Печальные последствия амортенции

Алкоголь, беспрепятственно льющийся в твоё горло, мерзок. Он горек, однако ты только и делаешь, что смотришь в пустую тарелку и наливаешь себе кофе. Пятьдесят грамм рома с двуустами черного терпкого ничто по сравнению с бутылкой, выпитой ещё ночью. Тело сжимается в болезненной судороге, едва ты встречаешься взглядом с Грейнджер. Такой красивой. Привлекательной. До жути ошеломительной. Она смотрит на тебя внимательно. А ты наблюдаешь за беззвучно подымающейся грудной клеткой и желаешь поймать каждый ее спокойный вздох. Взираешь за каплей чая, медленно вытекающей из ее не мягких разбитых губ. Гермиона поднимает подбородок, желая остановить мокрое движение на лице, однако жидкость легко падает на рубашку. Столь надоевшую. Ту, которую она быстро расстегнула вчера - раскрыла пред тобой свою оголенность. А ты не был вправе оценить ее по достоинству, да и сейчас не желаешь. Просто не можешь, ощущая горечь воспоминаний. Сглатывает. Ты вжимаешься животом в стол. Её прикосновения слишком отчётливо отражаются на теле. Ты проводил по коже мочалкой, пытаясь содрать с себя все ее касания, поглаживания и поцелуи. Хотел срезать собственную плоть - лишь бы не ощущать всю ненависть. Ты разочаровывался в божественном создании, сидевшем сейчас в столе от тебя. Она такая зловонная, смердящая прямо в твою жалкую душонку, растирающая во множественные клочья. Великолепная. Милая. Загоняющая тебя в грязную землю, томно вздыхая и проводя твоими же пальцами по своей груди так, что ты слышал биение ее сердца. Наверняка красивого и рационально мыслящего в отличие от твоего ранимого. Просто Гермиона, безответственно принудившая тебя прочувствовать всю гамму положительных эмоций и резко разбившая на части. Ушла, забрав с пола эту белую ебаную рубашку. Отвлекаешься, не желая больше уничтожать себя столь …. открыто. Блядская падаль, не заслуживающая даже малейшего внимания. Или же ты не заслуживаешь её внимания? Смотришь на сонного Теодора, лениво размешивающего сахар. Пэнси, что желает доброго утра и усаживается напротив. - редко говорю «доброе утро», потому что никогда не знаешь, каким оно выдаётся. Чаще, всё-таки, «доброго утра», потому что так выражается надежда на то, что всё пройдёт лучше. Поэтому доброго утра тебе и сил на занятия. Едва не смеёшься, слыша заботливый голос Гермионы в своей голове. Лёгкое пояснение ее речей, всегда заставляющих тебя задуматься. Делать также. Да ты - чёртов ее подражатель! Подражатель ее слов, привычек и вкуса. Полюбил даже полусухие тыквенные кексы, от чего ранее морщился и терял аппетит. Касания, которые ты так трепетно ждал, несмотря на ненависть к физическому контакту, были волшебны. Никакого отвращения – тебе не хотелось провести время в душе, тщательно выскребывая места «грязного». Наоборот был готов спать с ней, прижимая к себе намного ближе обычного, чувствовать неровные стуки своего сердца. Искренне улыбаться под стройным телом, отчаянно вдавливающим твоё изнеможенное тощее в теплую только из-за ее присутствия кровать. Скобление поражает ушные перепонки, заставляя морщиться. Взгляд устремляется на нервные движения пальцев Паркинсон: она зачем-то скребла десертным ножом тарелку, позабыв о пирожном, повиснув в явно не легких, судя по кислой гримасе, мыслях. Однако тут же выходит с них, пристально проходится по твоему внешнему виду, будто подмечая неясные изменения. - Нужно поговорить. Теодор кладёт голову на руку и смотрит на нее в ожидании интересного. Ты ведешь подбородком вверх, наблюдая за женским рассматривающим взглядом. Делаешь глоток неприятного месива, но не хмуришься, уже давно привыкнув к вкусу. - Например? Поделиться душевной историей о саморазрушении, происходящим с тобой уже не первый год, или же мило рассказать о Гермионе, бывавшей в твоих мыслях почти постоянно? Изнасиловавшей тебя подобно Беллатрисе, истерически убивающей острыми предметами