Скотт Каан: Как фотографировать голых мужчин

Они с Алексом вовсе не похожи. Ноль. Ничего общего. На самом деле это неправда, но Скотту почему-то хочется думать так. Потому что, если уточнять и перечислять, то список займет добрых несколько страниц. И с каждым днем, с каждой неделей в нем появляются новые пунктики. Сигары. Мотоциклы. Бокс и джиу-джитсу. Три-четыре десятка общих знакомых. Гитары. Собаки. Косячок после трудного дня съемок, шумная вечеринка с красивыми девушками и забойной музыкой. Безудержное веселье на площадке. Последнее Скотт ценит превыше всего: нет смысла делить жизнь на до и после работы, иначе стоило бы сгнить в офисе. Их шутки раз за разом становятся все двусмысленней. Кое-каких он не понимает, и Алекс, усмехаясь, пожимает плечами ― австралийский юмор не для всех. Другие кажутся несмешными Алексу, а над некоторыми хохочут все, надолго выпадая из рабочего процесса. Какие-то находки быстро-быстро, пока не забылись, переходят на бумагу, чтобы остаться в серии, не для них, а уже для Стива и Дэнни. Как и первое «детка», случайно оброненное в кадре. Как необходимость ощущать постоянную тактильную связь друг с другом — с самого пилота, где Алекс, вместо того, чтобы похлопать его по плечу, легко коснулся груди, а Скотт в ответ непроизвольно положил ладонь ему на поясницу, и кадр остался при монтаже. Между ними «химия». Так говорят все: ах, между вами такая химия. Разве что еще не развесили билборды по стране. Или уже успели? Хотел бы Скотт спорить — зуб отдал бы, что ничего такого они специально не делают. Какой-нибудь дальний коренной, конечно, желательно, с нижней челюсти, но не пожалел бы. Нет, дело вовсе не в том, что дни рождения совпадают. Это можно было бы списать на забавное стечение обстоятельств. Выяснение, кто cтарше, заняло у них три съемочных дня и доставило окружающим массу удовольствия. Но все же несколько часов и тысячи тысяч миль расстояния дают прорву отличий. Скотт не хочет думать, что причина в другом. Ему слишком часто совали под нос очевидное: твоя школа была в Беверли-Хиллз, ты вырос на коленях у Копполы и называл его «дядя Фрэнки». Вот и вся разница, детка. И ее так быстро не стереть даже Лос-Анджелесу. И, кажется, Алекс никогда об этом не забывает, изредка запинаясь на полуслове, замолкая или быстро переводя разговор, когда тема слишком серьезна или совсем ему не близка. Но с этим можно мириться. Алекс фантастически обаятелен. Алекс красив странной красотой дикого животного, прирученного, но норовистого. Умеющего взбрыкнуть и цапнуть, но в нужный момент лизнуть в нос от избытка чувств. «Животное» с легкой руки Скотта перекочевывает в диалоги так же просто как «детка», потому что в этом действительно есть доля правды. Алекс напрочь лишен стеснения, как и многие актеры. Скотт сам вполне способен расхаживать голым перед объективами, и шутка о непременном повышении рейтинга сериала поднадоела уже через месяц. Но Алекс на самом деле знает, какое впечатление производит его тело на зрителей, и если так пойдет и дальше, то гримерш и костюмерш придется менять каждый сезон. Потому что вся площадка до сих пор затаивает дыхание, когда он в очередной раз меняет футболку в перерыве между дублями — коммандеру МакГарретту не пристало являться в кадре с пятнами пота под мышками. Но Скотт не знает, что он выбрал бы, если бы ему предложили: Алекса в плавках, с влажной от пота грудью, делающего отжимания и скручивания, прежде чем войти в кадр, чтобы каждый кубик пресса выглядел рельефней; или Алекса в темно-синем мундире с орденскими планками и золотыми шевронами — потому что в мире не существует большего диссонанса, чем Алекс О’Лафлин, упакованный в строгую униформу, но с яркой озорной улыбкой и тысячей гримас и ужимок, на которые способно его лицо. — Серьезно? Ты не мог найти лучшее место? — хмурится Скотт. В каком бреду и по какой невероятно идиотской причине он принял предложение Алекса, ему самому не ясно. Должно быть, не устоял