Тренер

Я чувствую, как что-то тычет мне в плечо, и, не отдавая себе отчета о том, что делаю, заворачиваюсь посильнее в пододеяльник. Вообще-то, я и так был в него завернут по самые уши. На улице уже середина октября, уже выпадал первый снег (правда, потом и растаял), а отопления так и не дали. По ночам — холодно, и пододеяльник от этого плохо спасает. Но одеяла у меня нет, чемпионы должны быть закаленными. В плечо больше ничего не тычет, и я так и не отрываю голову от подушки, почти уверенный, что мне это приснилось. Слышу: — Подъем! И почти сразу чувствую, как что-то впивается в зад, прикрытый, к счастью, сразу и трусами, и шортами, и пододеяльником. Такой набор неплохо защищает. К подобным подъемам я не привык, но встаю моментально. Вижу перед собой отца — дома он все же отец, а не тренер, вижу в его руке свою деревянную линейку. Вообще-то, это линейка не моя, хоть мне ее и купили. Я ни разу ничего ей не чертил и не отмерял. Но выполнение уроков и порядок в комнате отец всегда проверял с ней, и как она может обжечь, я знаю неплохо. Наверное, поэтому для другого ее и не беру. Я соскакиваю с кровати, быстро расправляю на ней пододеяльник, поправляю подушку и хочу уже потянуться за покрывалом, когда получаю следующий удар и слышу: — Быстрее! Ты никогда не будешь чемпионом в беге, если не научишься скорости дома! Без пододеяльника удар оказывается чувствительнее — хотя зад и практически целый. Старые следы уже почти сошли, новых не было около недели. Видимо, достаточно. Удар оказывается чувствительнее, но я не позволяю себе на него реагировать, решительно хватаю покрывало и расправляю его поверх пододеяльника. Ни единой складки — полный порядок. Без порядка в быту нет порядка и в беге, а без порядка чемпионом не стать. Оборачиваюсь, понимая, что новых ударов нет, жду команды. — Собирайся на пробежку, — объявляет тренер. Уже тренер. Он выходит из комнаты, бросив линейку на кровать, и я первым делом перекладываю ее на край стола. Если отец потом заметит ее на кровати, ей же и накажет, и хорошо, если плашмя, а не ребром. Беру с тумбочки часы, игнорирую, что они показывают половину пятого, лезу в шкаф за штанами. Двух ударов линейкой хватает, чтобы не рассусоливать. Тренер уже ждет в коридоре — обутый, в куртке, шапке и перчатках. Смотрит, как я затягиваю узел на кроссовках — тугой, двойной, чтобы не развязался, — недовольно хмурится и молчит. Я ускоряюсь, накидываю на себя кофту от спортивного костюма, тоже тянусь к полке с шапками, слышу: — Это тебе не нужно. Выходим. Киваю. Это не нужно. И одеяло тоже. На улице темно, тихо и холодно. Эти три состояния настолько гармонично дополняют друг друга, что кажется, будто без одного из них двух других не было бы тоже. Будь чуть светлее, мороз не пробирал бы до самых костей, и не казалось бы, будто слышно собственное сердце. Тренер идет молча, чуть впереди меня, и мне не нужно, чтобы он говорил. Я и так знаю, мы идем к стадиону. Тому самому, на котором пару недель назад я опозорил и себя, и, что страшнее, его своим вторым местом. Мы идем на этот стадион впервые с того дня, и я не могу сказать, что меня это радует. На стадионе три состояния улицы дополняются четвертым — мокро. Мокро и под ногами, и в воздухе — кажется, будто это и не смесь газов вовсе, а вода. Разве что дышать ей получается, хоть и с трудом. — Разминайся, — командует тренер. Вот этой команде я как раз рад. Разминка — это движения, а движения — это тепло. Жаль только, что разминаться надо сверху вниз, и большая часть тела все равно мерзнет. — Активнее! — выкрикивает тренер. И я принимаюсь трясти руками и ногами с утроенной силой, точно зная — что сейчас у него с собой нет ни ремня, ни скакалки, меня не спасет. — Закончил! — объявляет тренер. И я заканчиваю, в ту же секунду, не смея возразить, что доделал упражнение только на правой ноге, а на левой и не начал. Тренеру виднее. — Теперь пробежка. Три круга. Девять минут. Марш! Я срываюсь с места одновременно с последним словом. Три километра за девять минут — тот еще вызов, я и в лучших условиях с трудом успевал. Но чемпионы не сдаются. Бежать по такой погоде сложно. Дышать при этом — невыносимо. Легкие раздирает от холодного влажного воздуха, пальцы на ногах ломит в промокших кроссовках, на руках они и вовсе не чувствуются. Уши горят. Часы говорят, что я успеваю. — Позорище, — цедит тренер, стоит мне закончить и согнуться перед ним, переводя дух. — Двадцать секунд — ни в какие ворота! Я мельком смотрю на свои часы. Мне казалось, что если я и опоздал — то на пару секунд, не больше. Наверное, время не так засек. А двадцать секунд — и правда много. Сегодня еще и зачет по географии, точно спросят. Вот бы не затупить. — Отдышался? — спрашивает тренер. Без заботы или участия спрашивает, только с презрением и требовательностью. Я заставляю себя разогнуться, игнорируя сведенные легкие, шумно выдыхаю, говорю: — Да, тренер. Голос предательски свистит, показывая, что я не готов. — Еще раз, три круга, девять минут. Марш! Я снова срываюсь с места, запрещая себе думать о том, что это невозможно. Для чемпионов нет невозможного. Я знаю, что мы будем повторять это до тех пор, пока я не уложусь. Или до тех пор, пока нам не пора будет возвращаться домой, а мне потом — идти в школу. А еще я знаю, что каждый раз, когда я не укладываюсь, суммируется с предыдущим. Надо бежать.