второсортных людишек? Или же послушать ее драгоценные новости, что сейчас значат для тебя ничего? - О твоем пределе мечтаний, что ты повстречал в последнее время, - говорит Пэнси насмешливо, склоняя голову набок. Внимательно воззрилась тебе в лицо, пытаясь отыскать проблески эмоций. Какого? Какого Персефона заставляет тебя взволноваться? И шестерёнки в голове срабатывают как надо, надевая повседневную полупустую маску. Всё твоё выражение опять же лживо, однако икры ног заходятся в очередном спазме, указывая на болезненность темы. Сердце стучит с перебоями, глухо отбиваясь. Даже пальцы рук замирают, прекращая нервозное копошение по чашке. Уголок рта поднимается, кривится в мерзкой улыбке. Ничуть не правильной. - Как интересно, - немного придвигаешься к ней, стараясь не терять внутреннее равновесие, - и кто заслуживает звания «моего предела мечтаний»? Но как не терять, если уже потерял? Боишься услышать ответ. Мнишь себя грёбаными фантазиями о безызвестности собственной жизни. Но губы Паркинсон растягиваются в ухмылке, принимая игру, словно отчетливо предвидя стекольную королеву прекрасных грёз. Пускай она скажет о себе, и ты воспримешь это как данность. Не изъявишь ничего противоречивого в ее адрес. - Каштановое творение с небрежными локонами. Блять. Обобщённо и кратко. Не желая смутить перед евшими рядом однокурсниками. Заставляя на секунду недоуменно взглянуть на неё, после чего исказить ослепительную добрую улыбку и сыграть в отчаянном сарказме, словно мать, не спускающая улыбку со всего светского вечера, искренне интересующаяся делами пришедших «дорогих» гостей. Но ты каждый раз наблюдаешь за ее лицом, выражающим одно только омерзение, едва вы остаетесь наедине. - Согласен, твои сделанные кудри роскошны и ты сама, как произведение искусства. Мечтая переключиться, обращаешь внимание на ее прическу. И Пэнси весьма рациональна, раз сделала на свои прямые легкую завивку. Ты пристально рассматриваешь девушку, стараясь продумать еще парочку шикарных комплиментов и полностью забыть о Гермионе. Сказать про курносый точеный нос? Смыкающие прелестные губки? Или же высказать мнение о её новом серебряном браслете, кстати, когда приобретенном? Смотришь на кольцо на безымянном пальце левой руки как оберег всей вашей несостоявшейся дружбы. Массивный перстень орла, распустившего огромные крылья, что обнимают фалангу конечности. Ювелир постарался на славу, создав не очень приятное впечатление: разъяренного животного, собирающего не только защищать его владения, но и нападать. Властвовать. - Кольца пре… Перебивает. Дерзко, не желая даже слушать. - Я знаю о своем превосходстве и превосходстве наших колец. Но я сейчас веду речь не о себе. А о тебе, отчаянном путнике, блуждавшим в бережных касаниях Грейнджер. Сплошным противоречием хищному орлу. О тебе, восторгающем ее полностью, созидающем ее подобно божественности. Погрязшем мученике, ночами писавшем прозу о ничтожной своей влюбленности. Она – сияние в темной бессмысленной ночи. Грёбаное восхищение, приходящее на холодном рассвете, благодаря которому ты лишился девственной нежной натуры. Её руки, словно веревки, затягивающие узлы на твоей шее. - Я ошибся с выбором инструментов. Ошибся, доверившись сердцу. Не способен признаться в совершенном проступке. Ты сжимаешь чашку в желании ее непонимающего взгляда, с каким сейчас взирает на тебя Нотт. Но падаешь в пучину разочарования, видя искреннее сочувствие в родных болотных глазах. - Оно пусто? - Грязно так, что вызывает отторжение. Тебе незачем волноваться, - бросаешь слишком резко, говоря об окончании разговора, отметая порывы плача на ее теле. Ведь нет жалости. Присутствует только ненависть. А Пэнси переводит сухой взгляд к себе в тарелку, поджимая губы в тонкую линию. Двигает ее подальше от себя и хватает чашку с чаем. Расстраивает ситуация? А впрочем, не стоит это твоего внимания. - Я знаю эту несчастную или несчастного? – Теодор