перед возможностью устроить тест-драйв новым байкам съемочной группы, а как и откуда Алекс узнал про этот пляж, Скотту и вовсе неинтересно. Он просто не любит пикники на песке. Еда в ломающихся упаковках, скрип песчинок на зубах, и если надо, то отливать придется в кустах. Но он снимает кеды, зарываясь пальцами в песок, и ждет, пока Алекс дожует пугающего вида бургер, слегка жмурясь от удовольствия. — Я убил на тебя прекрасный субботний вечер, — наконец говорит Скотт. — Сотни клубов ждут меня там, в городе, а мы сидим, как нищие школьники, таращась в закат. Это смешно. И Алекс немедленно смеется, рассматривая не океан, а его ноги и кеды, будто прилип взглядом. — Ты фетишист, что ли?! — не выдерживает Скотт. — Не-а, просто нравится твоя обувь. — И что-то тебе мешает купить такие же? Дай-ка научу: даешь ассистенту карточку, говоришь модель и размер. Максимум два часа, и они у тебя. — Да, наверное, — пожимает плечами Алекс, но почему-то Скотту кажется ― тот не кинется завтра в ближайший торговый центр. Может, это просто тема для разговора, а менее тупой не нашлось. Но Скотт дает себе зарок — если Ал не обзаведется Конверсами до Рождества — получит их в чулке от Санты. Алекс будто слышит его мысли — улыбается, отхлебывая нагревшееся пиво, и растягивается во весь рост на клишированном всеми рекламными роликами и романтическими драмами английском пледе. Боже, на что Скотт тратит свое время! Ладно, на доставление себе эстетического удовольствия. Алекс в тонких светлых джинсах, чуть не достающих до щиколотки, они натягиваются на бедрах и в паху, выцветшая футболка слегка задирается, открывая полоску кожи, и у Скотта аж зудят пальцы — прикоснуться или взвести затвор фотоаппарата, потому что ремень округлым, но темным четким краем пересекает кубики на животе и вертикальную линию бокового пресса. А Скотт умеет ценить эффектный кадр. — Не хочешь — не отвечай, — вдруг говорит Алекс. — Я пойму. Есть такие темы, на которые не стоит говорить даже без свидетелей. Ты в самом деле трахался с Полом Уокером? Вопрос ценой восемьдесят тысяч за серию, так что не обязательно… — Хотелось бы понимать, почему ты его задаешь. Это было крайне неожиданно, право слово. — Просто хочу знать. — Тебя, прошу прощения, интересует именно Пол? Что-то личное? Алекс вскакивает. Как-то ухитряется сесть так, что теперь напоминает то ли гуру во время медитации, то ли готовящегося к прыжку зверя: каждая открытая мышца рельефно выделяется, но в то же время расслаблена. Красивая, динамичная поза, и лицо только отвлекало бы внимание. Скотт сфотографировал бы его голым, слева, в четверть оборота, чтобы поймать в кадр напряженное бедро, светлый блик на боку и темный ― выше, выпирающую лопатку и жилку на шее. — Нет, ― отвечает Алекс, позволяя себя разглядывать, — просто интересно. В плане работы над ролью. Мне кажется, у нас получается что-то эм-м-м… не совсем для семейного канала. Как по мне, даже отлично. Но не хотелось бы конфликтов. — А гей-радар ты оставил в Австралии, — фыркает Скотт. Невероятно смешно, на самом деле. На Алекса его радар зашкалил со второго дня знакомства, а опыта в этом деле всегда хоть отбавляй, если живешь и работаешь в Голливуде. Но Алекс вел себя безупречно, и дальше шуток про роскошные задницы и «Трахни его, Дэнно» они никогда не заходили. — У всех множество скелетов в шкафах, — говорит Алекс, а у Скотта мелькает мысль: он никогда и не слышал ни об одном скелете Алекса. Тот мастерски уходит от всех расспросов, как будто существует здесь и сейчас, не помня прошлого и не загадывая на будущее. — Мои рассыпались в прах со временем, — улыбается Скотт. — Лет десять назад я круто отжигал. Половину уже и забыл. — Да или нет? — упрямо повторяет Алекс, глядя ему прямо в глаза, и его кажущиеся искусственными ресницы дрожат от частого дыхания. — Ну, блядь, да. Что в этом такого?! — взрывается Скотт. Алекс хватает его резко, сминая футболку в кулаке, притягивает и даже не целует — почти