ОСЕННИЕ СКАЗКИ

      Сяо Чжань — очень приличный молодой человек, славный, уравновешенный. Такой, который удобен всем и никогда ни у кого не вызывал нареканий. Не то чтобы прям чересчур правильный и душный, но вопросов к нему удивленных не бывало ни у родителей, даже в период подростковых бунтов, ни у учителей. Подростковых бунтов, кстати, тоже как таковых не было.       Даже выбор профессии не вызвал у родителей негодования, хотя, наверное, они планировали своему единственному отпрыску что-нибудь посолиднее дизайнера. Но Сяо Чжань сделал ход конем: он выучился на дизайнера и пошел работать учителем рисования в местную художественную школу. И всё всех в итоге удовлетворило.       Сяо Чжань — не человек неожиданностей. Но это для тех, кто его знает или думает, что знает.       Для Сяо Чжаня же, как для человека, который знает себя очень хорошо, он буквально весь состоит из неожиданностей и поводов для удивления и даже шока. И в интересах Сяо Чжаня, чтобы об этих поводах никто больше и не узнал.       Первое удивление вызвал он сам у себя, когда пришел к выводу, что сексуальная его ориентация выкрашена в неодобряемые обществом оттенки.       Понятно, это случилось не вдруг: девушек Сяо Чжань не шугался, даже свидания посещал регулярно — как стоматолога, чтобы маму не расстраивать, даже делал попытки завести отношения, которые заканчивались аккурат в тот момент, когда можно было бы сделать их ближе. Но постепенно Сяо Чжань смирился с тем пугающим фактом, что парни вокруг вызывали более приятные ощущения внизу живота, чем девушки.       Второе удивление Сяо Чжань вызвал сам у себя, когда, увидев однажды по телевизору выступление популярной мужской танцевальной группы, умудрился втрескаться в звезду по имени Ван Ибо. Ну, то есть, Сяо Чжань не ожидал в себе, взрослом дядьке, такой непрактичности. Грубо говоря, когда тебе за тридцать, как-то не очень по-взрослому фанатеть по восемнадцатилетнему смазливому пацану. Даже очень талантливому смазливому пацану. Не то чтобы у Сяо Чжаня были какие-то предрассудки относительно среднего возраста среднестатистического фаната, но у общества такие предрассудки явно есть.       Поэтому на всякий случай всем своим фанатским страданиям Сяо Чжань постарался придать более-менее солидный и взрослый вид: — тратил по несколько раз в год внушительные суммы на приобретение альбомов не потому, что с дрожью в пальцах тщательно собирал вокруг себя как можно больше свидетельств присутствия в своей жизни Ван Ибо, а потому что, как человек с активной гражданской позицией, он выступал против любого рода контрафакта и нарушения авторских прав и поддерживал отечественного производителя; — залипал вечера напролет в монитор ноутбука, просматривая любые новости и активности своего кумира не потому, что с комом в горле и сталкерской прытью хотел быть в курсе любого передвижения Ван Ибо в пространстве, а потому что, как человек дотошный и перфекционист, стремился досконально изучить предмет своего интереса; — строчил комментарии к каждому посту Ван Ибо во всех доступных соцсетях не потому, что старался всеми силами обратить на себя внимание своего кумира, а потому что, как ответственный гражданин родной страны, поддерживал юные китайские таланты и способствовал как мог их продвижению на международном уровне; — устроился на работу в детский развивающий центр и за сущие копейки вечерами проводит для малышни мастер-классы различных техник рисования, конечно же, из чистой любви к развивающей педагогике, а уж никак не из-за того, что в здание напротив, где располагается агентство Ван Ибо, как раз теми же самыми вечерами аккурат ко времени, когда у Сяо Чжаня заканчиваются занятия, приезжает Ван Ибо на репетиции. И Сяо Чжань сначала наблюдает за ним через стеклянную дверь, ведущую на улицу прямо из его опустевшего класса, потом идет в кафе по соседству, берет себе кофе и пару пирожков на ужин и сидит долго-долго и иногда даже дожидается момента, когда уставший Ван Ибо выходит из здания и уезжает.       Собственно, из этого и складывается жизнь хорошего человека, ответственного гражданина, надежного и серьезного парня Сяо Чжаня. И у этой жизни — две стороны. И Сяо Чжань надеется, что обратную сторону никто не увидит.       Иногда Сяо Чжань кажется самому себе этаким лабиринтом Минотавра с гулкими коридорами и поросшими мхом каменными стенами. С одной стороны, лабиринт — это всегда увлекательно, но с другой — черт его знает, до чего по этим запутанным коридорам и закоулкам можно допутешествоваться?       Иногда он не хочет видеть свою эту самую обратную сторону и сам, потому что смотреть на нее ему самому больно.       Потому что любит он Ван Ибо невыносимо сильно, так, что частенько прорёвывается в подушку от тотального ощущения безысходности.       