасные роды забыть нелегко, сколько бы лет ни прошло… Лучше о таких вещах не говорить. Королева этого не любит. — Мама… — робко подала голос Солярия, — мама, поздравляю тебя с Днём Пня. Голубые глаза напротив затянулись льдом — таким же холодным, как снег на улице. — Благодарю, — проговорила королева голосом бесстрастным и ровным. — Джастин рассказал нам легенду о Корабле Поселенцев. Там так много всего!.. Хочешь послушать? — Я её прекрасно знаю. Кто, по-твоему, поведал её самому Джастину? Правда, он верит в Пень, в отличие от меня. Я давно уже не верю в чудеса. — Почему, мама? — поразилась Солярия. Пальцы Скайвинн стиснулись на рукоятке палочки до побелевших костяшек. — Я не раз молилась о чуде, которого хотела больше всего на свете. Увы, Урания была глуха к моим мольбам, как и Пень. Единственный, в ком я по крайней мере не сомневаюсь, — это Глоссарик, но он и есть их причина. — Я не знаю… — пробормотала принцесса, совсем упав духом. — Может быть… — Я удивилась бы, если бы ты сказала, что знаешь. Ступай к отцу, он уже заждался тебя. — Королева мотнула головой в сторону мужа, и Солярия устремилась туда. Рыжая коса хлопала её по спине, словно кнут. Альфонс посмотрел ей вслед, и всё его воодушевление от этой беседы пропало. Зима пройдёт, но лёд в сердце твоей матери так и не растает, тоскливо подумал он. На что ты, собственно, надеялась? Джастин не раз говорил мне, что это бессмысленно. — Я, наверное, пойду к дедушке, — решил он вслух. Королева ответила кивком, но Альфонс и не нуждался в её позволении. Он подошёл к столу, осматриваясь в поисках свободного места. Первым его заметил Остроклюв. Сделав три ленивых взмаха большими крыльями, он сел на шляпу-пенёк, дёрнул мальчика за волосы и сказал: — Кукуруза. — Гони этого попрошайку, Альфонс: он только что слопал половину моего початка, — усмехнулся сэр Ловкач. Из его бороды выглядывала пара жёлтых зёрен. — Как твоя комната? Солярия ничего не сломала? — Только венок, и то случайно. — Хорошо, что не больше. Ещё немного, и я буду бояться за свои манекены. Ты ещё не ел? Здесь еда простая, но сытная. — Нет, я поем сейчас, — сказал Альфонс и согнал ворона со своей головы. Тот снова перелетел на плечо хозяина и тут же нагадил там. — Мог бы и мальчонку осчастливить вместо меня, — проворчал сэр Ловкач. Остроклюв каркнул. Сегодня он был почему-то неразговорчив. Дедушка сидел неподалёку и неторопливо хлебал кукурузный крем-суп. Что ещё остаётся старику, почти лишённому зубов? Жалость стальным обручем сдавила грудь Альфонса, выбивая воздух из лёгких. Урания, помилуй его… и меня, когда я состарюсь. — Привет, дедушка, — тихо поздоровался он, прильнув к нему в крепком объятии. — Как же я рад, что ты здесь! Тебя Джастин пригласил? Беззубая улыбка дрогнула на тонких губах. — Он очень добр, наш друг, не правда ли, Альфонш? Шкажать по правде, я не ожидал такого, но мне штоило догадатьшя. Джаштин не пожволил бы нам провешти День Пня в ражлуке. — Он сегодня украсил мою комнату, и я благодарен ему и за это тоже. — Альфонс подвинул к себе тарелку апельсинов с корицей. К этому заморскому лакомству он пристрастился уже давно. — Как твои дела? — Жимой на Мушорном Пляже холодно, но хижина бережёт меня от морожа. К тому же море не жамёржло, а это жначит, что он будет не так уж и штрашен. Альфонс был уверен в этом предположении. Он давно научился предсказывать погоду по морю, и чутьё редко его подводило. — Весной уже я навещу тебя, — пообещал он. Дедушка проглотил ложку супа и втянул носом воздух. — Это будет чудешно. — Свет фонарей блеснул в стёклах его очков. — А как твои дела, Альфонш? Помню, в пошледний раж ты говорил, что шэр Ловкач начал хвалить тебя жа ушпехи в фехтовании… Альфонс почувствовал, что краснеет, и отвёл взгляд. — Пока только за старание. Владеть мечом сложнее, чем удочкой. Это только Солярия схватывает всё на лету, но у неё и опыта больше. — Ты тоже будешь, я уверен, — сказал дедушка. — Ты очень талантлив, и твои таланты не ограничиваютшя одной рыбалкой, поверь мне. Мне бы хоть каплю твоей уверенности, мрачно подумал Альфонс. Солярия, невероятно высокая, сильная и выносливая, превосходила иных оруженосцев своим мастерством. Они каждое утро упражнялись вместе — с того дня, как она увела его за собой с площадки. Дочь и воспитанник королевской четы рубились во всех дворах замка с криком и смехом, а порой и со слезами, если никто не видел. Сражаясь, они из детей делались рыцарями и