Царица — это отрава: византийская повесть

1. При Серрах       Могучие и цветущие Серры, столица диоцеза Стримон, были разорены. Башни и стены, укреплённые василевсами против вражеских нашествий, не помогли — варвары ворвались в город, предавая его разграблению, убивая мужчин, и прямо на улицах насилуя женщин, девиц, и монахинь. Кто успел – хватал их, затаскивал на своего коня, и тут же, разрывая одежды, овладевал. Гунны не разбирали, простолюдинка перед ними, или благородная дама – каждое лоно было ими осквернено.       Не было пощады и святым обителям: пламя зарделось на крышах ограбленных монастырей и храмов. Не остановились даже перед запертыми вратами базилики во имя святых Феодора Тирона и Феодора Стратилата! Напрасно епископ простирал свои длани, пытаясь защитить сбившихся под крышу святыни горожан. Тяжкий удар меча раскроил святителю голову, и базилику, куда гунны ворвались, не слезая с коней, наполнили крики. В этом хаосе разграбления сама купель для крещения оказалась полна испражнений варваров, ломающих иконы и выбрасывающих на пол святые мощи, словно мусор. Но, словно этого было мало, над убитым священником ещё долго потешались. Кто-то притащил пленного ромея, жалкого и сломленного, давно уже попавшего в рабство к гуннам, и на этого шута нацепили обагрённый кровью епископский полиставрион…       Под смех и свист гуннов, этот ряженный «иерарх» был принуждён изображать христианскую святую мессу, «причащая» пленённых ромейских солдат из потира, где к крови Христовой примешали лошадиную мочу и помёт. Тем из стратиотов, кто противились, и отказывались принимать «святые дары», наотмашь рубили головы. Впрочем, «причастившихся» ждала не лучшая судьба. Их и впрямь, как обещали, отпускали, но прежде, чем несчастные успевали скрыться, вперёд выезжал один из гуннов, и, красуясь, пускал в спину бегущим стрелы.       За любованием этим жутким зрелищем и застали Аттилу явившиеся к Серрам посланники императора.       Ставший теперь анфипатом патрикий Иоанн Армянин, сопровождаемый спафариями Аммианом и Прокопием, все силы прикладывал, чтобы убедить гуннов отступить и оставить пределы ромейской державы. По приказу паракимомена Василия, он обещал варварам уже целых семьсот литр золота ежегодной дани, но Аттила не соглашался:       — У императора нет воинов, чтобы противиться мне, — показывал вождь на своих пленников. — У меня одного — сила. Те, кого выставляете против меня — слабее женщин и трусливее евнухов. Я сам соберу с империи положенное мне золото, сколько захочу. Но если император желает, чтобы не приходил я к его дворцу, пусть пошлёт ко мне всех благородных красавиц Константинополя, чтобы я мог наполнит ими свой дом, и сам пускай явится с поклоном, да поцелует мои сапоги.       — Где видано или слыхано такое? — только и мог удивляться Иоанн Армянин, отирая краем плаща взмокший лоб. — Как к любимому сыну обращается к тебе святейший император, посылает своё благоволение и любовь, и спешит известить, что по мудрости, ниспосланной Христом пречистым, и по совету благородного синклита, наречён ты патрикием Империи Ромеев! Честь, которой жаждут архонты всех окрестных народов. Тут же, по знаку Иоанна, Аммин и Прокопий распахнули чеканный ларчик, и извлекли из него расшитые золотом и украшенные пурпурной каймой одежды патрикия. Аттила, впрочем, не впечатлился посланному из Константинополя подарку.       — Как по мне, — сурово произнёс он, с презрением глядя на пугливых греческих посланцев. — Каждый из моих военачальников по чести равен вашему василевсу. Пусть император пошлёт им свои порфиры – они покроют ими коней. Мне же принесённые вами тряпки ни к чему.       Аммиан и Прокопий вынуждены были сконфуженно спрятать обратно в ларец драгоценные одежды, за которые вождь далёких франков рад был, угождая василевсу, каждое лето тревожить осевших в Италии остготов.       Миссия Иоанна Армянина не удалась.       Ромейское посольство, подгоняемое оказанным ему недобрым приёмом, вынуждено было спешно оставить пепелище, в которое обратились некогда прекрасные Серры, и с пустыми руками вернуться в Константинополь, предоставляя гуннам право безнаказанно разорять Балканы, где ни одна армия ромеев не могла оказать им серьёзного сопротивления.        