Оставь несчастья позади, пускай омоет их волна / Leave It All, Lock to the Tide

      На закате утренний туман по-прежнему обвивал собой вершины сосен, а осколки уходящего солнца, что венчало горизонт, легкой дымкой поджигали его тучные массы. Трава на лугу сияла бусинами росы, пока солнце сотканным из малюсеньких пучков света мерцающим одеялом покрывало собой всю землю. Такие рассветы отзывались в груди у Рей необъяснимыми всплесками радости и восторга; подобное особенно частенько случалось в моменты, когда накатывало внезапное осознание непосредственной причастности к этому волшебному месту. Но проснувшись этим утром, когда Рей наблюдала за причудливой игрой света на карнизе, ей пришла в голову одна-единственная мысль: там, внизу, спал на полу мужчина, который теперь уже без всяких сомнений прознал о ее маленькой лжи. И что они были совершенно одни.       Она оставила постель незаправленной и на носочках прокралась к месту, где лежала собранная лестница, осторожно заглянув вниз. Мужчина почти всю ночь провел в болезненных криках-стонах, что сопровождались бессонницей и пространной полудремой, но, судя по тому, что сейчас видела Рей, он вполне мирно сопел, приняв позу эмбриона. Совсем рядом тлели догорающие угли.       Переодевшись в цвета слоновой кости рубаху, которую вообще-то следовало надевать вместе с длинной пышной юбкой, а не с громадными мужскими штанами, она опустила на первый этаж лестницу и бесшумно спустилась вниз.       К теплой части дома примыкал небольшой курятник, где на ворохе высушенной травы Рей с радостью обнаружила три новых яйца. Она сварила их и после собрала в саду сладчайшую клубнику, не забыв выставить на стол позавчерашний хлеб. Завтрак вышел незатейливым, но у Рей было все, чтобы чувствовать себя комфортно, и даже больше, чтобы поделиться нажитым с другим. Она быстро обставила стол, пока мужчина с пыхтением пытался подняться на ноги и столь же неловко пропрыгать к ближайшему стулу.       И вновь они ели в тишине, подражая непривычно тихим водам океана. На вершине холма неустанной трелью друг на друга кричали чайки. В оконное стекло билась муха. Приступив к еде, мужчина между делом задумчиво уставился вдаль, на что Рей настойчиво пялилась на него в ответ…       — Из Кол-Харбора на остров каждые шесть недель приплывает лодка с припасами и письмами, — как бы между прочим сказала она, будто призналась во лжи, за которую ей было совсем не совестно. — Следующая будет здесь уже через три недели. Тогда ты сможешь сесть на нее.       Выражение его лица мягкое. Понимающее. Прямо как у учителя, которому ответ был известен еще до предположения своего ученика.       — Я не… — он замолчал, как будто старался подобрать подходящие слова. — Я порядочный мужчина. Я не сделаю вам больно и не… — он снова запнулся, сделал глубокий вдох, и только после этого ровным голосом продолжил: — Я — человек чести. Со мной вы в безопасности, мадам.       — Рей, — сказала она. — Можешь звать меня по имени. Рей.       — Рей, — медленно повторил он.       Словно каждая буква составляла не просто имя, но ценность невообразимой величины, самую настоящую личность. Уже давно никто не произносил ее имя вслух, но и никто никогда не произносил его именно так.       Рей изо всех сил старалась убедить себя, что ей это ни чуточки не понравилось.

