ОСЕННИЕ СКАЗКИ

      Конечно, Хосока привлекают вовсе не пирожки. Если бы его спросили, то пирожки эти — вообще какая-то дьявольская стряпня, потому что не съесть хотя бы один невозможно, но если съесть, то потом приходится корпеть на тренажерах. Потому что лишний вес там, на Земле, — это было, пусть и нежелательно, но не смертельно, а здесь, на этой дурацкой во всех отношениях планете Иблис это именно смертельно — каждый лишний грамм веса сокращает количество кислорода, поступающего в легкие. Идиотизм, но такова суть. Хосок ненавидит эту планету и всё, что с ней связано. Особенно местных. Местных — особенно. И не только потому, что на них невозможно смотреть и не начать ненавидеть самого себя: от осознания того, что существо рядом с тобой может быт настолько совершенно красивым, заставляет все твои внутренние комплексы вспыхивать разом и разгораться буйным костром. Это явление психологами уже давно объяснено, лекарства придуманы, курсы психологической помощи проводятся с большим успехом. Правда, если бы кто Хосока спросил, тот факт, что курсы с каждым годом все востребованнее, как раз говорит о том, что нифига они не работают.       Хосок ненавидит эту планету, этих местных, но особенно одного конкретного местного. Того самого, ради которого (а не ради пирожков) Хосок и приходит регулярно в эту пирожковую с ее дьявольским ассортиментом. Потому что пирожок хотя бы один съесть приходится: другой пищи в меню он не заметил, а просто так занимать столик у барной стойки никто, конечно, не позволит.       Хосок приходит ради этого одного конкретного местного, потому что просто не может им наглядеться.       Хосок смотрит на него поверх надкусанного пирожка, и вся эта безумная осязаемая красота как будто вливается в Хосока мощной болезненной струей, раздвигая и обжигая легкие. Хосок хорошо учился на тренингах, всё конспектировал и выполнял все тесты на «отлично». Он ЗНАЕТ, что то, что он делает сейчас, — это самоубийство. Но не делать не может.       Он еще и еще приходит в эту дурацкую пирожковую, тратит деньги на пирожок, от которого откусит только самый краешек, и будет потом весь вечер сидеть и смотреть на эту концентрацию красоты в одном отдельно взятом человеке.       И, да, Хосок ЗНАЕТ, что никакой это не человек — все местные тут на Иблисе не люди, какие могут быть люди на Иблисе? Хосок знает, но все равно каждый вечер после тяжелой работы, которая выматывает все силы, тащится в эту пирожковую. — Вам не нравится? — огромные коричневые глаза выныривают из-под взметнувшихся вверх длинных ресниц и поблескивают в сторону Хосока каким-то напряжением на грани с обидой. Вообще-то, местным запрещено разговаривать с землянами. Их дело — выполнять обязанности, доверенные им колонизаторами, и выполнять их с честью и благодарностью за то, что их вообще оставили в живых. Особенно с учетом их природных особенностей. Но этого местного, конечно, можно понять: видеть, как клиент каждый день приходит в твое кафе, покупает пирожок и откусывает от него только самый краешек, а потом просто молча сидит весь вечер и уходит, оставляя на тарелке недоеденный пирожок — тут кто угодно бы поинтересовался. И, наверное, для повара это должно быть как-то обидно.       Это впервые, когда этот местный заговорил. В том смысле, что вышел за пределы официального разговорника. «Утвержденные фразы сервиса и быта — иблисо-земной разговорник» — так называется книжка, которую каждый местный должен выучить наизусть и использовать в повседневной жизни при общении с колонизаторами. — Два штрафных балла, кондитер Тэ, — доносится из-за тонкой перегородки голосом менеджера Богома, одного противного бывшего капрала из числа колонизаторов. — За злоупотребление служебными обязанностями.       