оживляется, сильно хлопая в ладони. – С нашего факультета или же с другого? Как там… Каштан с кудряшками. Поворачивается в сторону и начинает сканировать глазами не сильно заполненный утренний зал на наличие пытаемого «каштанчика», легко доводившего тебя до горького плача и счастья, столь искреннего и потрясающего. - Не закрывайся, пожалуйста. И не оставляй нас одних, - непринужденный слабый голос Персефоны ломает, пробивает только что выстроенную броню. – Плевать на грязь. Ты сжимаешь челюсть, пытаясь не заикнуться о последствиях их безразличного отношения. О твоей нужде в помощи, плачах и панических атаках посреди ночей. О твоих сдавленных рассказах, в которых ты захлебывался болью – они лишь говорили не обсуждать темы, что жгли и доводили до слёз. А что надо было молвить, если всё, что у тебя осталось, так это травмы и желание лишения собственной мелкой жизни? Искалеченность и безразличие ко всем внешним обстоятельствам, включая даже людей, находивших подле. И была Грейнджер, что спасала тебя. Делала момент красочным. Ценным. Грейнджер невинна для твоей головы и порочна для сердца. Ничего существенного. Никакого смысла. Пэнси смотрит на тебя в предвкушении слов о любви, последующем сжатии ее тонкой руки. - Орлёнку нужно вернуться к семье, - говорит она, выводя на лице видную тоску. Ставит локоть на стол и выпячивает костяшками к тебе, заставляя только лживо улыбнуться и потереться своим безымянным пальцем ее. Коснуться кольцом кольца. - Ты встречался с Поттером? Судя по тому, как он в последнее время пожирает тебя глазами, у вас явно были тайные свиданки, - лицо Теодора скашивается в излюбленной ухмылке. – Не отдался всесильному всемогущему герою? Пэнси кривит губами, выражая явное отвращение. - Иди нахуй. Нотт хохочет, совершенно не внимая, что лишь портит твое состояние. Но это уже привычно. Он смыкает губы в трубочку и высылает раздражающему зачем-то наблюдающему за вами уродцу воздушный поцелуй. Перекошенное лицо шрамоголового успокаивает. Будет весьма неплохо, если тот поперхнётся и выблюет что-то на стол или на Грейнджер… что уже ушла, бросая тебя как всегда одного. *** Сидеть на совместных уроках и встречаться с ней заинтересованным взглядом - было чем-то ужасным и прекрасным одновременно. Сердце резко останавливалось либо же стучало чересчур обрывочно, судорожно. Истерично. А лёгкие опустошались, забывая глотнуть. Срываться с уроков обыденность для тебя в последнее время. Просто уходить в туалет. Садиться на подоконник, открывать окно и зажигать очередную сигарету. Затягиваться и в блаженстве улыбаться, ощущая присутствие Грейнджер рядом. Она каждый раз приходила и закрывала за собой дверцу, захлопывая ваш совместный маленький мирок на вас двоих. Усаживалась напротив, касаясь своими ногами твоих. Её пальцы трогали тебя незатейливо. И чудесностью было то, что она постоянно брала с пачки сигарету и, закусив ее губами, приближалась к тебе, чтобы зажечь. А ты смотрел в ее потрясающие глаза, внимательно воззревшие на совместное тление, втягивая воздух совместно с никотином. Интимно. Отпускал дым прямо в ее лицо, надеясь увидеть отвращение. Брезгливую гримасу, чертов кашель и учащенное дыхание. Хотел видеть ее глаза, бывавшие на мокром месте, но не находил. Каждый раз лицезрел ее милую искреннюю улыбку. Влюблённый добрый взгляд, словно девушка готова простить любую твою выходку. Даже самую прискорбную, заставляя только восхищаться. Она ждала тебя после занятий и непринужденно заталкивала в свободный класс, чтобы лишь коснуться. Обнять тебя своими тонкими руками. Просто прижать к себе и спросить о гребаном самочувствии, о котором не интересовался, по правде, никто. И ты проникался, чувствуя где-то глубоко в себе нежное цветение игольчатого растения. Рассказывал Гермионе всё, не умалчивая даже на самом сокровенном. Улыбался, ощущая трепетные прикосновения ее теплых губ на своей коже. Но не на