Но иногда вот это понимание безысходности собственных чувств Сяо Чжань решительно отодвигает на второй план своей жизни и разрешает себе помечать, уставившись в потолок. И это хорошо, что хотя бы о своих мечтах он может не отчитываться перед остальным миром, хотя бы тут — не надо.       И тогда он представляет себе на серых тисненых узорах потолка красивое лицо Ван Ибо и их когда-нибудь встречу. Он представляет красивого и решительного Ван Ибо внутри своей жизни — может даже (об этих мыслях особенно не стоит распространяться) в его, сяочжаневой футболке и домашних штанах (потому что решил остаться на ночь, хотя не планировал — самый популярный вариант мечтаний), на его, сяочжаневой кухне с большой кружкой сильно сладкого кофе в руках…       Сяо Чжань понимает, что эта, самая любимая его мечта, может стать реальностью примерно в минус ста миллионах процентов из ста.       Он понимает.       Но мечтает все равно. Потому что что-то от этой мечты внутри Сяо Чжаня расцветает и с новыми силами продолжает жить, и ничто другое вот так не срабатывает больше.       Таким Сяо Чжань продолжает жить примерно до утра сегодняшнего предрождественского дня — таким, двойным, обернутым к миру наружу одной своей стороной, а внутрь к самому себе — другой.       А сегодня утром в Сяо Чжане что-то ломается. Сяо Чжань даже сам пугается этого момента, но, видимо, вторая его сторона берет верх.       И когда на входе в развивающий центр какой-то малыш в костюме зеленого эльфа Рождества вручает ему «волшебный билет шанса на миллион» и просит за него пожертвование в ящик, Сяо Чжань неожиданно берет билет и кладет монеты в ящик. — Эти дети из монастырей — такой пережиток прошлого, — недовольно бормочет вахтер у двери, запихивая носком сапога пучок мишуры, свалившейся с елового венка над дверью, под эту же самую дверь. — Я бы запретил буддийским монахам посылать мальчишек собирать пожертвования… — Почему? — задает вопрос Сяо Чжань и немного злится на вахтера. — Да потому что все равно в эти их «шансы на миллион» никто не верит! — презрительно, почти брезгливо фыркает вахтер и все-таки наклоняется за пучком мишуры, чтобы отправить ее в мусорный ящик.       И вот тут Сяо Чжань отчего-то не отшучивается или не кивает уважительно, как делает это всегда в разговоре со старшими, а вдруг возражает так решительно и жестко, что вахтер поднимает на него глаза и смотрит слегка испуганно. — Я верю! — и в этот момент Сяо Чжань чувствует, что две его стороны впервые согласны и говорят в унисон.       Вахтер посмеивается, кивает головой, мол, «Ну-ну!», ворчит что-то про сказочки и про то, что «кое-кому пора повзрослеть», но Сяо Чжань несет вот это свое «Я верю!» вместе с рождественским морозцем и звучащей в мозгу хрустальной музыкой чуда к себе в класс.       И эта вера в чудо (один шанс на миллион — это же скорее чудо, правда?) укрепляется в нем с каждой прожитой минутой, растет, заполняет грудную клетку предвкушением всего самого волшебного на земле. — Сегодня я прошу вас нарисовать чудо, — объявляет он детям в начале урока, и ему теперь очень интересно, как с точки зрения детей в классе выглядит чудо, потому что для него-то самого чудо, понятно, имеет лицо Ван Ибо, руки Ван Ибо, грудь Ван Ибо, обтянутую сяочжаневой футболкой, и ноги Ван Ибо, торчащие из сяочжаневых домашних штанов… а вот для других это что? Как оно выглядит, это чудо?       Дети рисуют звезды в руках, странные трансформации, будто вышедшие из снов, когда у человека вырастают крылья или длинные руки, тянущиеся к небосводу, рисуют подводные миры на очень большой глубине, куда без чуда не донырнуть — не хватит дыхания, рисуют планету, накрытую нетканым покрывалом счастья, рисуют иконы и статуи Будды… И все, что они рисуют, так созвучно чуду Сяо Чжаня, что он собирает рисунки в охапку и сует в сумку, чтобы забрать домой, развесить по стенам и никогда не забывать, что чудо существует — хотя бы так, на рисунках детей, но оно в этой жизни есть.       Говорят, что обычно в день, когда наступает чудо, ничего его не предвещает. Но в чудесный день Сяо Чжаня все идет изначально не так, не по заведенному порядку.       Кафе по соседству оказывается закрытым, хотя в канун Рождества это кажется экономически самоубийственным. Дети никак не желают расходиться, и Сяо Чжань пропускает ТОТ САМЫЙ момент, когда Ван Ибо обычно приезжает на тренировку, и даже сам не вспоминает об этом. Вернее, вспоминает, но только потом, уже стоя у стеклянной двери, ведущей из класса прямо на улицу, и даже не гася свет как обычно.       Просто стоит, смотрит в зеркальное отражение в двери самого себя и расстраивается, что уже, наверное, сегодня не увидит Ван Ибо.       И в этот момент Ван Ибо и входит в класс.       