прославленными героями. «Я сэр Маррек Чернобородый», — выкрикивал, бывало, Альфонс, и Солярия откликалась: «А я — королева Этерия Бесстрашная». Если же принцесса объявляла себя Эдерной Кровавой Секирой, он отвечал: «А я — король Риваль». Эхо голосов под сводчатым потолком вернуло его в настоящее. — Дедушка, пожалуйста, не надо! — умоляюще говорила Солярия. — Это просто легенда, нам её Джастин недавно рассказал… — Сколько наивности, чёрт побери! — Грубый голос лорда Ланселя Альфонс узнал сразу. — Как можно верить в существование какого-то замшелого пня? Я, слава Урании, ещё не жалуюсь на рассудок, хе-хе. Твоя мать в него тоже не верит, и я не вижу в этом ничего зазорного. Она должна быть мне благодарна, а, Лирика? Скажешь, нет? Королева Лирика отставила кубок в сторону и поднялась. — За что она должна быть тебе благодарна, старый хрыч? За то, что ты своими россказнями лишил её детства? — Детства, говоришь? — возмутился лорд Лансель. — Я всего лишь раскрыл ей глаза на правду! Не моя вина, если эта правда оказалась горьковатой на вкус. — День Пня — это главный праздник всех мьюнианцев! — не отступала Лирика. Её муж ухмыльнулся, показав потемневшие от старости зубы. — Слова — ветер. Главный праздник — День Мьюнезависимости, там хоть есть на что посмотреть. А в этот день мне за столько лет осточертело видеть вокруг благостные рожи! На что такой праздник, если ни спорить, ни ссориться нельзя? Клянусь, будь я септарианцем, откусывал бы себе в этот день язык, чтоб не грешить, но я лишь человек, хе-хе. — И притом несносный, — досадливо добавила Лирика. Её корона сверкнула, как факел, когда она встала из-за стола. — Ты откусил бы себе язык, говоришь? Что ж, я могу тебе в этом помочь! — Она вытянула правую руку, и та вспыхнула белым светом. Из воздуха соткались ножницы и полетели прямо в лорда Грантера. Раздался громкий крик боли, и он схватился за порезанную ладонь, которой прикрывал рот. Бросившись на жену, он повалил её на пол и, что-то прорычав, крепко схватил её за запястья. Король Джем-Робин вскочил с места, подбежал к ним и попытался оттащить тестя. Лирика помогала ему, суча ногами. Лорду Ланселю оставалось только одно — уворачиваться от ударов. Их прервал пронзительный голос, прозвучавший на весь зал: — ПРЕКРАТИТЕ! НЕМЕДЛЕННО! Лирика, кашляя и отдуваясь, поднялась на ноги. Королева Скайвинн гневно смотрела на обоих родителей. — Замок — не место для драк, тем более драк людей вашего возраста, — сурово проговорила она. — Все ваши ссоры улаживайте у себя на Малпаре, или я приму их на свой счёт. Вам это не понравится. Лорд Лансель сел на первый попавшийся пенёк, шипя от боли. С пальцев его правой руки стекала кровь. — Твоя сумасшедшая мать чуть не убила меня. — Верно, мы все видели это, — подтвердил король. — Она порезала мне руку, — вновь произнёс старик. Его дочь уделила этой руке самый короткий взгляд. — Рана не слишком серьёзная. Ты пострадал бы куда больше, если бы ножницы попали тебе в рот или горло. Кеннет даст тебе мазь, а пока позволь мне… — Палочка загорелась, и пальцы её отца обернул плотный бинт. Он и его жена вернулись на свои места, обдавая друг друга взглядами, которые молчаливо сулили будущую компенсацию. — Они редко балуют нас подобными зрелищами, — послышался знакомый голос. Альфонс оглянулся направо. — Джастин? Почему они… почему сюда до сих пор не явился Пень? Твои бабушка и дедушка едва не убили друг друга! На разрумяненном лице принца сияла улыбка. Он пожал плечами: — Если бы за каждую ссору им давали по золотому, они завели бы собственную казну, да ещё побольше государственной. А от замка и их дома давно бы камня на камне не осталось. Можешь считать, что против них бессилен даже Пень. Против них только королева не бессильна, подумалось Альфонсу. Прошло не менее получаса, прежде чем покой и радость вернулись в Зал Пня. Тарелка, полная апельсинов с корицей, опустела, и Альфонс потянулся за чашкой какао. Кто-то дёрнул его за рукав. — Ты знаешь гимн «За этим пнём»? — спросила Солярия. — Мы обычно поём его всей семьёй. — И она, не сводя с него глаз, запела: — «Как же весел этот день…» — «Мы пришли поздравить Пень», — громогласно поддержал её король. — «Поедим, пунш попьём», — присоединился к ним лорд Лансель. — «Посмеёмся, отдохнём», — затянули обе королевы, нынешняя и бывшая. Песню подхватили Джастин, Альфонс, Уиззбаг и сэр Ловкач. Кубки застучали о деревянный стол, отбивая такт, и хор завершил: — «За этим пнём!»