Мы - это мы

Хелен несколько раз за утро успела пожалеть о том, что встала с жесткой постели и пошла на репетицию. Рана покрылась толстой корочкой, но начинала обжигать тело, когда касалась ткани. Теперь служила новым трофеем, полученным от работы. И еще одним напоминанием того, что она всегда лжет о своем состоянии. Последний день, затем — концерт, из-за которого тело предательски начинает дрожать. Зонт боится выйти на сцену — привычно, но у Хелен это было волнение, а не страх, разрушающий все планы. Но обе вещи стоят удивительно близко друг к другу. Остальные, не имея особых трудностей, меняются ролями, поддерживают мелодию инструментами и поют песни в холодном пространстве. Делясь эмоциями, непрерывными чувствами, которых не услышит никто кроме них. Может, ощутят что-то, заставляющее сердце неистово биться на короткое время, но даже это заставит улыбнуться. — Спой, — попросила Хелен Зонтика, но тот отрицательно покачал головой и крепче сжал гриф гитары. — Ты можешь спеть? Совершенно любую песню. — Я уже говорил, что не умею петь, — ответил он. — Врешь, как дышишь, — подал голос Вару. — Да даже Феликс может подтвердить, что петь ты умеешь и делаешь это, когда готовишь. — На слова блондин кивнул, соглашаясь. — Чего ты так боишься? — Взглядов, — сказал Зонтик. — Мне кажется, что там будут те, кого я знаю. — Вполне логично, что это будем мы, разве нет? — спросил Габриэль. — В любом случае мы тебя поддержим. Правильно? Нам тоже страшно, но мы же будем вместе, ты сможешь на нас положиться и попросить помощи. — Это самая смазливая и одновременно противная фраза в мире, — произнес Вару. — Феликс, тебя тут пародируют вовсю. Хелен тихо подошла к парню и стукнула по голове: — Встретимся вечером. — Вечером, когда они будут готовиться выступать на сцене перед людьми. Когда их музыку будут слушать несколько ушей, видеть их, играющих в образе, в котором предстоит показать всю искренность и действительность момента. Наверное, это и будет самым тяжелым, тяжелее, чем само выступление и весь процесс. — Будьте готовы. — К публичному унижению? — посмеялся Вару, за что получил стопкой нот от Феликса. — К своей смерти, если захочешь так пошутить ещё раз, — улыбнулся парень и ушёл из гаража. — Увидимся! Зонтик накинул куртку на плечи и, попрощавшись с ребятами, покинул комнату. Всего лишь десятки людей, с которыми полностью не знаком, но которые будут судить по тому, что услышат. Если там будут те, кого он знает, кто знает его? Что случится, если фальшивые слова польются потом в чужие уши и будут бегать по кругу, мороча голову? Сколько поверят и сколько отвергнут ложь — неизвестно. Зонтик сомневается в своих силах, в себе самом, ища недостатки, пытаясь исправить их, стать лучшим. Но когда в голове мысли спотыкаются друг об друга, что может получиться? Он не хочет возвращаться в детство и испытывать ужас вновь и вновь. Это того не стоит — всех потраченных усилий и попыток.

