Чудовищный Дисней

Через месяц после сожжения Парижа Квазимодо наконец-то осознает, что горгульи всегда были ненастоящими. Он решает ничего им об этом не говорить, потому что боится — а вдруг они обидятся и исчезнут навсегда? Без них Квазимодо сойдет с ума окончательно, растворившись в воспоминаниях о пылающей в огне Эсмеральде и о том, что последовало сразу после. Ему нужны глупые ребяческие шутки горгулий, даже если ни одна из них больше его не веселит. * Через год после сожжения Парижа Квазимодо наконец-то осознает, что не может слышать, как Фролло навещает Феба в его маленькой камере. В Нотр-Даме нет подземелий, нет камер, нет дыбы... много чего тут нет. Квазимодо, впрочем, продолжает подслушивать, пытаясь уловить каждое «Не надо», что выкрикивает Феб, каждый звук, что издает человек под бесчеловечными пытками. «Надо, так тебе и надо», — Квазимодо жесток в своих мыслях, как жесток Фролло в своих деяниях. — Она выбрала тебя, — почти шипит он. — И я буду мстить тебе за это так долго, как только смогу. Живи в вечном страдании. Живи в вечном грехе. Квазимодо так и не осознает, что горгульи исчезли.