Хосок молчит.       Ему многое хочется этому Богому сказать, но не скажет — иначе тот может подать сигнал в центр потребительского надзора, а там могут решить, что этот местный Тэ представляет угрозу для землянина Хосока, и тогда путь в пирожковую Хосоку будет заказан. Ну и местного Тэ тоже ждут неприятности.       Тэ вздрагивает от окрика, опускает голову и скрывается за барной стойкой. И его склоненная голова, курчавые пряди, золотящиеся от света бра на стенах, гладкая сливочная кожа на шее, поблескивающая на выпирающих бугорках позвоночника, — все это бьет Хосока под дых своей первозданной, хтонической, дьявольской красотой.       Иблис — планета, населенная хтоническими демонами — изначальными существами, сотканными из зла и разрушающего начала. Как землянам удалось совладать с целой планетой, населенной сверхсуществами, — для Хосока до сих пор загадка. Писали, что       Человечество несколько тысячелетий поколение за поколением разрабатывало оружие, способное противостоять хтони, и вот, наконец, время пришло и мироздание подчинилось. Хосок в это не верит. Всё это кажется ему странным и хитрым заговором: хтони просто могли затаиться и ждать, когда можно будет напасть в ответ. Иначе почему при виде существ, которых поработило масштабное и гордое Человечество, трясется и оседает в беспомощности каждый отдельно взятый человечишко? — Не теми ты категориями мыслишь, — фыркает Намджун, когда Хосок дома задает ему этот вопрос. — Но, наверное, тебе пора домой на Землю. Помнишь, нам рассказывали на курсах про смежную депрессию? Не так-то легко выдержать обоюдотяжелое давление и изнутри себя, и снаружи. Особенно, если это оружие хтоней. Все мы знаем, на что они способны. — Нельзя мне пока на Землю, учебный год не закончен, — мотает головой Хосок. — Я к премьере пока не готов. Человечество доверило мне поднимать культуру и искусство балета в колонии, я не могу подвести.       Расставаться со своей обоюдоострой депрессией Хосок тоже пока не готов.       На следующий день в пирожковой Хосок не видит Тэ. — Тэхен сегодня не работает? — почти срывается с его губ вопрос, но из-за перегородки на него с любопытством смотрит Богом, поэтому Хосок просто покупает пирожок.       Сидеть долго смысла нет, потому что Тэ, кажется, и не появится. Но Хосок высиживает положенные полчаса, потом разыгрывает сценку «Ой, мне позвонили, я срочно должен идти» — специально для камер видеонаблюдения, если Богом все-таки насексотил и там, в Центре, заинтересовались.       И потом уходит.       Настроение крайне хреновое. И Хосок просто не знает, куда идти. Съеденный пирожок он отработал еще утром, явившись в театр за час до репетиций, и если он явится домой так рано, Намджун, привыкший к его поздним возвращениям, что-нибудь заподозрит. Хосок не боится Намджуна: Намджун — друг, друг хороший и давний. Но Намджун может сдать Хосока исключительно из дружеского участия. Потому что документальное кино о том, что случается с людьми, поддавшимися губительному воздействию хтони, показывают регулярно по ТВ, да еще и в кинотеатре перед каждым кинопоказом крутят социальные ролики.       И поэтому Хосок просто стоит перед этой самой пирожковой и думает, куда бы ему пойти. И в этот момент из-за угла здания выворачивает Тэ. Не в белом переднике, как обычно, а в какой-то растянутой с поперечными черными полосами кофте и джинсах, но зато волосы у него всклокочены как обычно.       Хтонь тоже тормозит при виде Хосока, но потом опускает голову и направляется со своим объемным мусорным мешком к контейнеру на углу квартала.       