———

      Позавтракав, Рей решила занять себя привычными домашними хлопотами, — основами успешного и безопасного существования на этом острове — которыми она частично пренебрегла именно по причине появления в ее жизни неожиданного гостя. Она прервалась только единожды, когда принесла ему подходящую по росту устойчивую палицу с изгибом на конце, чтобы тот воспользовался ею в качестве костыля. Он посмотрел на нее с удивлением и благодарностью одновременно, после чего Рей тотчас же вернулась к работе, оставив его наедине с этим неожиданным приобретением.       Боль от ранения неустанно отражалась на его измучанном лице, дыхании и теле в целом. Она буквально гудела в воздухе, то и дело напоминая о скрываемом ею секрете и о том, что таилось за ним.       Все началось, когда Рей исполнилось двенадцать.       На дворе стоял замечательный весенний денек, и Рей решила развлечься со своим другом Финном прыжками в кучу листьев, где он неожиданным образом и порезался. Действовала она инстинктивно, без всякой задней мысли… просто прикоснулась к кровоточащей руке. Рей никогда не забудет, как он начал смеяться, когда отступила боль, и как внезапно эта самая боль настигла ее. Огонь, что распространился на руки, ноги, грудь, активизировался с такой быстротой, как будто хотел поглотить собой все естество.       Она заплакала, и когда Финн схватил ее за предплечье, чтобы помочь подняться, боль пронзила ее вены подобно вздымающейся волне, направляясь назад в его раненную руку, туда, откуда та и пришла. Ее друг отпрянул от нее с широко распахнутыми глазами, в которых плескались едва уловимые нотки предательства, и испуганно прижал к себе руку.       Тело не только вобрало в себя постороннюю боль, но и увеличило ее, довело до невообразимых размеров, а после с такой же агрессией вернуло обратно. Дар ее семьи впитался в кровь в какой-то совершенно извращенной форме. Мать и бабушка умели забирать боль и низводить ее в ничто. Они говорили, что это был дар, и что он обязательно передастся и ей. Но в действительности все оказалось иначе. Дар семьи стал ее проклятием.       Все, что она могла сделать, так это усугубить собственные страдания, и единственным выходом из сложившейся ситуации стало добровольное отречение от всяких социальных связей, что тоже было своего рода проклятием. Она обречена на одиночество ради безопасности — собственной и других. Вынуждена провести остаток своих дней на дорогом ее сердцу острове, на этом пляже, мечтая о жизни, которой никогда не случится.       С виной перед теми, кому никогда не поможет. С бременем безымянных людей, которых никогда не узнает и не полюбит. И Рей чудесно с этим справлялась. До этого момента.       Потому что Бен… Бен не был тем самым «безымянным». Он здесь, как и его боль — с ней.       Она лежала в ночи, не в силах сомкнуть глаз, вслушиваясь в его безуспешную борьбу с демонами боли, утраты, печали и страдания. Крики были настолько громкими, что ей в один момент пришла мысль о том, что он, должно быть, либо был не в состоянии терпеть все эти муки, либо же просто не осознавал всю серьезность ночных терзаний и того, как это могло отразиться на ее сне. Вот только Рей все слышала и даже чувствовала.       Прошло целых шесть бессонных ночей.       На утро седьмого он даже не поприветствовал ее, когда складная лестница коснулась пола и по ней как по расписанию спустилась Рей. Вместо этого мужчина просто дождался, пока она сядет за стол, и только после чего выпалил:       — Пожалуйста, займи меня хоть чем-то. Целыми днями я ничего не делаю, мне стыдно, что я просиживаю штаны, пока ты работаешь.       — Ты ранен, — ответила она.       — И все же я могу помочь, — сквозь сцепленные зубы сказал он. — У меня есть костыль, мои руки стали только сильнее. Пожалуйста, дай мне работу. Я не могу просто сидеть и ничего не делать.       Рей окинула его внимательным взглядом.       Под глазами залегли темные круги, щеки впалые, даже несмотря на хорошее регулярное питание. Каждый раз, когда он пытался совершить мало-мальски адекватное движение, из его рта вырывались приглушенные стоны. Мужчина выглядел невыносимо слабым даже для того, чтобы с палкой подмышкой спускаться вниз к пляжу, не говоря уже о работе, о которой он так отчаянно просил.       В конце концов Рей вручила ему внушительный ворох шерстяной пряжи, которую она позже планировала свернуть в клубок. К слову, выходило это дело у него весьма естественно. Он использовал веретено так, как будто занимался этим всю свою сознательную жизнь; в движениях его возникло нечто такое, что придало бледной коже свежести и света — цель, о которой ее невольный гость так долго мечтал. Тогда Рей решила заварить им обоим травяного чаю, попутно занявшись разделением шерсти на равноценные участки. Чувство вины смягчилось не только ее отказом избавить его от боли, но еще и тем, что она пользовалась его трудом, будто он был всего-навсего простым батраком.       — Откуда ты родом?       Рей сама удивилась, когда спросила это. Не сказать, что она уж прям так сильно скучала по непринужденным беседам, да и сам гость не горел особым желанием поболтать, и все же… Ей понадобилась всего неделя, чтобы до мелочей узнать, как он пьет чай и кричит по ночам, вот только она до сих пор ничегошеньки не знала о самом «Бене».       — Из Нью-Йорка.       — Мне даже сложно представить, что в мире существует настолько большой город.       Он рассмеялся, отчего Рей непроизвольно вздрогнула.              — Ох, нет, он не настолько большой. Нью-Йорк всего-навсего большой двор с кучей соседей, — сказал он и подмигнул, легко и по-доброму.       Он выглядел совершенно другим человеком, когда его руки были заняты работой, а разум отвлекался от бесконечного цикла ночных кошмаров. Потоки боли в воздухе притихли.       — Не люблю, когда людно, — печально покачала она головой. — А что насчет семьи?       — Она у меня весьма необычна. Отец —наемный машинист и механик.       — Звучит даже очень обычно.              — А мать владеет железной дорогой.       — Надо же!       — Вот видишь! Очень даже необычная, — прыснул он снова. Рей заметила, как у него на щеках возникли ямочки. — Прямо как и живущая в одиночестве на острове девушка рядом с побережьем штата Мейн.       Его глаза едва уловимо сверкнули — он дразнил ее. Рей ощутила, как щеки охватило румянцем; она даже не могла вспомнить, когда в последний раз так краснела. Смущалась ли вообще?       — Отцу всегда было наплевать на правильность, — продолжал он, наблюдая за невесомым вращением верхушки веретена. — Ему нравилось кружить по стране в компании своего лучшего друга, занимаясь Бог знает какими делами, но для моей матери все это было неважно. Ее чувства к нему были сильнее всяких общественных норм. Он всегда возвращался домой как настоящий завоеватель, герой, и она неизменно целовала его, открытая к любым идеям.       — Какая милая пара.       — Ох, не пойми меня неправильно, иногда они ругались как кошка с собакой, но, да. Они милые, тут не поспоришь.       Каково это — находиться в большом мире? Рей попыталась представить себя в кругу людей, своей семьи. С ребенком в утробе. Чтобы сидеть за столом в компании знакомых, детей, друзей и любимого человека, который все это время будет держать ее за руку. Чтобы ощутить привязанность к человеку, а не только к камням, деревьям да повсеместно непостоянному океану.       — Как ты здесь оказалась? — поинтересовался он, прерывая ее мысли.       — Моя мать умерла.       Вот так просто.       — А отец?       — Умер, когда я была ребенком.       — Они жили на этом острове?       — Нет.       — Ты сама сюда переехала?       — Все было обустроено еще до моего появления. Мне здорово помогли.       — Муж? — непринужденно спросил он без тени злобы и намека на ее недавнюю ложь.       — Нет. Я никогда не была замужем.       Между ними повисло молчание. Рей неотрывно смотрела на волокна в своих руках.       — Мне здесь нравится, — наконец сказал он. — Я слишком долго маршировал, спал и воевал с другими солдатами плечом к плечу. Ежился от холода в возведенных на грязи палатках, спал на пыльных полях с вредителями. Тут у тебя очень… хорошо.       — Но тебе все еще больно.       Он вздрогнул, когда пошевелил ногой.       — Да. Рана заживает не так, как нужно. Я это чувствую. И ты здесь не при чем, — быстро добавил он. И хотя ранение и не было ее виной, его боль — напротив. Она могла сделать для него большее. Рей быстро встала на ноги и вытерла ладони о штаны.       — Когда вернешься в Кол-Харбор, не забудь сразу же обратиться к врачу.       — Не забуду.       — Кабинет доктора Перри находится недалеко от доков, — сказала она, собирая со стола клубочки шерсти. Веретено внезапно перестало крутиться, и тогда Бен положил собственные руки на стол и посмотрел на нее.       — Ты волнуешься за меня, Рей? — он вновь дразнил ее, но выражение его лица было все таким же теплым.       — Нет, — резко ответила она, попятившись назад. Ягодицы уперлись прямо в край разделочного стола; она оборонительно скрестила на груди руки. — С чего бы?       — Со мной все будет хорошо.       — Знаю, — быстро ответила она и повернулась к нему спиной, чтобы снять с плиты чайник.       — Рей.       — Что? — рявкнула она, наливая горячую воду в заварник и наблюдая за кружащими в нем листьями.       — У тебя замечательно выходит заботиться обо мне.       Настала ее очередь смеяться. Она покачала головой и перенесла заварник на обеденный стол.       — Мне невероятно радостно, что из всех островов я оказался именно на твоем, — искренне сказал он; рука на столе совсем на немного подвинулась к ее. Рей быстро отдернула ладонь, спрятав ту между колен. — Это чистая правда.       Она снова покачала головой. Его губы тронула легкая улыбка, и он, убрав со стола руку, вернулся к работе с веретеном. Рей разлила по кружкам чай. Воздух вновь наполнили звуки тишины и океанических волн.