людях. В обществе они были никем. Просто пустое, не требующее никакого ответа. Люди, что ненавидели, не переносили, с годами начавшие молчать - лишь бы не обращать внимания друг на друга. Магглорождённая и чистокровный – лучшая шутка не только для остальных, но и для вас самих. - Доброго утра. Прошло несколько дней с того вечера и она изъявила сказать "доброго утра"? Серьёзно? Единственное, что она могла сказать после собственного издевательства над твоим телом? Смотрел на левую руку, зажавшую между указательным и средним пальцем сигарету. Заинтересованно водил горящим концом по коже, явно травмируя. Пытался не обращать внимания на Грейнджер, бесцеремонно кинувшую свой портфель подле твоего. - Я бы очень хотела увидеть тебя завтра в Хогсмиде. Никаких извинений и никакого сожаления в черствых блядских глазах, будто это - последнее, что может взволновать ее так сильно. Ничуть не радостный поход в местную деревушку, в которой, по ее мнению, неплохо было бы провести время, привлекал ее намного больше сужающей между вами боли. Ей было словно плевать на твоё состояние. Или же ты настолько увлёкся мечтами, что совершенно позабыл о реальности? Ты расположил ноги по всей поверхности, занимая собой всё свободное место. - Тебе-то какое дело до моего присутствия? Безразличная маска мгновенно зашла на твоё лицо, не выдавая истинных ранимых эмоций. Одна лишь надменность и хладнокровность, сильная бледность по сравнению с ее горевшими щеками. Небольшая непринужденная стеснительность и шаткое дыхание Грейнджер только вынуждают напрячь взгляд. Твоя блеклость и её насыщенная цветовая гамма ничуть не вдохновляют. Не вдохновляют как ранее. Впервые пришло осознание того, что вы можете быть разными… Абсолютно. - Кто ты? Голос слишком отстранен. Ничуть не нервозен и не трепетен. Шикарен. - Драко, я не понимаю… Желание одарить ее сильной пощёчиной захлестнуло твой разум полностью. Но ты не мог, будучи прилично воспитанным. Не был в праве притронуться насильно. - Истинная кудесница. Но Гермиона - блядская падаль, не имеющая вины за свершенные деяния. И это - благородный отчаянный на альтруистичность Гриффиндор, готовый спасти всех и вся, кроме самого себя? А ты неважный сентиментальный, вдобавок заикающийся мальчишка с Пуффендуя, постоянно бегающий за золотой девочкой? Пиздец, если всё так. Она протянула руку в надежде коснуться тебя, однако тут же заткнута почти дотлевшей сигаретой. Взглянул на ее исказившее в болезненной гримасе лицо и чуть ли не рассмеялся. Ботинки коснулись пола - разница в росте стала куда весомей. - Грязнокровка, уверенная в своей вседозволенности? Грейнджер должна была чем-то возразить. Оттолкнуть или ударить. Просто накричать. Но её глаза по-прежнему были оленьими. До сумасшествия непонимающими. А улыбка кривила рот в гримасу ничуть не обиженную. На секунду увидел в ней слепое восхищение, но девушка тут же отпрянула, возвращая на лицо шаткие и нервные эмоции. - Т-ты кинул в меня горящий окурок? Ты же с явным спокойствием наблюдал за ее сжимавшими руками, за растерянным взглядом, застрявшим на твоих глазах в поисках удовлетворительного ответа. Её чувствительный голосочек ходил где-то в ушах, избивая дотошным неверием тонкие перепонки. Медленно кивнул. Карие глаза начали слезиться. Ты хотел убрать возникшую слезу, быстро стекающую по румяной щеке, но не мог сделать к ней даже шаг. Тело сжалось, видя перед собой совсем маленькую беззащитную девочку, неумело протягивающую ручки, ждущую объятия и последующих утешений. Совершенно не подозревающую твои возможные удары. Разрушив всё, что было между вами уже несколько недель. - Драко... Шепот оглушителен. - Иди сюда… Ты падал ниц, слыша ее умоляющий ласковый голос. Кадык дрожал, ходя вверх- вниз, а рот открылся в спазме, так и не преодолевая большую чувствительность. Готов был плакать, видя ее раскрытую добрую душонку. Но гнило плевался и избивал словами, казалось