Когда он возвращается и снова поворачивает за угол, Хосок неожиданно (ожидаемо) для самого себя ныряет в проулок следом за ним. — Тебе наказали из-за меня, да? — задает вопрос Хосок прямо в спину хтони. И, он уверен, хтонь сейчас улыбается. — Не-а, — оборачивается Тэ. — Просто мой друг Чонгук заболел, вот я и подменил его на заднем дворе.       И Хосок буквально чувствует, как эта его квадратная улыбка начинает излучать дьявольское сияние.       Сейчас Хосок почувствует на себе всю его хтоническую силу. Он видел, что случается с человеком, на которого распространяют эти существа свою ядовитую энергию. Человек становится рабом своих желаний, а хозяином его желаний становится хтонь. Он видел плакаты-агитки о том, почему не стоит подходить к хтони близко и произносить хоть что-то, что не включено в официальный разговорник. И вот сейчас он почувствует это на себе.       Тэхен стоит напротив него, совсем близко, и улыбается, а глаза его немного поблескивают от мелькающих через кружево темной листвы фонарных световых пятен. Он стоит в этой своей белой растянутой кофте, качается, переминаясь с носков на пятки, и смотрит внимательно, а сам, наверное, в этот момент, высвобождает эту свою древнюю дьявольскую порабощающую силу.       Хосоку кажется, что он даже чувствует, как она, как щупальца, вползает по его ногам и поднимается к самому низу живота. В животе что-то трепыхается, скребет и щекочется, а кончики пальцев начинают болеть очень сильно, как будто в них кто-то вогнал острые иглы, и на концах этих игл вспыхивают целые костры. Эти костры хочется потушить, прикоснувшись к чему-то очень приятному, и Хосок тянется кончиками пальцев к щекам Тэхена и, аккуратно касаясь, медленно проводит ими по щекам. Хосок видел в кинотеатре в роликах социальной рекламы, что кожа хтони — одна из самых опасных ловушек. Для человеческих пальцев — сенсорная нирвана. Там говорили, что как только человек касается безупречной сливочной кожи хотни кончиками своих пальцев, он проходит первую стадию добровольного рабства. Раз коснувшись хтони, человек уже не в силах добровольно отказаться от этого.       Тэхен смотрит внимательно в самые глаза Хосока, и Хосок тает под его глубоким темным взглядом и расплывается в пространстве, как монотонная электрическая музыка, посверкивая высокими нотами. Никогда ничего подобного он раньше не испытывал, и сейчас где-то на заднем плане подсознания вчерашний осторожный Хосок пытается до сегодняшнего Хосока, неосторожного, докричаться, предупредить, предостеречь. Сегодняшний Хосок не слышит ни себя, ни кого-бы то ни было. Он слышит только Тэхена, который говорит ему: — Что ты делаешь? — Хочу поцеловать тебя, — выдыхает Хосок практически в его губы. — Я знаю, что нельзя, знаю, что это у вас такой хтонический яд, знаю, что ты меня погубишь насовсем, что поцеловать — это последняя граница, и, если я ее перешагну, дороги назад уже не будет. Что меня упрячут в психушку, потому что больше я не буду человеком, знаю, что перешагнуть эту границу — верная смерть, но я ТАК хочу поцеловать тебя, даже если это будет последним, что я сделаю в жизни…       Под пальцами Хосока дергаются ключицы хтони, и он впивается в губы Тэ таким изголодавшимся ласковым зверем, с таким обреченным всхлипом, что хтонь замирает в его руках, зависает в этой секунде стоп-кадром, а потом углубляет мягко и сладко этот смертельный поцелуй. — С чего ты взял, что я хтонь?       Земля возвращается под ноги, а мир перестает кружиться, только когда от нехватки воздуха начинает кружиться голова. — Что? — счастливой рабской улыбкой распахивается навстречу голосу Тэхена Хосок. — Что? — Ну, — Тэхен вытирает губы рукавом своей растянутой кофты, и Хосок замирает, глядя на эти опухшие губы, на длинные пальцы, комкающие рукав, на чуть сдвинутые в сторону костяшки. — Ты сказал, что я — хтонь. С чего ты это взял?       