В эту самую стеклянную дверь, распахивая ее резко и почти сталкиваясь с Сяо Чжанем на пороге. — Привет, — говорит он точно так же, как говорил это раньше во всех тех телешоу, которые видел Сяо Чжань (а видел он все), — можно войти?       И Сяо Чжань делает шаг назад и кивает. Почему-то совсем не смущается и просто спокойно добавляет: — Конечно, проходи.       Ван Ибо улыбается (тоже точно так же, как и во всех других…) и почему-то почти шепотом просит: — Не мог бы ты погасить свет?       Именно в этот момент Сяо Чжань понимает, что все пошло не по плану его выдуманной мечты, а по какому-то другому плану, от сяочжаневой фантазии совершенно не зависящему, поэтому просто выключает свет. И в этот момент ему кажется, что все, что происходило до этого момента, заслуживало только глаголов прошедшего времени. Но вот сейчас — это уже настоящее. Такое, когда цветы начинают пахнуть, звуки приобретают объем, краски — цвет, и все ощущается так, будто оно на самом деле есть — здесь и сейчас.       И они остаются стоять у стеклянной двери вдвоем, пялясь на все тот же вход в здание агентства. — Они хватятся меня буквально с минуты на минуту, — говорит, вздыхая, Ван Ибо. — Сначала посмотрят по камерам видеонаблюдения, куда я пошел, а потом придут сюда. Запрешь дверь?       Сяо Чжань запирает дверь молча и возвращается, снова встает рядом с Ван Ибо. — Я пришел сюда, потому что знаю, что в этом здании есть черные выходы на другую улицу, — поворачивает голову Ван Ибо и смотрит на профиль Сяо Чжаня. — Мне служба безопасности рассказала. — Есть, — кивает Сяо Чжань. Именно у черного выхода он паркует свою машину, именно оттуда он уезжает после занятий и посиделок в кафе. — Я подумал, что ты не выгонишь меня, раз пишешь под моими постами такие приятные комментарии, — говорит Ван Ибо, и у Сяо Чжаня сводит под ребрами.       Он голову поворачивает наконец (решается) и почему-то думает не о том, ЧТО сказал Ван Ибо, а о небольшом красном прыщике над его верхней губой. Сяо Чжань абсолютно точно знает, от чего бывают такие прыщи — от жирной косметики на коже в течение долгого времени. У него такими прыщами покрывалось все лицо после школьного спектакля. Зачем он думает об этом? Еще думает о том, что в жизни у Ван Ибо совсем не такая гладкая и белая кожа, как по телевизору: он смуглее в реальности, у него воспаленные глаза и мешки под ними большие, полные усталости. А вот губы — они точно такие же, только еще лучше. И верхняя губа такая же вздорная, капризно изогнутая, припухшая.       Сяо Чжань возвращается в реальность с трудом: — Ты знаешь, кто я? — Ну, у меня не так много фанбоев, которые сканируют все мои соцсети и комментят все посты, это мило, — смеется Ван Ибо, но тут же суровеет, — Оп, они уже идут. Подвезешь меня?       Сяо Чжань не знает, что сказать, потому что все варианты кажутся до тошноты очевидными. Он просто кивает и тащит Ван Ибо за руку через весь класс к черному выходу, и вахтер бы мрачно покачал головой, провожая их взглядом, если бы уже не ушел домой, как всегда оставив несколько классов развивающего центра на ответственного и надежного Сяо Чжаня.       Ван Ибо совершенно не смотрится в машине Сяо Чжаня. И Сяо Чжаню хочется извиниться сразу за все: за облезшую баранку руля, за вытертые чехлы на сидениях, за недопитую бутылку зеленого чая на полу под передним сидением, за механические стеклоподъемники… — Ух ты, механика? — выдыхает Ван Ибо, наклоняясь ближе, — А можно я поведу?       И Сяо Чжань понимает, что как бы дальше ни разворачивались события, с ним в жизни случилось уже достаточно, чтобы умереть прямо сейчас абсолютно счастливым человеком.       Они долго петляют по улицам, забираясь в самые окраины и возвращаясь в центр, Ван Ибо два раза заправляет машину со своей кредитки, и все это время Сяо Чжань сидит молча, а вертлявый парень за рулем бормочет только что-то типа «а сейчас мы свернем сюда» или «давай-ка попробуем свернуть вот сюда», и Сяо Чжаню, если честно, совсем не хочется что-то менять. И если бы все происходило в мелодраме, то кадр перешел бы в искрящееся слоумо, зазвучала бы хрустальная рождественская музыка или теплый уютный джаз, а за окном мягко проплывали украшенные по-новогоднему богатые фасады.       В реальной жизни ничего такого нет. В реальной жизни Ван Ибо сворачивает на одну из коротких полугравийных улиц к каналу, глушит мотор и разворачивается всем корпусом к Сяо Чжаню. — Ты прости, что я тебя вот так. тебе, наверное, к семье надо? Просто если бы я не сбежал к тебе, меня они бы убили…       И Сяо Чжань снова слышит не то, что важно, а то, что ему слаще — «к тебе сбежал», но спохватывается и глупо моргает: — По-настоящему?       