2. Старый ромейский стратиг       Когда весть о вторжении Аттилы достигла Константинополя, мало что переменилось в размеренной жизни большого дворца, отгороженного от Города и Империи высокими стенами, пышностью церемониала и грозным оружием наёмных гвардий. Для большинства вельмож это был очередной, уже набивший оскомину переход варваров через растянутую, ослабленную границу – тысячи таких нарушений совершались ежедневно повсюду. От Равеннского экзархата до Антиохии, и от Африки до Далмации, враги ромеев непрестанно терзали священную республику. Стоящая подле самого трона и вершащая судьбы державы партия евнуха Василия не была настроена видеть в этом очередном событии что-то большее, кроме как попытку вытребовать с императора новый мешок золота. Сторонники всемогущего паракимомена отмахивались от тех, кого тревожили гунны, и утверждали, что скоро варвары непременно пошлют в столицу посольство, требуя денег, и, получив желаемое, уберутся за Истр.       Предупреждение патрикия Иоанна Армянина, доставленное асикритом Аммианом, было ожидаемо проигнорировано.       Увы, напрасно.       Аттила, переправившись с помощью славян через Дунай, с лёгкостью миновал горные перевалы Северных Балкан и вторгся в пределы Империи. Передовые недоукомплектованные гарнизоны были с лёгкостью сметены гуннами, и высланные ромеями отряды под командованием евнухов Евтихия и Григория оказались разбиты – новоиспечённые военачальники были неопытны, не уверены и разобщены, а их силы – ничтожны.       Василий всё тянул с посылкой легионов против варваров. Всем было очевидно – нужен опытный командир, какого не сыскать среди евнухов императорского дворца. Но для всесильного временщика было слишком опасно вручать власть над армиями одному человеку, к тому же – не связанному с ним, и напрямую не подчинённому. Он боялся предательства и попытки переворота.       Поэтому-то Василий продолжал убеждать Августу Ирину и императора, что опасности нет.       Пока не пали Серры.       Посольство к Атилле поручили знакомому с нравами гуннов патрикию Иоанну Армянину, а для придания ему большей пышности и значимости, даровали послу титул анфипата, каким украшались только избранные члены столичного синклита. Варвара хотели подкупить вдвое увеличенными выплатами дани и высоким званием патрикия, но задуманное Василием не удалось. Как ни старался анфипат и патрикий Иоанн, как ни сулил гуннам императорское золото, Аттила остался глух к словам разума. В столице встревожились. Со дня на день ожидали, что гунны двинутся к Константинополю, и не было надежды, что Длинные стены Анастасия, которые стали спешно подновлять и ремонтировать, смогут остановить их – на оборону растянутых и обветшалых от недосмотра укреплений попросту не хватало солдат.       Тут-то и пошёл по Городу слух, что евнух Василий не желает посылать против варваров войско, ибо назначенные им министры снабжения армии – логофеты стратиотиков евнухи Стефан и Роман, бывшие, по счастливой случайности, братьями временщика, разграбили полагающуюся солдатам казну и распродали весь обоз!       Напрасно эпарх столицы, выполняя наказ паракимомена, выискивал и хватал виновных в распространении порочащих слухов горожан – сколько ни резали спин, сколько ни отрезали носов и языков, молва не стихала. И вот уже в Святой Софии сам святейший Патриарх обличает продающих отчизну чиновников.       Многие усмотрели в этом прямой укор Василию.       И тут же пошёл новый слух по столице, что Его Блаженство к ереси склонен, что во Христе Иисусе не исповедует он нераздельно и неслиянно сосуществующие в Господе-Слове две природы – человеческую и божью, а считает природу единой – богочеловеческой, что противно православному сердцу! И уже хотели созывать Вселенский Собор, чтобы на нём судить Патриарха, как случилось землетрясение, и народ, устрашённый, что гневается Господь на неразумных, замысливших низвергнуть мужа великой святости, бросился громить дворцы врагов Его Блаженства.       Досталось и дворцу Василия, так что, по приказу эпарха, захватили зачинщиков мятежа – предводителей прасинов и венетов, буйных партий столичного цирка, и задумали их казнить страшной смертью: сунув в бронзового быка, что стоит на Воловьем Форуме, и в нём их заживо зажарить. Но толпа отбила своих героев, и, разграбив арсеналы в резиденции эпарха, осадила большой дворец. Восставшие требовали покарать евнуха Василия, из-за коварства которого совсем не стало мира в столице.       