ОСЕННИЕ СКАЗКИ

      Если бы он был художником, он нарисовал бы два профиля, подсвеченных светом фонаря, блестящий лаком угол книжкой полки и замершие в воздухе капли возбуждения. Они были бы такими перламутровыми, твердыми, яростно-горячими своей розовой прозрачностью эти капли — такими, каким он чувствует сейчас это самое возбуждение, когда проводит носом по прохладной от сквозняка коже. Чужой коже. Которую он касается сейчас впервые. — Я чувствую тебя сейчас таким своим, — выдыхает он в это странное чужое ухо, — как, знаешь, чувствуешь своим человека, с которым встречаешься впервые, случайно — где-нибудь в библиотеке или в купе поезда, и сразу понимаешь — твой. Твоё.       В ответ доносится приглушенный, сдерживаемый сжатыми губами стон.       Этот незнакомый, чужой, такой перламутрово-незнакомый Ван Ибо прав: сейчас слова совершенно не нужны. Но Сяо Чжань не может молчать, никогда не мог — слова кажутся ему спасением от собственных чувств и ощущений. Нужно ли в такие моменты себя спасать? Может, и нет, но Сяо Чжань по-другому не умеет. Не пробовал.       Ван Ибо немного подается назад, прижимаясь ближе к паху, и возбуждение загорается розовым перламутром, захватывая своим жаром все — до кончиков волос.       У него упругая кожа, совсем не мягкая, огрубевшая даже на шее и ключицах, и только здесь, в потаенном местечке за ухом — нежная-нежная, как мохнатая шкурка у персика.       Сяо Чжань проводит руками по оголенному животу Ван Ибо и нащупывает вздыбленную ткань брюк, жесткую от согнувшейся полосы молнии. Ван Ибо снова едва слышно стонет, и рука Сяо Чжаня ныряет под пояс, второпях ведет бегунок молнии вниз и стягивает штаны рывком, торопясь, потому что розовый перламутр затапливает сознание.       Горячая плоть помещается в ладонь неидеально — даже длинных тонких пальцев Сяо Чжаня не хватает, чтобы обхватить ее полностью. Все сегодня неидеально, и от этого кроет еще больше, до мурашек.       Ван Ибо весь неидеальный: он матерится, чертыхается, немного злится, но прижимается ближе, его голос хрипит, прорывается в сознание Сяо Чжаня скрипучими басами. Он втиснулся в жизнь Сяо Чжаня нежданно и напористо — как турист, проходящий мимо и заглянувший туда, куда нельзя было. Он точно так же и уйдет — Сяо Чжань знает это — просто выйдет за двери лаборатории, и Сяо Чжань больше никогда его не увидит.       Ван Ибо толкается в ладонь Сяо Чжаня и запрокидывает голову, подставляя длинную шею под поцелуй. Сяо Чжань перебирает губами по коже, трогает кадык кончиком языка и улыбается, заметив, как этот бугорок под кожей суетливо подскакивает. Ван Ибо — жуткая загадка: в нем все изящное, но сам он — не изящный совсем, грубый дворовый мальчишка, нахальный и наглый.       Сяо Чжань вспоминает, как он влетел час назад в его лабораторию с воплем: «Смотри, тут еще есть что-то интересное!», как его взгляд остановился на Сяо Чжане, как губы выдохнули: «И красивое», как Сяо Чжань покраснел, а Ван Ибо просто шагнул к нему, взял его лицо в ладони и поцеловал.       Перламутр возбуждения бьет в лицо приливом крови, и Сяо Чжань сжимает в ладони твердую и горячую плоть. — Блять! — выдыхает Ван Ибо и кончает — бурно, с каким-то грубым всхлипом, расчеркивая белыми полосами письменный стол и лежащие на нем папки, черновики, ручку и калькулятор.       Сяо Чжань замирает: его возбуждение не собирается отступать, и Ван Ибо, оседая немного в руках, проходится жёстким поясом своих штанов по самому эпицентру.       Ван Ибо все понимает без слов: он даже не дает себе времени отдышаться: разворачивается, опускается на колени, распахнув белый халат Сяо Чжаня, рывком стягивает с него джинсы. Сяо Чжань улыбается, думая, как хорошо, что он сегодня в штанах на резинке, но тут же жмурится от накатившей волны, ощущая, как жесткие губы Ван Ибо обхватывают его головку, как кончик его языка напористо раздвигает напряженную плоть, слизывая влагу. — Боже, — выстанывает Сяо Чжань и тут же затыкает рот рукавом белого халата. — Спасибо, я знаю, — смеется Ван Ибо, и его смех царапает вибрацией кожу.       Сяо Чжань расплескивается в его рот без предупреждения, не дав даже продвинуться хоть на миллиметр дальше. Это настолько ЧЕРЕСЧУР, что даже больно, но хорошо до одури.       Сяо Чжань однозначно не готов к тому, чтобы все это заканчивалось.       Но все заканчивается, даже не начавшись — пиком какого-то иррационального нечеловеческого счастья.       И мгновенно возвращается все, что должно было быть ДО: неловкость, ощущение чужого, ворвавшегося в жизнь, случайного.       Ван Ибо поднимается с колен, застегивает брюки и поднимает с пола свою безразмерную сумку. — Меня зовут Ван Ибо, — говорит он, разглядывая красное и смущенное лицо Сяо Чжаня. И пробегается глазами по точно такому же бэйджу на груди, какой висит и у него тоже.       Они прочитали имена друг друга в ту самую секунду перед поцелуем, но кажется, что познакомились только сейчас. — Сяо Чжань, — смеется Сяо Чжань.

