Тридцать разных дней

      Выйдя за пределы деревни, Арьянен огляделась. Ну вот куда он мог пойти? Явно недалеко, но в какую сторону?       С моря потянуло прохладой. Здесь, на плато, воздух был жарким и чуть более разреженным, из-за чего всё время хотелось вздохнуть поглубже.       Она обошла дома и повернулась в сторону обрыва. Попробовать поискать там? Да, определённо стоит.       Интуиция не обманула. На краю плато она обошла большой камень и увидела Экзарха, который сидел, прислонившись к камню спиной, и смотрел в сторону Юлмора.       — Я знал, что именно ты придёшь за мной.       — Кто же ещё, — Виринея кинула на землю копьё, села рядом. — Все заняты, больше отправить некого. Как всегда.       — Ты досадуешь или констатируешь?       — Равнозначно.       Уголок рта Экзарха пополз вверх, но комментировать он не стал. Оба молчали, глядя на море.       — Хочу в Мист, — тихо сказала Воин Тьмы. — Холусия отчасти напоминает мне Ла Ноуша. Такое же трудночитаемое название и такие же пляжи. Сейчас бы уплыть куда-нибудь в одинокую бухту, лечь на воду и смотреть на звёзды...       Она усмехнулась, взглянула на Экзарха.       — Очень приземлённое желание, да?       Тот почему-то помрачнел, сжал губы. Виринея продолжала:       — Или в Коста дель Соль. Собрать несколько лучших друзей — и танцевать всю ночь до упаду, напиться коктейлей в пляжном баре... и утром, без сил лёжа на шезлонгах, любоваться рассветом...       Она оборвала фразу, подняла с земли камень и швырнула его с обрыва.       — Бесполезно. Это всё бесполезно.       — Что «бесполезно»? — в голосе Экзарха проскользнула плохо скрываемая горечь.       — Душу бередить. Всё равно мы не вернёмся. Не будет больше рассветов, пляжей, друзей, любимых... ничего не будет. Только мы. Только бесконечный этот бой, только самопожертвование и жертвование во благо мира. Как же я устала...       Мико’те подняла лицо к небу. В её глазах Экзарх увидел бесконечную горечь, смешанную со смирением.       — Ты жалеешь о своём выборе? — тихо спросил он.       — Сто раз пожалела, сто раз смирилась, сто раз усомнилась, сто раз отмела сомнения. Этот цикл бесконечен. Я вижу результаты своих трудов, вижу мои победы, большие и маленькие — и мои сожаления меркнут перед ними. Но в то же время я смотрю на это, — Виринея стянула перчатку, задрала рукав, обнажая предплечье с вязью свадебной татуировки, — и мои эгоистичные мечты и приземлённые желания рвутся наружу, заставляя меня страдать от несбывшихся надежд.       Экзарх взглянул на татуировку. Протянул руку — правую, кристальную, — провёл холодными пальцами по мягкой коже. Его прикосновения ощущались так странно — словно податливый камень, — и лоза, как живая, расходилась под его пальцами, будто избегая этого чувства.       — Ты замужем, — печально и даже как-то обречённо бормотнул он.       — Да, — горько ответила мико’те. — Мы столько вместе прошли... Столько раз мы стояли плечом к плечу — в Кристальной Башне, в землях Дравании, в Разломе Реальностей... А теперь я даже не могу утверждать, что вернусь к нему, потому что это не в моих силах.       Она вдруг перехватила его руку, дёрнула к себе.       — Пообещай мне, Экзарх! — потребовала Арьянен. — Пообещай, что вернёшь меня в Источник! Пообещай, что я не умру здесь от этого грёбаного света! Я хочу к нему! Я хочу домой!       — Я бы хотел, Виринея, — прошептал Экзарх. — Я бы очень хотел...       Его лицо было совсем близко, хотя темнота капюшона всё ещё скрывала то, что должна была. Виринея явственно вздрогнула, крылья её носа затрепетали, вбирая такой знакомый... знакомый... запах.       — Чёрт, да кто же ты... — ошеломлённо произнесла она.       Экзарх пах книгами. Ветром. Песком. Мускусом. И сквозь всё это — устойчивая свежая нота, словно рядом с бьющим из-под земли водным источником.       Её глаза внезапно расширились, лицо просветлело. Губы разомкнулись, готовые произнести имя.       Он испуганно дёрнулся, вырвал руку, отшатнулся назад.       — Сейчас не время раскрывать моё инкогнито, — в его голосе слышалась мольба. — Прошу тебя, не сейчас, я прошу...       Виринея отстранилась, не скрывая грустной, понимающей улыбки. Поднялась с земли, взяла копьё, пристроила на крепления. Обернулась на Экзарха и протянула ему руку.       — Идём, братишка. Не буду я никому говорить.       Повинуясь, он поднялся, догнал её, взял за руку. Потом всё же отпустил. Шагая вслед за ней, осторожно спросил:       — Сид, да?       — Кто же ещё...       Оставшийся путь они преодолели молча.