В ту же ночь, по приказу Августы Ирины, Василия и его братьев схватили, и отдали на расправу толпе. И тогда же, по совету собравшихся в полутёмном дворце высочайших сановников, решено было вернуть из ссылки знаменитого стратига – Склира, заслуженного ветерана, загонявшего в Аравию арабов, и теснившего проклятых персов. По подозрению в мечтах о троне, был он лишён титулов и званий, и отправлен в свои малоазийские именья, доживать в забвении и глуши. Но сейчас, перед лицом страшной опасности гуннов, вспомнили о знаменитом некогда Варде, и, хотя был он уже стар, решили вернуть его в столицу, и наречь доместиком схол имперских – верховным военачальником ромеев.       Тут же консул и хартуларии подготовили манифест, и, подняв с постели василевса, сладко спавшего в своих покоях, скрепили бумагу священной подписью, начертанной пурпурными чернилами. И поскакал гонец-мандатор в Малую Азию, чтобы сдёрнуть с места Варду Склира, и, вернув его из глуши деревенской, призвать на защиту Империи Ромеев.       Знаменитого стратига застали, когда он, облачённый в простую тунику, распевал с монахами духовные гимны, и лобзал святые образы. С неохотой скинул старик Варда свои соломенные туфли, поменяв их на украшенные серебром калиги, и, облобызав на прощание отцов-монахов и прихватив с собой икону святого Севастиана Медиоланского, покровителя воинов, покинул тихое поместье.              3. При Адрианополе.              Весть о разорении Серр и угрозах Атиллы металась над Балканами, вселяя ужас в сердца ромеев. От павшего города было два пути: на север, к Адрианополю, за которым открывалась дорога на Константинополь, и на юг — к прославленным Фессалоникам. Многие верили, что прежде, чем идти к столице, жуткий Аттила обязательно сперва разорит этот богатый центр приморской торговли, где всегда было полно кораблей с Кипра и Родоса, из Египта и Амальфи.       До ужаса напуганные гуннами жители Фессалоник с молитвами и иконами вышли в крестный ход.Обходя городские стены, они молили святого Димитрия Солунского, покровителя богохранимого города, отвести от них угрозу.       И святой откликнулся.       Аттила двинул свою орду на север, грозя разрушением Адрианополю. И всё же, отделившаяся от его несметного воинства часть славян и германцев показались в виду фессалоникийских стен. Напуганные греки, страшась, что давно живущие рядом с ними славяне откроют своим диким сородичам городские ворота, бросились громить славянские кварталы, убивая всех, кто принадлежал к этому чужеземному племени. Даже проповеди епископа не остановили обезумевших от страха ромеев. Все молили Бога и святого Димитрия о спасении, и ждали, что со дня на день явятся из Константинополя огненосные дромоны, и привезут в город легионы.       Но в самой столице солдат не хватало, поэтому для Фессалоник только и нашли, что нового стратига, который, прибыв в город, переругался со своим предшественником на посту и городским советом, из-за чего горожане не досмотрели, и варвары едва не ворвались в город. Только чудо уберегло древние Фессалоники от разорения, хотя шёл уже слух, что плывут к городу сарацинские пираты с отпавшего от Империи Крита…       Адрианополю повезло меньше.       Варвары заполонили Фракию, и некоторые их отряды доходили почти до Константинополя. Все, кто не успел укрыться за стенами городов, или гибли, или обращались в рабство. Адрианополь— могучая крепость, был осаждён. Ромеи надёжно окопались здесь: гарнизон был силён, запасы — обильны. Сам архиепископ каждодневно обходил посты стражи, благословляя христиан на подвиг, и в церкви святого Стефана взывал к горожанам, призывая верить в заступничество Богородицы. А многие образованные ромеи истово верили — только удача и быстрый налёт позволили гуннам взять Серры. Якобы, Аттила появился прежде, чем его орду смогли заметить, но перед могучими и крепкими стенами Адрианополя этот дикарь окажется бессилен...       Увы, это была пустая бравада, расходящаяся с реальностью, и не имеющая значения перед тёмным лицом Аттилы. Тяжелый взгляд его раскосых глаз, окинувший городские стены, уже видел их залитыми кровью греческих мужей. По приказу верховного вождя славяне сооружали бесчисленные осадные орудия: тараны и метательные машины. Им помогали в этом деле пленные римские мастера военных дел. И скоро небо потемнело от гуннских снарядов, и стены содрогнулись. Прежде великие башни кривились и оседали, укрепления обваливались, десятками рушились дома, церкви и монастыри. Обороняющиеся с ног валились, но, выстояв на постах день, они шли и ночью заваливали обломками камней и балок пробоины в стенах. Однако вид обращённых в пепел предместий и заполонившей всё гуннской орды вселял в их сердца уныние. Горожане слали письма василевсу, умоляя о помощи, иначе город будет обречён.       