Тридцать разных дней

      Татару сидела у стола и зашивала Вирькин плащ.       Единственный светильник чадил и плескался неверным светом, и нитка никак не хотела проходить в игольное ушко. Татару, не привыкшая бросать дело на полпути, пыталась и пыталась всунуть её, но то ли подводили уставшие глаза, то ли одеревеневшие пальцы... То ли всё вместе.       — Тьфу, пропасть!       Иголка с еле слышным звоном упала на столешницу. Рассерженная, недовольная собой, Татару швырнула следом нитку, откинулась на стуле и издала протяжный стон.       Что в этой жизни у неё вообще получалось хорошо с тех пор, когда она стала взрослой?       Понимая, что она скатывается в депрессию, Татару, тем не менее, не остановила себя.       Толку бороться с собой, если боги всем тебя обделили?       Она повторяла эти слова в своей жизни множество раз.       Когда её некогда богатая семья встала у порога нищеты. Когда из окровавленных рук падала кирка, которой она пыталась зарабатывать на жизнь. Когда над её головой блеснул безжалостный клинок мародёра. Когда «Потомки Седьмого Рассвета» оказались вне закона, и она вместе с ними. Когда в её лицо смотрело бесстрастное дуло имперского оружия. Когда рассыпалась вдребезги вся её прошлая жизнь...       И каждый раз кто-то рядом с ней буквально рушил это утверждение.       Чаще всего, конечно, Виринея. Она боролась до последнего, переворачивала всё с ног на голову, совершала невозможное, спасала мир...       Дверь открылась.       ...и её, Татару, тоже.       — Ты чего сидишь в темноте? — чуть хрипло и тихо спросила вошедшая. Она принесла с собой холод и снег на волосах, запах мокрых чокобиных перьев, металла и кожи. И бутыль горячего вина с двумя кружками.       Подошла ближе к столу, поправила фитиль чадящего светильничка.       — Ещё и шьёт... Глаза испортишь, будешь знать.       — Тебе и шью, — буркнула Татару и выразительно покосилась на висящую над столом люстру. — Сможешь зажечь?       — Я тебе Урианжер, что ли? Нашла кого просить.       — Вирька, — угрожающе протянула Татару, пытаясь шуткой сгладить волну горечи, плещущуюся внутри, — от этой лампы натурально зависит судьба твоего любимого костюма.       — А, да? Тогда погоди.       Она сосредоточилась. Сгусток чистой силы врезался в люстру, засиял внутри, осветив стол и окружение почти дневным светом. Татару от неожиданности зажмурилась. Виринея тоже. Потом они одновременно открыли глаза и вдруг засмеялись.       — Дурында, — пробурчала лалафель, чувствуя, как горечь внутри спешно сворачивается в клубок, прячется от света и улыбок.       Виринея открыла бутыль.       — Будешь?       Татару выразительно подняла брови. Мико’те засмеялась и разлила вино. Села рядом, глядя в камин и разметав по плечам длинные волосы.       — Замёрзла? — между делом спросила Татару, приметав заплату крупными стежками. Сидеть молча было скучно.       — До чёртиков. Гоняли с Оршефаном и Альфино вокруг лагеря, но, как назло, ни одного следа не нашли. Завтра дальше пойдём. На северо-востоке от лагеря есть котлован. Туда спустимся, возможно, имперцы там прячутся.       — Надеюсь...       Разговор затих. Татару сосредоточенно шила. Виринея понаблюдала за ней несколько минут, потом напомнила:       — Пей. Вино остынет.       Лалафель спохватилась, взялась за кружку. Горячее вино разошлось по желудку, согревая изнутри. Промозглый, холодный Коэртас не был по душе уроженке горячей и жаркой Уль’Ды.       Она поставила кружку, покосилась на Воина Света. С ней было хорошо. Спокойно. Виринея умела быть... удобной. Когда надо, поддержит разговор. Когда надо, помолчит. Или вот, как сейчас, возьмёт в руки гитару, до того валяющуюся в углу. Было видно, что к ней долго не прикасались — струны спустились, на деке скопилась пыль. Виринея деловито отряхнула инструмент, настроила, скользя пальцами по струнам.       Бормоча что-то себе под нос, она прошлась пальцами по ладам, извлекая звук. Гитара отозвалась мягко и глухо. Заслуженная, старая. Уютная.       — Спой «Розы», — попросила Татару, откусывая нитку. Предыдущая закончилась очень невовремя. Она вновь нацелилась ниткой в ушко иголки и продела её ровно в тот момент, когда Виринея взяла первый аккорд. Своим чуть хриплым, сорванным когда-то, но всё ещё приятным голосом она пела на межрасовом, пела песню, которая уже давно стала для Татару чем-то большим, чем просто гимн её жизни.       I've walked the distance       I paid my dues and I tried to have a go at what I thought       I knew was real, held no appeal       I've been to places, I've seen the tidings       I bought a book of rules for every coin that I could steal       And so I came to gaze upon the stars, when they were yet unborn       And consequently, tear at my old scars, and the mask I had outworn       So when I'm crying alone       Yeah, when I'm cold as a dying stone       Grow me a garden of roses       Paint me the colors of sky and rain       Teach me to speak with their voices       Show me the way and I'll try again       Without you I'm nothing at all       And life has the face of a morbid game       With you nothing is impossible       It all seems to fit the frame       So when I'm crying alone       Yeah, when I'm cold as a dying stone       Grow me a garden of roses       Paint me the colors of sky and rain       Teach me to speak with their voices       Show me the way and I'll try again              Татару затянула узелок на последнем стежке и опустила шитьё на стол. Глянула на замолчавшую Виринею и толкнула к ней плащ.       Та взяла его в руки и внимательно разглядывала заплату.       — Слушай, как будто я и не рвала ничего о тот магитек, — сказала она удивлённо. — Если не знать, то и не поймёшь.       Татару самодовольно улыбнулась. Смотала нитки, сунула в них иголку, всё это собрала в мешочек. Взялась за кружку.       Виринея отложила плащ, стукнула своей кружкой о её и сказала:       — За великую швею Татару, которую ждёт потрясающее будущее.       Татару замерла и осторожно отпила вино. Боясь подумать. Боясь поверить.       Да, она любила шить и делала это с удовольствием. Она зналась с лучшими портными Уль’Ды. Отслеживала последние новинки моды. Шила для себя и для других Потомков, но...       Но думать о себе в этом смысле?       Считать это будущим?       Виринея и не подозревала, какую бурю в душе Татару подняли её простые, брошенные, возможно, в шутку слова. Пила вино, перебирала струны гитары, жмурилась на огонь камина и светильник над головой.       Но она опять проложила новый путь. И Татару захотела им пойти. Захотела попробовать.       Смешно, но иногда наши мысли и стремления можно развернуть всего одной, вовремя сказанной фразой. Спетой песней. Атмосферой дружбы и уюта. Вовремя протянутой рукой.       Татару вздохнула и улыбнулась. Великая швея? Что ж, возможно, так тому и быть.