Ван Ибо улыбается грустно, краешком рта — так, как улыбался в самом конце той своей самой успешной дорамы: — Реальнее некуда. Мы для партийных шишек пели, а потом я случайно зашел не в ту комнату. Ну и… увидел, знаешь, что не следовало. Мне бы выйти потихоньку и не палиться, а я заржал. Как дурак.       Ван Ибо и сейчас ржет — так, как только он может, как будто стая уток одновременно подавилась кукурузными зернами, но Сяо Чжаню не смешно. — Они не могут вот так просто убить человека… — выдавливает он, не отрывая взгляда от лица Ван Ибо. А в голове проносится куча малодушных мыслей о том, что не стоило бы ответственному и добропорядочному молодому парню связываться с таким опасным человеком, и как бы и на себя не накликать беду… — Думаешь? — усмехается Ван Ибо. — Уже делали так и не раз. Потом качали головой: «Такая молодая девочка, чего ей не пожилось-то? Самоубийство — страшный грех!» или «Да уж, это ж насколько тяжела доля у этих артистов, что они не выдерживают: каждый год кого-нибудь из петли вынимают». Слышал про такое?       Сяо Чжань стискивает холодные руки. — Мне нужно время, — продолжает Ван Ибо, вздыхая. — Пока подчистят камеры наблюдения, пока сделают мне билет на самолет задним числом, пока убедят нужных людей, что это был не я, а кто-то из персонала. Персонала никто не боится, они там и не такое видели. Меня надо спрятать. Меня и спрятали бы, но я сам спрятаться могу. Я не хочу в их варианте: запрут в комнате на неделю и будут только еду приносить. Я уже так сидел пару раз, не хочу. Я сам спрячусь. Спасибо, что помог.       Ван Ибо, наверное, в глазах Сяо Чжаня читает все его мятущиеся мысли, потому что внезапно краснеет и начинает собираться. — Стой, — Сяо Чжань хватает его за руку, припечатывает эту руку к рулю и думает, что кожа на пальцах Ван Ибо грубоватая, совсем не такая, как на рекламных роликах про мыло. — Стой. Ты можешь спрятаться у меня.       Сяо Чжань ругает себя за несдержанность уже спустя две минуты, которых Ван Ибо хватает, чтобы почувствоваться себя хозяином ситуации. Он улыбается во все щеки, проявляет деятельный позитив, и Сяо Чжань приходит к неутешительному выводу: — Ты мне наврал, да?       Уж что-что, а наблюдать он умеет. И на человека, над жизнью которого нависла смертельная угроза, Ван Ибо уж никак не похож. — Ну… немного. Но сбежать на самом деле хотелось.       В квартире Сяо Чжаня Ван Ибо не смотрится совсем. Всё выглядит хуже, чем в мечтах: от футболки сяочжаневой Ван Ибо наотрез отказывается, как и от штанов, а содержимое холодильника его совсем не вдохновляет. — Мы можем заказать пиццу? — предлагает звезда, капризно поджимая губы, но Сяо Чжань, видимо, оказавшись в привычных условиях и на своей территории, вдруг смелеет. — Никакой пиццы, — отрезает он. — Я сейчас приготовлю нормальную человеческую еду. Тебе нужно что-нибудь? — Игровая приставка, — Ван Ибо достает из арсенала свою самую обворожительную улыбку, — если можно.       Бюджет Сяо Чжаня на игровую приставку не рассчитан, поэтому он сначала кивает, но потом качает головой. Ван Ибо надувает губы и отворачивается к телевизору пощелкать каналы.       Ван Ибо очень нравится лапша. Он молчит, только мычит удовлетворенно периодически, но по блестящим глазами видно, что жует и наслаждается. — Концерт для партийных шишек на самом деле был. Должен был быть. Завтра, — снисходит Ван Ибо до пояснений, — Его раньше не было в графике, а тут вдруг затребовали… Я думал, что отдохну в Рождество. Праздничный концерт в этом году же онлайн, отсняли заранее, трансляцию с площади отменили… ну и все такое. Все складывалось в мою пользу: думал, посижу дома, посмотрю фильмы, в приставку порублюсь… Может даже елку нарядил бы… Короче, я психанул и ушел. А потом, когда увидел тебя в этом твоем окне… — …двери, — зачем-то поправляет Сяо Чжань. -…двери, — Ван Ибо кивает и втягивает в рот длинную лапшовину так, что щеки почти склеиваются, — мне пришла в голову идея спрятаться. Ну, ты же писал мне там… про любовь и все такое…что хотел бы — как ты там писал? «вечера под одним пледом с теплым какао и печеньем». Это мило вообще-то, хоть я и не гей. Такое обычно только девчонки пишут…       Сяо Чжань краснеет, нахальная беспардонность Ван Ибо его немного пугает, и на фоне расквашивающейся под влиянием реальности мечты все эти фанатские чувства кажутся чем-то постыдным. — Не думал, что ты читаешь комментарии, — выдавливает он из себя. — Твои — читал, — улыбается во все щеки Ван Ибо, и в улыбке этой, кажется, нет ничего для Сяо Чжаня хорошего. — Я чемпион по фанбоям в группе, и я очень этим дорожу. У парней два-три фанбоя, а у меня вас двенадцать. — Вы ведете счет фанбоям? — хмурится Сяо Чжань. Скребущее осознание своей не-единственности портит настроение окончательно. — А как же! — Ван Ибо отодвигает тарелку и складывает руки перед собой на столе. — А у тебя выпить есть что-нибудь? Я бы выпил.       