не ее, а себя. - Головой тронулась? Не смотри на меня так глумливо подобно Сонечке. Грязное уродство, - исказил на лице отвращение и оттолкнул от себя, едва почувствовав на себе ее пальцы, ещё вчера мило задевавшие ширинку твоих брюк. Ты обретал покой, видя ее болезненное соприкосновение с полом. Не был способен приблизиться и дать руку в помощи. Но это и не требовалось: хлыстающаяся боль окрестила ее полностью, раз окошко треснуло под давлением ее палочки, беспрепятственно разрезая твою белую рубашку, вонзаясь в плоть, одаривая только чарующим успокоением. - Драко… Испуганно поднялась с места, словно не ждала такого результата. Протягивала руку в поддержке. Грейнджер дрожала. А ее красные глаза то и дело туманно останавливались на твоей почти не дышавшей грудной клетке. Ты же не мог даже расправить спину, соприкасаясь с застрявшим внутри стеклом. - Пожалуйста… Дрожь в ее голосе выбила все последнее, гнетущее, оставляя травмы. - Всё в порядке. Старайся не приближаться ко мне больше, - отшатнулся к дверному проему, быстро схватив ручку лежавшего рядом портфеля. – Не произноси даже имени. - Почему? - Мерзко, - ты врал, не краснея, заставляя то ли ее, то ли себя поверить в сказанное. Повисшая в воздухе рука как символ душераздирающей вашей встречи. Надеялся, что последней. Ты захлопнул дверь с другой стороны и прижался к стене, пытаясь перебороть спазмы, захватившие всё тело одними лишь болевыми ощущениями. Безмолвно смеялся, нервозно шевеля замершим телом. Оно будто находилось в неизвестном пространстве, полностью стиснутом чем-то колким. Разные… Разные. Чертовски разные. Надтреснутый тихий плач трепал лёгкие. А ты нервно улыбался, с трудом различая действительность. Тёр кулаками ушибленную грудь, пытаясь выпустить из себя гнетущую боль. Разрушил всё, что можно было, стараясь взять контроль и не поддаться мнимым счастливым моментам, делавшим сердцу паршиво. И обрекал себя на страдания. *** Просыпался посреди ночи в обильном поту и садился на подоконник, боясь вновь очутиться в счастливом кошмаре. Твёрдая поверхность как всегда холодила твоё утомлённое безжизненное тело, принося некий комфорт. Ты нервозно стучал пальцами по окну, пытаясь сдержаться и не начать снова пить. Подозревал у себя наличие алкоголизма и смеялся, чокаясь очередным наполненным бокалом с отражением в зеркале. Всё стало намного хуже. Взгляд постоянно прикасался к расслабленной фигуре Дамблдора. Он обыденно улыбался и говорил со всеми подряд, а ты сжимал коротко постриженные ногти в ладони и делал вид, будто всё в порядке. Лишь так, мелкая нервозность, одолевающая тебя впоследствии всё скатывающей успеваемости. От писем матери становилось еще отвратительней. Ты уже перестал читать их, заставляя себя только укладывать их с осторожностью в дальний карман чемодана – не сжигать. Домашний филин, прилетающий каждое гребаное утро с посылкой в когтях, заставлял бичевать душу. Не открывал послание – дерганые руки цепко сжимали его, расстегивали пиджак, вынуждая письмо падать во внутренний карман, а потом – избивать сознание простым соприкосновением с хладной бумагой. Практически заледеневшей. Острие ножа проходилось по твоим запястьям. Ты закрывал глаза, вжимая его в себя всё глубже и глубже, приобретая на мгновение давно пропавший контроль. Глаза вяло взирали на рубашку, быстро впитывающую в себя кровь. До ужаса лихорадочен, вливая в воспаленное горло алкоголь. Прочитывая многие книги, стараясь найти хоть какую-нибудь информацию о потенциальном убийстве, ограждая себя от сего действа как можно дальше. Рыдал, как сука, испытывая слишком много эмоций, включая невъебическое разочарование. Ты следовал за Грейнджер, не находя отчёта в своих действиях. Ведь она присутствовала даже во снах, не говоря уже о чертовых уроках, будто бы жила в твоей голове. И единственное ее появление в твоем кругозоре как-то облегчало выпавшую трудную участь. Не приближался, отчаянно