кусает, а след, наверное, не заживет до понедельника. — Надеюсь, за теми камнями нет папарацци, потому что одно из двух: или канал разорится на то, чтобы выкупить фото, или прощай работа. — Не-а, сейчас не посмеют, — улыбается Алекс. — На этом этапе уже не повернуть обратно, так что точно будет полный сезон. — Вообще-то я рассчитывал на три, — хмыкает Скотт, но сам первым лезет под его футболку, укладывает ладонь на живот и гладит, гладит пресс, бока, трогает небольшие сводящие его с ума соски, пока Алекс просто дышит ему в губы, едва касаясь кончиком языка. — Я не понимаю, — говорит Скотт. — Какого хера ты притащил меня сюда? Что мешало поговорить дома? — Твой отель… пугает, — признается Алекс. — Я ненавижу отели. — Могли бы поехать к тебе. Типа, поработать над сценами следующей недели. И Алекс выворачивается из объятий, одергивает одежду, с готовностью бросаясь к мотоциклам: — Давай! Просто не был уверен, что ты согласишься. — Со стояком возвращаться будет не так-то приятно, идиот! — бурчит под нос Скотт. И вовсе не уверен, что ни он, ни Алекс не потеряют запала и не обретут здравый смысл и полный дзен благодаря ветру и обратной дороге. — Наперегонки? — почти кричит Алекс, уже вспрыгивая в седло. — Кто первый, тот и… — …будет полным кретином и огребет проблем со страховщиками, — вдогонку сообщает Скотт, но Алекс уже дал газу. И, между прочим, Скотт лучше вышел бы с ним на спарринг, чем гонял по ночной трассе. К тому же ему все равно, сверху или снизу. Он вообще предполагает, что у Алекса это пройдет, едва они пересекут городскую черту. Не проходит. Радоваться или огорчаться — Скотт так и не решил. Просто не успел. Роллет гаража едва опускается до середины, как сброшенный Алексом шлем летит в сторону, и тот шагает близко, с явным намерением прижать Скотта прямо к горячему байку, а под тонкими джинсами вырисовывается такой стояк, перспективы и красоту которого Скотт не может не оценить. — Совсем мозги заклинило, — выдыхает он, но все же возвращает быстрый поцелуй, сжимая ладонью такую привлекательную выпуклость, к своему удовольствию слыша короткий всхлип. — За акробатику мне не доплачивают. Хочешь трахаться здесь — лучше соблазни моего дублера. Кровать у тебя есть, надеюсь? До кровати есть еще дверь в дом, небольшая кухня, переходящая в гостиную, а дальше — диван, два кресла, ковер и несколько пуфов и банкеток, будто тут ежедневно собирается толпа гостей. — Я обогнал тебя, между прочим, — Алекс то ли командует, то ли стонет, толкая его на ближайшее кресло, и сползает на колени, задирая многострадальную футболку, всем лицом вжимаясь в грудь, жадно и шумно втягивая запах. И, черт возьми, Скотту все совершенно ясно — не он совращает невинного младенца, открывая ему прелести секса. Алекс прекрасно знает, что делает, когда буквально впивается поцелуем в шею, оставляя след. Идеально точно. Там, где на съемках все закроет рубашка. — А я даже не буду ни черта спрашивать, — ворчит Скотт, откидываясь на спину и увлекая Алекса за собой. — Нахера мне это знать? Алекс расстегивает и стягивает его джинсы в такое рекордное время, будто специально тренировался. Впрочем, в этом случае Скотт не удивился бы. Алекс мог. А сосет он классно. Верьте, у Скотта много, очень много материала для сравнения. Жадно и нежно, точно находя правильное давление и ритм. По этому поводу можно было остроумно пошутить, но почему-то расхотелось, едва Алекс взял глубоко в горло и поднял глаза, оценивая реакцию. — Ну охуеть теперь, — выдыхает Скотт, поводя бедрами и с усилием вытаскивая член из жаркого рта, подтягивает Алекса вверх, целуя уже по-настоящему, вбирая их общий вкус. И Алекс ерзает на нем, пытаясь одной рукой расстегнуть джинсы, трется о бедро и досадливо цокает языком, не справляясь с застежкой и бельем. И все вместе так охренительно неловко, но так горячо и безумно, что стоит любых денег. Любых, ясно? Но пусть лучше счет не предъявят прямо сейчас. Потому что Скотт подписал бы.