У Сяо Чжаня выпить есть. И он сейчас сам бы выпил. Потому что во всю эту ситуацию должна вмешаться хоть какая-то посторонняя сила.       Ван Ибо на непочатую бутылку виски смотрит одобрительно и продолжает: — Но ты — самый близкий фанбой, — и Сяо Чжань так резко вскидывает взгляд, что он добавляет, — территориально. Я как-то заходил на твой аккаунт — ну, мне было интересно, что такого должно быть в жизни тридцатилетнего парня, чтобы он так фанател по бойзбенду.       Это не то чтобы сильно в порядке вещей, да? Ну и видел твои фотки возле этой вашей школы рисования или что там у вас? — …у нас развивающий центр… — еле слышно поправляет его Сяо Чжань и делает глоток виски, обжигая горло, чтобы лучше скребло оно, чем то, что сейчас царапает сердце. — Неважно, — усмехается Ван Ибо и тоже делает глоток. — Ну вот, а потом смотрел на тебя из окна студии — окна как раз… — Так, — вдруг шлепает по столу славный уравновешенный парень Сяо Чжань, — хватит. Ты можешь остаться столько, сколько тебе нужно, правда. Только перестань меня унижать. Не очень-то это приятно.       Ван Ибо перестает жевать нарезанное тонкими полосками вяленое мясо и с минуту просто хлопает ресницами. — Извини, — бормочет он с полным ртом. — Ты… ты на меня внимания не обращай, у меня бывает… ну… на меня обижаются всегда, я не умею разговаривать с людьми. — Да, я знаю, — улыбается краешком рта Сяо Чжань, — я читал.       И разговор перестает клеиться.       Алкоголь немного смягчает стыд и обиду, и Сяо Чжань даже начинает мысленно уговаривать себя, что в словах Ван Ибо нет ничего такого, что не было бы правдой. — В моей жизни много всего, вообще-то, — почему-то сообщает он, делая еще один глоток виски. И собирается начать перечислять, что именно, но правда в том, что главное в его жизни — как раз Ван Ибо. Но говорит совсем другое: — Я как раз сегодня собирался нарядить елку.       На елочный базар решают пойти вместе. Квартал, где живет Сяо Чжань, преимущественно заселен пенсионерами. Вряд ли здесь кто-то опознает Ван Ибо, да еще и в надвинутой на глаза кепке и маске, но решают перестраховаться и сменить вызывающе дорогую куртку знаменитости на простенькую Сяо Чжаня. — Обычно я покупаю невысокую сосенку, — поясняет Сяо Чжань, медленно продвигаясь по рядам, пахнущим хвоей, — не так быстро опадают иголки. Жалко смотреть, знаешь, когда что-то так быстро умирает… Иногда я просто покупаю охапку оставшихся веток и делаю букет… — Вот эту, — тычет пальцем Ван Ибо в хорошенькую метровую голубую ель в цветочном горшке. — Надо купить вот эту. Она не умрет. Просто будет расти себе дальше…       Сяо Чжань краснеет: такие елочки стоят дорого, за нее придется выложить примерно половину месячной зарплаты, а он еще даже подарки родным не купил… И, кстати, подарки же еще…       Он замирает у первой елочки в ряду, думая о том, что теперь вряд ли сможет заняться покупками: обуза в лице Ван Ибо путает планы нещадно.       Ван Ибо понимает его по-своему и шагает к продавцу: — Вот эту мы берем. — Подожди, — хватает его за руку Сяо Чжань, — она слишком дорогая. А мне еще надо подарки…       Ван Ибо усмехается и расплачивается телефоном, просит продиктовать адрес для доставки. — Первый подарок есть, — кивает он на елочку, которую продавец оттаскивает к машине, украшая ее табличкой «Продано». — А ты мне что подаришь? Ну, знаешь, все вот эти фанатские подарки…       Сяо Чжань пожимает плечами: — Не то чтобы я планировал встретиться с тобой под Рождество…       Но Ван Ибо не дослушивает и тащит его за руку к рядам с гирляндами и украшениями.       Кажется, этот мальчик-звезда — фанат рождественской атрибутики, потому что уходят они с елочного базара с такой охапкой всякого блестящего барахла, что уместить покупки в багажник удается не с первой попытки. — Ты так любишь Рождество? — Сяо Чжань чувствует теплую нежность, наблюдая за копошащимся на переднем сидении Ван Ибо, перекладывающим по пакетам мотки с мишурой. — Всегда хотелось, — немного смущается Ван Ибо, считывая эту нежность во взгляде Сяо Чжаня. — Дома у нас только китайский Новый год отмечали, а потом я жил в общаге и не то чтобы парни вообще на это заморачивались.       Покупка рождественских подарков превращается в бесконечный поход по магазинам внутри торгового центра, и насчет вездесущих фанатов Ван Ибо почти не приходится переживать: только однажды две девчушки в одежде с символикой бойзбенда встречаются на эскалаторе, но они настолько заняты разглядыванием видеороликов с Ван Ибо в своих телефонах и бурным их обсуждением, что совершенно не обращают внимания на настоящего Ван Ибо, поднимающегося вместе с ними на эскалаторе парой ступенек ниже.       