***

Становится страшно, но, кажется, только ему. В баре пахнет слишком непонятно: древесиной, металлом, кофе и алкоголем, смешанных вместе. Музыка бьет из щелей во всех углах. Но одновременно с этим здесь находится уют. Не было до ужаса пьяных, в чьей крови бурлил адреналин и спирт. Были, почти все, подростки, обсуждающие что-то не такое важное, сколько всего лишь то, что могло бы замять неловкость и настроить на наслаждение этим вечером. Что никак не подходит под описание парня. — Еу, — громко сказала девушка, — мы здесь. И, боже, самое ужасное, что могло случится сегодня, обрушилось именно сейчас. Эмма помахала ребятам и подозвала к столику, за которым она расположилась вместе с Пиком, Куромаку, Ромео, Данте и Клео с Николь. Подходя к ним Зонтик начал придумывать план побега. — Не ожидала, что вы будете здесь, — произнесла вместо него Хелен и посмотрела на Эмму. Черноволосая взглянула на неё из-под накрашенных ресниц и выставила перед ней руку в знак приветствия. — Ты особенно. — Я надеюсь, что смогла порадовать тебя своим присутствием, — ответила Эмма, ухмыльнувшись. — Ты сомневалась во мне? — Нет. — Она помотала головой. — Конечно, нет. — И сжала ее руку в своей. Они стреляли взглядами в друг друга пару секунд, но отвлеклись и отстранились. Хелен была слегка зла, но спокойна, а Эмма довольна впечатлением, но у обеих Зонт смог разглядеть румянец. — Честно, не знал, что вы будете здесь выступать, — сказал Куромаку, отвекая его. — Да, нам пришлось уговаривать его силой, — подал голос Пик. — А меня потащила эта стерва. — Он указал на Эмму, но взгляд был направлен на Вару, и тот смотрел в ответ. Зонтик хотел бы отшутиться, что каждый играет в гляделки с тем, к кому испытывает что-то. Это могло бы объяснить то, что сейчас они с Куромаку сохраняют эти условия, сохраняя напряженное молчание, разбавленное музыкой и заглушенное внутренней тишиной. Он точно не помнит, сколько прошло дней с их ссоры. Может, день или неделя, потому что время ускорило процесс, когда Зонтик вступил в группу, а Куромаку углубился в учебу. Первому становится невыносимо страшно и грустно, а второй слишком упрямый и холодный. Как у них вообще смогло что-то срастись? Зонтик не знает. Он понимает Вару с Пиком. Их отношения за гранью нормального и привычного, потому новая ссора дожидалась их на каждом шагу неровных ступеней. Они справятся. Отношения Феликса и Ромео, возможно, были самыми понятливыми из всех. Они оба проявляли заботу и внимание, старались всегда делать лучше, не ожидая ничего взамен. Зонтик может поинтересоваться о любовной связи между Габриэлем и Данте, но это не нужно. Он знает, что ранняя дружба была крепкой, такой надежной, западающей в душу, не боялась перемен в лице отношений. У него началось всё с разговора, после которого ничего почти не менялось. Просто тишину больше стали обрывать разговоры, а вместо душного одиночества — объятия. — Наш выход скоро, — напомнила Хелен и, взяв ребят под локти, ушла к старым комнатам, в которых должны были ожидать приглашения выйти на скрипучую сцену под громкие аплодисменты. У Зонтика в легких воздух резко закончился, когда пришло осознание всего — скоро выступление. Может, именно сейчас, потому что зал притих, а за приоткрытой дверью было слышно бормотание в микрофон. — Кроме нас здесь ещё певцы-одиночки. Выступаем отнюдь не первые. — Но этого хватило, чтобы по позвоночнику забегали тревожные мурашки. — Каков порядок? — спросил Вару, оперевшись на подоконник, вглядываясь на улицу, тонущую в вечерних сумерках. За стенами здания слышится покой, но они здесь — в шумной атмосфере неоновых прожекторов, гирлянд и нерврозной суеты. — Сначала все вместе сыграем те песни, которые первые в списке, — сказала девушка, настраивая гитару. — Потом я, а дальше выбирайте, как хотите. Можете хоть жребий тянуть. — Для чего мы это делаем? — спросил Габриэль, склонив голову в забавном жесте. — Ну вот мог на сцене это спросить еще? — фыркнул Вару. — Эй, всё нормально, — мягко улыбнулась Хелен. — Честно, я не знаю, как точно и правильно ответить на вопрос, но хочу сказать, что за последние несколько недель мы все постарались на славу, и это того стоило. У вас могут быть разные причины выступать, но, — она указала на дверь, из-за которой доносился плавный перебор струн и нежно льющийся голос, — главное, что вы здесь. Мы все. Если страшно, — то это нормально. Знайте: нам будут хлопать после выступления, и вы почувствуете радость от осознания того, что смогли. Разве это не классно?.. На минуту — будто час — показалось, что время остановилось. Но мгновенно вернувшись, оно подарило очарование. Легче дышать стало, а на лице расплылась улыбка. — Ладно, — бодро произнес Феликс, словно ребенок, покачивающийся на стуле из стороны в сторону. — Тогда мы должны сделать этот день по-настоящему особенным! В зале раздались хлопки, сопровождающиеся свистом и веселыми криками. Словно предназначались им, а не тому, кто недавно ушёл со сцены. Зонтик не заметил, как одна песня перетекала в другую, один человек сменялся другим, и как быстро время лилось из-под пальцем, крепко сжимающих гитару. — Пора, — сказал Габриэль, и вслед за ним потянулись остальные. Зонтик медленно поплелся к двери. — Давайте зажжем! — До жути страшно, но внутри плескалось что-то очень легкое, согревающее, что голова шла кругом от восхищения. Ему нужно уже привыкнуть к этому. Но не смог. — Привет! — На сцену вышла Хелен, помахав рукой восторженной её появлением публике. Девушка широко улыбнулась и перебросила ремень гитары через плечо. — Я давно не выходила на сцену, сами знаете. — Её волосы переливались сиреневых лучах, отливая розовым; Хелен вздохнула. — Но я очень рада, что вы собрались здесь. — Она была красивой, такой нежной и мягкой, завораживающей. В тишине огромного зала голос был мелодичным, льющимся ручьем. — Эта песня посвящается моим друзьям. Она замахнулась и ударила по струнам. — Ты уходишь в закат, а я в рассвет Хелен выражала любовь. Движения медленные, осторожные. Ее рука скользила по гитарному грифу, перебирала струны неспеша. Слишком душевно и сердечно, потому сердце в груди треплется. Эмма расплывается в улыбке, подпирая щеку кулаком. Я не отпущу твою руку никогда, поверь моим словам. Зачем эта боль, принесенная тогда, была вообще нужна?