Хосок просто хлопает ресницами и дышит, пробуя на вкус свое самообладание. — А ты — нет?       Тэ смеется и разводит руками: — Нет.       Хосок давится воздухом и всхлипывает вместо вдоха. Получается очень по-детски. — Но ты… Ты же красивый как божество… — С людьми такое тоже случается, — заливается смехом Тэ. — А… — Хосок пытается собрать мысли в кучу и переминается с ноги на ногу. Мир, в котором он был готов погибнуть в костре зависимости, казался ему проще и понятнее, чем сейчас. — А почему тогда твой менеджер говорил о штрафах? Как будто ты хтонь?       Тэ вздыхает и прячет руки в карманы, садится на ближайший бордюр, и Хосок пристраивается рядом. — Богом у нас — за равноправие и справедливость. Только ты не говори никому, а то его вышлют. Он одинаково штрафует и хтоней, и людей, чтобы не делать разницы.       Хосок на всякий случай держит Тэхена за руку, переплетает пальцы с его и старается дышать очень осторожно — на всякий случай, чтобы, если это все-таки сон, не дай бог не проснуться. — Боже, ты правда думал, что я хтонь? — смотрит Тэхен на Хосока и снова заливается смехом. А потом вдруг умолкает. — Подожди, думал и все равно полез целоваться, да? Ого, вот это самопожертвование!       Хосоку нечего ответить, и он просто зажмуривает глаза. Страшно представить, что с ним бы сейчас уже стало, не окажись Тэхен человеком. Может, его уже тащили бы, упирающегося, в машину с решетками на окнах, чтобы увезти и изолировать от нормальных, непорабощенных людей. Может, он уже совершал бы, руководимый зловещей первородной волей хтони, ужасные поступки против человечности. Может быть… — Хорошо еще, что все эти пугалки про хтоней — неправда. А то с такой прытью ты бы запросто мог когда-нибудь попасть в беду.       Хосок снова распахивает глаза. За сегодняшний вечер у него глаза раскрываются так широко уже не первый и не второй раз: — Как это неправда?       Тэхен наклоняется и сам целует вздернутый хосоков нос, перебирается губами ниже и целует губы, сладко причмокивая. — Ты хотя бы с одной хтонью лично знаком?       Хосок пожимает плечами: — Только с детьми. Я у них в театре танцы преподают. А так — нет, даже близко никогда не подходил.       Тэхен вздыхает и поднимается на ноги. — Прости, я бы поболтал тут с тобой еще, но мне нужно закончить работу. Мой друг Чонгук, которого я подменяю, — хтонь. Мы с ним с самого детства знакомы. И никто из нас пока никого не съел, как видишь. И не поработил. Мир не такой, каким кажется, если вглядеться в него повнимательнее. — Меня зовут Хосок, — почему-то решает представиться только сейчас Хосок. — Я знаю, — смеется Тэхен и порывисто обнимает Хосока, прижимая к себе. — У тебя на карточке написано. Думаешь, ты один наблюдал за мной с надкушенным пирожком в руках. Кстати, а почему ты никогда не доедаешь пирожок? Невкусный? — Мне нельзя набирать лишний вес, — поясняет Хосок. — Это смертельно.       Тэхен наклоняется ближе к Хосоку, опускает голову и медленно проводит носом вдоль хосоковой шеи, втягивая воздух, как будто обнюхивая. Хосок замирает: ну хтонь же в чистом виде — опасное чудовище, суккуб в его изначальном воплощении. — Лишний вес легко сгоняется сексом, — шепчет чудовище, обдавая мягким дыханием ухо Хосока. — Можем обсудить это в следующий раз.       И уходит. Взбегает на крыльцо пирожковой, подхватывает пустой мусорный бак. — Кстати, кроме пирожков, вредных для фигуры, в нашем кафе есть еще совершенно бескалорийные овощные галеты. Можешь заказать в следующий раз, — говорит Тэ, еще раз обернувшись. — Мир не такой, каким кажется, если вглядеться в него повнимательнее, Хосок-и.