Если бы Сяо Чжань занимался покупкой подарков сам, он управился бы намного быстрее, но Ван Ибо требует обойти все абсолютно магазины, однако сам не покупает ни одного подарка для своих. — Этим занимается агентство, — поясняет он. — Все уже давно куплено и отправлено. Ты будешь вручать подарки лично? — Отправлю с курьером, — качает головой Сяо Чжань, — в Чунцин ехать далековато. — Интереснее вручать лично, — вздыхает Ван Ибо, — наверное.       На обратном пути в квартиру Сяо Чжаня Ван Ибо возвращается к своему нахальному любопытству и сыплет назойливыми бестактными вопросами. — Ты именно гей? Или на девушек у тебя тоже встает?       Сяо Чжань предпочитает отмалчиваться, но Ван Ибо — из тех людей, которые требуют ответов на свои вопросы. — Я не знаю, — приходится отвечать, сильно понизив голос, чтобы хоть как-то показать этому парню, что такие вещи люди обычно не обсуждают в полный голос. — Не было возможности попробовать с девушками.       Ван Ибо пережевывает хотдог, и щеки у него надуваются как у хомяка. И он не сдается. — А с парнями возможность была? — А с парнями — была. — А меня? Фантазировал ты насчет меня? — Сяо Чжань думает, что первое, что он сделает, когда вернется домой, это выпьет виски. Выпитые перед поездкой пара глотков, из-за которых они и вынуждены пробираться на машине по закоулкам вместо широких улиц, уже практически выветрились, поэтому сердце скребет в полную силу, не стесняясь.       На вопрос он, конечно же, не отвечает. Зато вспоминает, что они совершенно не озаботились закупкой продуктов, поэтому паркуется возле магазина почти рядом с самым домом и кивает: — Что ты хочешь на рождественский ужин?       Ван Ибо хочет мяса. Он долго рассматривает свинину на полках холодильной витрины, умничает о том, как должно выглядеть качественное мясо, но Сяо Чжань сообщает ему, что в курсе скудных кулинарных способностей этой заносчивой знаменитости, и знаменитость как-то быстро сдувается и предоставляет выбор свинины тому, кто в итоге будет ее готовить. Но в отместку тащит к кассе еще две бутылки с виски.       Квартира встречает теплом и легким алкогольным запахом, расползшимся по комнате. Оставлять бутылку с виски открытой было идеей не очень. — Если твое предложение насчет футболки и штанов все еще в силе, то я бы сходил в душ, — заявляет Ван Ибо, с тоской осмотрев телевизор и так и не найдя рядом с ним признаков приставки. — Как ты вообще проводишь свободное время? — Читаю, — пожимает плечами Сяо Чжань и улыбается, чтобы отвлечь внимание Ван Ибо от пальцев, которые мелко дрожат, когда он протягивает знаменитости футболку и штаны. — Рисую. — Я видел, — поднимает палец вверх Ван Ибо, и Сяо Чжань прячет свои трясущиеся пальцы в карман. — Ты меня нарисовал. — Тебе понравилось? — застывает у дверей в кухню Сяо Чжань. — Ничего так, — кивает Ван Ибо. — Меня много кто рисует.       Все время, пока Ван Ибо плещется в душе, Сяо Чжань разрывается от мыслей, пластает на куски свое самолюбие, пока острый нож пластает на куски свинину, и маринует в памяти вот это беспощадное «Меня много кто рисует», машинально обмазывая маринадом куски мяса.       Здесь нет ничего особенного, в этих вот словах, Ван Ибо, действительно, много кто рисует. И много кто любит. И фанатов много. И от этого глаза начинает щипать как от лука, а не от лука, распыляющего по кухне свой токсичный запах.       И когда Сяо Чжань наклоняется к духовке, чтобы зажечь ее, ему вдруг приходит в голову, что все происходящее — это снова часть его мечтаний и мыслей о Ван Ибо — во всяком случае, они привычнее и приятнее. Но из-за стены доносятся звуки поющего во все горло под душем Ван Ибо, и Сяо Чжань улыбается, прислушиваясь. Пусть будет как угодно, если все это происходит в реальности. Глупо, случайно, какими-то неведомыми чудесными путями, но происходит именно сейчас и именно с ним. И именно в этой Вселенной.       В конце концов, с чего Сяо Чжань взял, что реальный Ван Ибо должен соответствовать тому Ван Ибо, которого нафантазировал он в своих фанатских представлениях. Распространенная фанатская ошибка: если я тебя придумал, будь таким, как я хочу. И разочаровываться здесь, наверное, просто нечестно. То есть, можно разочаровываться в своих собственных мечтах, но Ван Ибо такого не заслужил. Он просто такой. — Вкусный гель, — сообщает предмет размышлений Сяо Чжаня, появляясь на пороге кухни в сяочжаневой футболке и сяочжаневых штанах. — В смысле, пахнет вкусно. Я его не пробовал, конечно.       Сяо Чжань молчит и просто смотрит на Ван Ибо, все еще во власти своих размышлений. К тому же, визуализированная мечта с футболками и домашними штанами выглядит внезапно в полном соответствии с оригиналом, и это, после всех этих размышлений над разделочной доской, — как удар под дых.       