надеясь на первый ее шаг. Но ее взгляд изменился. Он наполнен неизвестным безразличием, гребаной черствостью к тебе. Она больше не приходила, казалось, что полностью позабыла о тебе, проводив время со своими друзьями. Не обращала внимания, сдавливая прокуренные легкие до синего оттенка. А ты раздражался, каждый раз испытывая на стрессоустойчивость людей, находивших рядом. Уже несколько минут криво взирал в Пэнс, что смотрела на тебя со всей сосредоточенностью, очень уж часто допытывая о состоянии и происходящем. - Мы разберёмся, Драко. - Блять, как мы сможем найти ебаную информацию, даже если я за эти недели не нашел даже строчки об этом?! – Простого словца о возможной починке шкафа-близнеца. Сильный толчок Теодора в грудь не остудил даже грамма пыла. - Поумерь, - предостерегающе он смотрел на тебя, указывая, словно шавке, обратно на место. - Мы знаем, как это важно, Драко… Мы найдем способ. Не важно. Также неважно, как смотреть в часто плачущее лицо матери, понимая, что никак не можешь помочь. Или же слышать ее ночные душераздирающие крики, слоняясь по ночным темным этажам мэнора с осознание того, что не можешь заснуть. Дрожать под постоянными обвинениями и ненавидеть отца, впустившего в дом только мрак и безысходность. Всё это - пусто, как мысли о Грейнджер, как и ты сам, полностью ничтожно. И ты сдавался. Просто садился на подоконник и сжимал пальцами поверхность, даже не смотря на тихую Персефону, сидевшую в библиотеке не первый час на протяжении многих дней, постоянно переписывающую хоть какую-то найденную информацию, на Теодора, находившего у ее ног, неустанно подносившего стопки книг, читающего вместе с вами. Весь трясся, держа в руках очередное сухое произведение, пахнущее одной только бессмысленностью. *** Персефона стояла в дверном проеме уборной «Трех метёл». Убогое место, сиявшее грязью, было родным обиталищем. Она безмолвствовала, рассматривая Драко, забившего в угол туалета. Он обзывался, плакал, что-то нервно говорил, сжимая пепел своих волос. Абсолютно немощен. Ничтожен. Ранее она бы возрадовалась такой находке. В детстве она обратила на него внимание только из-за родителей, говоривших о Малфоевском состоянии, о неплохом будущем сплочении, если Персефона, конечно, постарается. Аристократские дети выходили друг за друга, сближаясь во взаимной выгоде родителям. А Малфоевское отродье вело себя слишком заносчиво и эгоистично, ставя даже ее, Паркинсон, ниже себя. Но она бегала за ним постоянно, словно, блять, являлась долбаной игрушкой. Приняла должное поведение ради малейшей искорки уважения в глазах мамы и папы. На четвертом курсе Драко пригласил ее на Святочный бал. Пэнси обязана была визжать от счастья, наконец добившись признания с его стороны. Все ее попытки, сделанные за четыре года, всё-таки не оказались тщетными. Но она молчала, надевая красивое платье. Молчала, купаясь в лаке для волос и накладывая макияж. Молчала, сидя на голоде ради красивого вида уже не одну неделю из-за матери, называющей толстой. Не было никакой радости ощущать руки Малфоя у себя на теле. Присутствовало лишь минутное превосходство собой. Столь желаемое многие годы стало противным. Пустая оболочка, не представляющая из себя чего-то драгоценного и нужного. Малфой был привлекателен внешне, внутри же – нескончаемая безобразность. Пэнси не ждала значительных свершений - но точно не дерьмо, льющееся из его уст практически без перерыва; не бессмысленные побегушки, крича о грязных слоях Хогвартса; не простые насмешки и желание унизить слабых, в рядах коих и сама-то, по тихой правде, числилась. А старшим было плевать, будто так все и должно быть. - Женщины в нашей семье всегда были управленцами. Повторяла мать, стоя перед зеркалом. Она улыбалась - Пэнси видела в отражении только восхищение. Хладнокровное лицо, полностью лишенное теплых эмоций, давило на неустойчивую детскую психику. Элоиза была страшной на поступки