Весть о скором падении Адрианополя ввергла Константинополь в смятение. Спешно погнали скороходов к доместику схол Варде, требуя у него отчёта и ответа. Но знаменитый полководец сидел в Малой Азии — там собирал он вокруг себя ромейские фаланги, обучал их действовать сообща, знать сигналы и не бояться шума сражения. В столице ничего не решились ответить стратигу, считающему, что время для атаки ещё не настало, хотя некоторые и стали шептать василевсу, что старик Варда, похоже, стал не крепок умом. Особенно усердствовал в этом кувикуларий Самона, маленький, розовенький, пухленький евнух-любимец императора, родом то ли из крещённых евреев, то ли из манихеев. Утром обряжая государя, или вечером поправляя ему одеяла, он нашёптывал своим вечно-детским голоском о том, как опасен мерзкий Склир, только и замышляющий, как бы самому усесться на престоле ромеев. По наущению Самоны, разысканы были прозябавшие в безвестности родичи Варды: его брат и племянник, оба по имени Лев. Тут же этим мужам даровали придворные титулы, чтобы приласкать Склиров, но и держали поблизости, чтобы, в случае беды, грозить Варде расправой над семьёй.       Между тем, дело шло к падению Адрианаполя. Видя, что помощи из Константинополя нет, архиепископ сам собрался к Аттиле, чтобы вымолить у него почётную сдачу для города, и спасение для горожан.       Главный гуннский лагерь был полон страшного и грубого веселья: варвары пировали на собранном с выжженных предместий добре. Одни — упивались вином, вторые — насиловали несчастных ромейских вдов и дочерей, четвёртые, привязав пленных стратиотов к столбам, оттачивали на них, ещё живых, удары своих мечей и точность стрел. Видя это, бедный архиепископ мог лишь умываться слезами, но, подгоняемый германской стражей, боялся даже простереть над страдающими единоплеменниками последнее благословение. Бывшие же с ним сограждане, выборные от городского совета, и вовсе тряслись от страха, покрываясь холодным потом.       Шатёр Аттилы охраняли дюжие бургундские молодцы — рослые, светловолосые, вооружённые огромными мечами и в крылатых шлемах. Они с призрением взирали на понурые плечи и серые от ужаса лица греческих просителей, явившихся к великому гуннскому царю. А внутри палатки сам варварский вождь встречал их, не прерывая соития с одной из скифских наложниц. Словно породистый конь, он покрывал её, загнув прямо на свой покрытый шкурами трон.       Вид такой дикости смутил епископа, и геронты городского совета тоже не знали, куда направить свои взоры. Аттила, напротив, был весел:       — Стеснение — для женщин и женоподобных греков, — заявил он. — Воину же пристало проявлять свою доблесть и силу. Посмотрите, может ли так ваш василевс, дрожащий за стенами Константинополя? Как эту рабыню, — грубая рука оттянула наложницу за волосы, — оседлаю я вашу греческую империю.       — Аттила, великий катархонт гуннов, — взял наконец слово архиепископ, простирая руки в мольбе. — Сказано в книге притч Соломоновых: «если ты в день бедствия оказался слабым, то бедна сила твоя», но и записано у Павла Апостола: «довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи». Глубоко смирили мы души свои, и явились к тебе, почтенный, за мудростью и милостью. Ты уже имеешь над нами власть жизни и смерти, так прояви величие своё — сохрани нам, ничтожным, жизни наши. За это будут благодарны тебе мои сограждане, и ничего мы для тебя не пожалеем.       — Где же бог ваш, что пришлось идти с мольбами ко мне? — ехидно ухмыляясь, Аттила скинул измученную наложницу на пол, к своим ногам, и сам воссел на трон. Тут же подбежали к нему полунагие служанки, и стали обтирать его могучее тело.       — Бог наш на небесах и на земле, творит всё, что хочет.       — Так не хочет ли он, чтобы я перерезал вас? Сделал мучениками? — чёрные глаза варвара засверкали злобой. — Или, может, угодно ему, чтобы отдали вы мне своих жён, дочерей, и всё золото? Исполнишь, отче, волю божью?       — Страшны речи твои и полны небрежения к нам, несчастным ромеям, — сокрушённо взмахнул бородой иерей. — Но высок Господь: и смиренного видит, и гордого узнаёт издали.       — Высок, говоришь? — злость вспыхнула в варварском сердце. — Так давай же я тебя к нему приближу, подниму повыше…       Не прошло и пяти минут, как оказался несчастный архиепископ, а с ним и его спутники, распяты на высоких крестах, в насмешку над Христом. Окрашенные кровью орудия казни гунны, по приказу Аттилы, выставили перед Адрианополем, и собравшиеся на городских стенах жители могли видеть страдания своего архипастыря и своих лучших сограждан.