Ван Ибо истолковывает молчание Сяо Чжаня по-своему: — Слушай, я могу просто уйти, если тебе некомфортно, что я здесь нахожусь. Мне есть куда пойти, правда. Просто… — Нет, — останавливает его поспешно Сяо Чжань. — Мне комфортно.       Елку наряжают вместе. Честно сказать, на ту тихую семейную и позитивную процедуру, какую обычно демонстрируют в фильмах, все это нервное и полное фырканья и препиранья действо мало похоже. У Ван Ибо — свое представление о том, как должна выглядеть рождественская елка. Максимально ярко и красиво в цыганском стиле «Все лучшее — сразу!». Поэтому к финалу наряжания елка напоминает блестящий сугроб, периодически вспыхивающий огоньками гирлянд на тех немногочисленных участках хвои, где эти огоньки сумели пробиться на поверхность из слоя мишуры.       На любые попытки Сяо Чжаня, чей художественный вкус не позволяет равнодушно смотреть на это преступление против здравого смысла и художественного такта, опротестовать некоторые цветовые решения, Ван Ибо реагирует агрессивно по-детски, а пару раз даже пускает обиженную слезу.       В итоге комната оказывается опутанной гирляндами по кругу в три слоя, в результате чего рождественская атмосфера сильно напоминает микс детского утренника в детском саду и низкосортного шанхайского варьете. Сяо Чжань сдается и уходит на кухню ставить мясо в духовку. И зря это делает, потому что, когда он возвращается, с порога натыкается на гору из диванных подушек, ласково обозначенных Ван Ибо «троном Санта-Клауса». Сам же творец восседает на троне в красной шапочке с помпончиком и колокольчиком (и когда он успел ее купить-то?) и предлагает широким жестом «мальчику Сяо Чжаню» присесть на коленки к Санте и загадать желание.       Присесть приходится, потому что в и так небольшой комнате попросту некуда больше ступить.       Сяо Чжань теряется, оказавшись так близко к Ван Ибо, краснеет, но новоявленный Санта ободряюще похлопывает его по спине: — Давай, загадывай!       А потом хитро щурится и ехидно замечает: — Санта, кажется, знает желание мальчика Сяо Чжаня.       И вытягивает губы. — Поцелуйчик от звезды, — постукивает указательным пальцем себя по этим вытянутым губам, — сегодня у нас рождественская акция только для преданных фанатов.       И Сяо Чжань забывает выдохнуть воздух.       Потому что вот эта вот мечта — из разряда тех, которые даже боишься мечтать. Которая живет в тебе просто параллельно твоему существованию и никак себя не проявляет — теплится где-то внутри, залегла мягкой теплой мурчащей кошкой под сердцем, и ты просто знаешь, что она где-то здесь.       Сяо Чжань краснеет еще больше. — Что? Разве ты не хочешь меня поцеловать?       Сяо Чжаня сдувает с колен Ван Ибо как ветром, и он сам от себя не ожидал, что способен так максимально вжиматься в углы собственной комнаты. — Хм…       Конечно, он хочет, но… Не так. Не сейчас. Не ради шутки. — Ну… извини… — Ван Ибо тушуется и стягивает свою красную шапку. — Я думал, что ты… Ладно, проехали.       И в этот момент раздается звонок в дверь. — Вам не нужен котенок? — крохотный вполне прилично одетый пацаненок стоит на пороге, прижимая к груди небольшую кошечку. — Мама сказала: «Неси, куда хочешь!», у нее аллергия, и я подумал, что, может быть, кто-нибудь из соседей захочет оставить ее себе. Ее зовут Орешек.       Ван Ибо протягивает руки и берет мурчащее создание, прижимая к себе. Кошка кидает на него настороженный взгляд, а потом тычется носом в его большие ладони. И начинает не просто мурчать — тарахтеть как маленький нахальный трактор. — Тебе не нужен котенок, а?       Сяо Чжань не знает, что сказать. Он не думал насчет домашних животных, но ему вдруг представляется, что сейчас — именно тот момент, когда Ван Ибо стоит на пороге, чтобы покинуть его квартиру и не вернуться уже (будем честны, в жизни так и бывает) никогда. И эта кошечка в руках Ван Ибо останется здесь. И будет помнить живого и реального Ван Ибо вместе с Сяо Чжанем как живое свидетельство, что его воспоминания — не мечты, что это действительно было.       И кивает.       До полуночи остается не так уж много, и Сяо Чжань вспоминает про мясо в духовке. Они скачут на кухню, обгоняя друг друга, успевают спасти мясо из духовки, но от их голодных желудков мясу, конечно, не спастись. — Это очень вкусно! — набивает щеки Ван Ибо. — Какой-то секретный ингредиент?       Сяо Чжаню хочется сказать: «только любовь», но он проглатывает эти слова вместе с листом салата. Они допивают остатки виски, которые выжили после морально нелегкой процедуры украшения елки, и Сяо Чжаню становится так хорошо и мирно, что хочется остаться в этом мгновении и поставить всю дальнейшую жизнь на паузу.       