и сильно покореженной, а значит, достойной любви и почитания дочери. - Да, мама. Её нравилась Грейнджер и ее мнимые попытки сопротивления. Грязнокровная сука в отместку старалась надавливать на слабые места насчёт внешности, но каждый раз наталкивалась только на сухое безразличие. Мать оскорблениями научила держать не только осанку, но и лицо. Также она приучена классическому стилю и точной собранности с самого детства. Как домашнее животное, сука. - Тупой тролль, которому дали по башке! Профессор Снейп видел в ней будущего преемника. Он слегка натягивал уголок рта, показывая едва заметное одобрение, видя вновь идеальное зелье. Гордость хлестала ее первое время и она совершенствовалась, добавляя разные компоненты.… Снейп кивал в хорошем жесте либо же оставлял после занятий, рассматривая результат, испытывая полученное. Комментировал, а не проходил мимо. Готовил совместно с ней. Но мать… - Сама посредственность. - Скудна и безынтересна… Элоиза давала лишь чувство собственной убогости. Пэнси ненавидела себя. Лицо, тело, руки. Глаза. Мысли о самоубийстве ничуть не пугали. Являлись очевидной бессмысленностью. Она боялась смотреть в воду, отчетливо осознавая ничтожность. Насылала на морскую гладь заклинания, чтобы не различать в ней себя. - Не заслуживаешь. Семейное кольцо тяготило. Напоминало об несовершенстве его носителя. Напряженный взгляд всегда касался перстня в желании выброса как можно дальше. Сожжения. Однако пальцы на постоянной основе ласкали привлекательное украшение, а девушка улыбалась, не показывая внутренней взвинченности. Хогсмидский туалет паба «Три метлы» был также излюбленным местом для рыданий. Это стало уже гребаной традицией: запираться одной, взяв с собой огневиски. Но сейчас в истерии находилась не Персефона - Драко, бившийся головой о глухие стены, ставший за два года куда ближе родителей. И она безмолвно усаживалась подле него. А он, признавая, падал головой на ее острые колени. Обхватывал грязными руками свои сжатые ноги. Был их с Тео домашним зверьком. Белоснежным хорьком, как однажды сказал он, смеясь над его позором с Грюмом. - Пэнси, - она наблюдала за нервным заглатыванием парня и клала руку ему на голову, желая ослабить сильное напряжение, - я…. Я так хочу покончить с собой. Пожалуйста, Пэнси! У…убей меня. Я слабый… я пиздец какой слабый. Я ебаное социальное дно! Слёзы ручьем текли по его лицу, но Персефона не отворачивалась. Не сдергивала его с себя, как ненужную вещицу, и не уходила. Не оставляла одного, как он оставлял ее. Просто смотрела в грязную стену напротив и не ждала дальнейших слов, трогая, не морщась, его жалкое щуплое тельце, отчаянно прижимающее к ней. - Убей, убей, убей! – Сжимал ее пальцы, отдавая палочку. Однако она только и делала, что клала ее в карман своего пальто и продолжала трогать белые волосы. Яркий контраст его темной одежды с бледным лицом, ходившим в одних желваках и в сплошном раздражении, ничуть не пугал. Скорее, был не на словах знаком. - Или отруби мне руку, - Драко сорвал пуговицу с рубашки и поднял рукав, показывая бледную отметину на внутренней части предплечья левой руки, - пожалуйста. Я хочу не видеть… не на-аблюдать… Хо-о-очу уме-ереть… Мама… Замолк, будто бы в надежде, что Пэнси выручит. Держался за нее как за спасательную веточку и снова говорил, ласкаясь. Удушливые повествования тяготили, но Пэнси слушала, массируя нежную его голову. Взор спускался на сопли и слюни, непринужденно стекающие на ее черные шелковые брюки с его покрасневшего рта. Она пыталась терпеть. Он говорил о Грейнджер. Она молчала. - Блять, блять, бляяять! Избивал собственный лоб кулаком, находясь в сильном ознобе. Кто-то зашёл внутрь, в их скромное место, и захлопнул дверь под нервное говорение Драко, высмаркивающего все свои увечья на ее точеное тело. Просто уселся рядом, прижав бедром. А Пэнси, узнавая, клала голову на острое плечо присевшего и закрывала глаза.