———

      Он лежал у мягко мерцающего очага, приняв позу младенца. Сегодня не было ни криков, ни ожесточенных стонов, лишь легкая дрожь. Щеки его алые, влажные от пота или даже слез. Рей не знала. Она присела рядом с ним на корточки в блеклом отблеске огней.       Как только кончики пальцев коснулись бледной щеки, ей потребовалось совсем немного времени, чтобы забрать страдания. Весь он обмяк, позвоночник видимо расслабился. Насупленные от боли брови разгладились, а губы приоткрылись, словно у ребенка в колыбели. Черты его лица приобрели совершенно другой вид. Спустя секунду, а может, даже две, Рей глубоко в сердце почувствовала, как что-то странно потянуло, заныло.       А после с его губ слетел тихий вздох, и мужчина перевернулся на другой бок, засыпая глубоким сном. И все было бы замечательно, если бы не боль, что пронзила конечности Рей от самих кончиков пальцев, проникая в нервы подобно стремящейся по небу молнии. Ей пришлось изо всех сил прикусить костяшки, дабы не закричать. Мгновение — и Рей исчезла в спасительных тенях второго этажа. Подавленный стон буквально разрывал изнутри, цеплялся за глотку, не позволяя дышать. С горем пополам ей все же удалось забраться наверх, но боль была настолько сильна, что у нее даже не осталось сил поднять лестницу. Вместо этого она кинулась на постель и накрыла лицо пуховой подушкой, безудержно рыдая в темноту. Вопреки всем ожиданиям, агония даже утром не захотела выпускать ее из своей когтистой хватки.