***

— И потом он просто ушел? — уточняет Лю Хайкуань, — и все? — И все, — кивает Сяо Чжань. — Просто ушел. Я же говорил тебе: это как встреча где-нибудь в библиотеке или в купе поезда, чужой совершенно человек, который внезапно становится очень близким. А потом все заканчивается.       Лю Хайкуань кивает, помешивает палочкой свой кофе и задумчиво отхлебывает.       «А потом все заканчивается, — мысленно повторяет Сяо Чжань, наблюдая, как друг уходит к барной стойке за своим круассаном, — но ты все равно думаешь, понимаешь — твой. Твоё».       Лаборатория встречает Сяо Чжаня тишиной — она всегда была такой: безлюдной, закрытой от всех, з-а-с-е-к-р-е-ч-е-н-н-о-й.       Папки профессора Ханя так и лежат в самом углу: смерть не дала учителю разобрать свои записи, систематизировать их — она унесла его со всеми его мыслями и идеями слишком внезапно куда-то, где, наверное, существует совсем другой мир, в котором все проще и понятнее. А Сяо Чжань остался. — Наверное, вы планировали использовать ваше изобретение немного иначе, — бормочет Сяо Чжань, — даже интересно… Вот так вот взять и выдернуть человека из его реальности и переместить сюда на мгновение — это немного жестоко, вам не кажется? Да еще и так, чтобы человек потом и не вспомнил об этом…       Сяо Чжань отворачивается от портрета к окну и замирает, наблюдая, как две большие птицы на ветке, отражаясь в стекле, жмутся друг к другу, прячась от ветра.       Наверное, просто так выдернуть друг друга из своих реальностей и соединить посреди Вселенной, а потом просто выкинуть обратно — это романтично, но так пугающе…       Сяо Чжань берет в руки папки профессора и со вздохом закрывает в сейф. Их можно оставить в сейфе и воспользоваться формулой когда-нибудь еще раз. Можно воспользоваться прямо сейчас.       Но случайность — на то и случайность, чтобы не повторяться. И если она не повторится… то… Всегда ведь есть шанс, что две ваших реальности когда-нибудь пересекутся, чтобы замереть на мгновение и слиться, чтобы течь дальше. Вместе.       А если не пересекутся?