И в этот момент в комнате раздается грохот.       Они, конечно, засиделись на кухне и забыли про животное, которое в отсутствие хозяев доело корм, оставленный пацаном, и решило попробовать на зуб елочные украшения.       В процессе Орешек успевает ободрать с елки парочку игрушек, сжевать кусок мишуры, а затем и свалить тот самый «трон Санта-Клауса», нагроможденный Ван Ибо.       Справиться с ситуацией удается не сразу, но хотя бы елка цела, и Ван Ибо задирает вверх указательный палец, заостряя внимание на гениальности своего решения ее купить прямо в горшке. Пока справляются с ситуацией, кошка умудряется повиснуть на гирлянде, запутаться в ней и истошно поорать, привлекая к этой критической ситуации как можно больше общественности из числа соседей. Пока успокаивают взволнованных соседей, кошка умудряется намекнуть на отсутствие туалетного лотка в квартире самым наглым, но, увы, неотложным способом. Приходится заказывать в интернете кошачий лоток срочной доставкой. Ван Ибо ржет, потому что уж что-что, а туалет на дом срочной доставкой — это даже звучит крипово.       Кошка, наконец, засыпает под елочкой, и Сяо Чжань устало садится на диван, а Ван Ибо плюхается следом. — Мы остановились на рождественском поцелуе, — напоминает он и поворачивает голову к Сяо Чжаню. И в глазах его — настойчивая серьезность.       Но внутренний лабиринт Минотавра-Сяо Чжаня вдруг дает крюк, и мысли тычутся в очередной тупик. Хотя Сяо Чжаню кажется почему-то, что именно сейчас он нащупал путь к выходу. — Зачем тебе так нужно, чтобы я тебя поцеловал? — спрашивает он тихо, почти шепотом. — А тебе разве этого не хочется?       У Ван Ибо нет на лице недоумения или растерянности — у него искажаются черты лица какой-то тихой злостью. — Я думал… разве не этого всем хочется?       Но Сяо Чжань — не все. Он у себя один-единственный, и хочется, чтобы и у Ван Ибо тоже таким был.       Сяо Чжань смотрит в окно, в черный прямоугольник, жестко разлинованный рамой на две половины, и в каждой половине — по пригоршне звезд, смотрит на подсвеченное неоновыми огнями вывесок небо и думает, что это совсем не то, что небо, подсвеченное рассветом — похоже, но не то. — Знаешь, — наконец, шепчет он. — Сейчас вот темно, а скоро светать начнет. Наступит новый день, ты уйдешь и, наверное, больше никогда не вернешься. А я останусь. И мне с этим как-то нужно будет жить дальше. И если просто жить дальше я смогу еще попытаться, то с обожженным твоим поцелуем сердцем, боюсь, не смогу.       Ван Ибо замирает. Он не встает, не уходит, просто молча сидит рядом. Наверное, он понимает. Или Сяо Чжаню хочется, чтобы понимал.       В углу комнаты в своем горшке тихо мерцает огнями гирлянды настоящая елка. Хорошо, что она — настоящая и не умрет с окончанием Рождества. Хорошо, что настоящая кошка дремлет под этой самой елкой. И хорошо, что больше никто ничего не говорит. И если бы не мягкий уютный джаз, осторожно сковчащий из колонок, то тишина была бы гнетущей, но она — нет.       Сяо Чжань прикрывает глаза, и в эту минуту почти-тишину разрезает пронзительный звонок телефона.       Ван Ибо вздрагивает и тычет пальцем в значок громкой связи. — Ну, наигрался? — раздается из телефона скрежещущий голос мужчины. — Мы приехали за тобой, выходи.       Ван Ибо одевается молча: аккуратно кладет футболку и штаны на спинку кресла, натягивает куртку, кепку. Сяо Чжань стоит молча, просто смотрит не него. — У меня есть для тебя подарок, — решается все-таки сказать он, когда Ван Ибо уже готов открыть дверь и выйти за порог. Достает телефон и начинает листать галерею. — Я нарисовал. — Эм-м, — Ван Ибо хватает его за запястье и другой рукой аккуратно забирает телефон. И начинает быстро набирать номер. Телефон в его кармане отзывается стандартным рингтоном. — Вот. Просто пришли мне его, ладно?       И выходит за дверь поспешно, прежде, чем Сяо Чжань что-то успевает сказать.       И Сяо Чжаню остается только смотреть на мобильник в своих руках, позволяя мурашкам подняться с самых кончиков пальцев к самой голове и замереть на затылке. У него теперь есть личный номер Ван Ибо.       За окном черные прямоугольники в обрамлении оконной рамы светлеют, неоновые огни вывесок меркнут, и звезды становятся такими бледными, что кажется, что их и не было совсем, что они были просто чьей-то выдумкой. Но небо расцветает, и глупая и полная надежд и мечтаний жизнь под этим небом продолжается с этим новым утром.       Сяо Чжань улыбается, сохраняя телефон. И отправляет рисунок. На рисунке — Ван Ибо, домашний и простой, рядом с рождественской елкой. Сяо Чжань нарисовал его несколько дней назад как очередную визуализацию очередной своей глупой мечты об идеальном Рождестве.       А она взяла и исполнилась.       Только что вот теперь с ней делать?