Только падая в бездну, я расправляю крылья

      Утром за завтраком брат Жуан был особенно молчалив. Преломив хлеб и подав горбушку Северину, мякиш сунул Роману. Все трое со скорбными лицами принялись макать серые куски в густой, сдобренный тмином соус. В небольшой столовой чувствовалось напряжение, никто не пытался заговорить первым, но и глаз не опускал. Наконец старый монах смахнул крошки с острого подбородка и вытер рот.       — Кто вы такие? Как здесь оказались?       Вопрос предусматривал только правду в ответе, и, куснув от волнения нижнюю губу, Северин глухо произнес:       — Брат мой, я и сам не могу понять, как… Мы обычные люди, из России. Впрочем, вам это название ничего не говорит – будем считать, что из Гипербореи.       Отложив грубую полотняную салфетку, которой минуту назад вытирал пальцы, брат Жуан возвел глаза к потолку и зашевелил губами, словно читая нужные данные в невидимой книге. Потом усмехнулся.       — Далековато. А что? Там уже проповедовано Евангелие?       — Россия – христианская страна, хотя и у нас много людей иных воззрений.       — Еретики?       — Я бы сказал – заблуждающиеся, но есть и воинствующие…       — Значит, ничего не изменилось, кроме штанов и обуви. — Задумчиво, в ожидании мясного блюда, отец Жуан принялся натирать черный столовый нож всё той же льняной салфеткой. Спустя некоторое время поинтересовался как бы между прочим: — Ты священник?       — Нет, не рукоположен.       — Монах?       — И опять нет, не пострижен.       — Почему? Возраст у тебя подходящий.       — Недостоин.       — Ах вот в чем дело! Имеешь тайный грех?! То-то тебя лукавый привечает, даже зовет по имени! Покайся, брат мой, пока не поздно, вернись в лоно праведников!       На этом благочестивом восклицании подали жареных каплунов, истекающих ароматным раскаленным соком. Ребята ели руками – роскошь иметь вилку была позволительна только аристократам, к которым никто из сидящих за столом не относился. Обжигая пальцы, разодрали тушки, отделяя наиболее лакомые кусочки, и вдруг уставились на отца Жуана, так и не притронувшегося к мясу. Тот всё еще пребывал в легкой задумчивости, ковыряя ногтем рассохшуюся столешницу.       — Что же мне с вами делать-то? Какой вынести приговор?..       — А разве ты здесь не из-за Рахиль, которую обвиняют в колдовстве?       Жуан покачал головой и глубоко вздохнул.       — Разврат священства не моя стезя. Впрочем, назначу ей покаяние в монастыре на год.       — И всё?       — А что ты хотел? Я осмотрел девицу – ведьминых отметок нет. Во время ритуала она в связь с лукавым не вступала, на твою уловку с детским жиром не попалась. Какого решения ты требуешь, Северин? У меня таких ведьм в каждом дворе по десятку! А то что красивая, так все еврейки, знаешь ли, смазливы. Взгляни лучше на это! — Брат Жуан засунул руку под накидку на груди и вытащил сразу несколько смятых листов, демонстративно разложив их на столе. — Это доносы в конгрегацию от брата нашего, ныне покойного. И все они обвиняют вас! А это письма добрых поселян – здесь наберется на парочку костров, уж ты мне поверь! Но я пока воздержусь от выводов. Кстати, могу взглянуть на твои руки?       Северин нехотя обтер жирные ладони о сутану и протянул инквизитору.       — Как я и предполагал, ни язв, ни ожогов, а ведь недалече чем вчера ты прикоснулся к святыне. Значит, не всё потеряно, друг мой. Да, я вернул мощи святого Иллария в алтарь сразу после окончания ритуала и прошу тебя более так не поступать – подобная непочтительность однажды обернется против вас.       — Я должен был защитить друга и скрыть на время тебя, брат мой. Власть демона кончается там, где сияет святость.       — Значит, в мою святость ты не поверил? — на губах старика заиграла озорная ухмылка. — Зачем мучил бедного покойника, выспрашивая обо мне?       Положительно, брат Жуан был вездесущ и в каждом вопросе знаток! Может, из-за уязвленного самолюбия или беспокойства, что встретил сильного соперника, Северин и стал по-глупому нарываться?       — В твою святость? Где она была, когда ты поднес приору чашу с отравленным Причастием? Кровью Христовой причащаются только священники и ты знал это! Знал: кроме нас, никто не осмелится прикоснуться к чаше. Ты хотел его смерти! И моей!       — Не хотел! — Тощий кулачок вре́зался в деревянный стол, так что даже подпрыгнули глиняные кружки с кислым пивом. — Ты делаешь выводы, не основываясь на фактах. Да, я следил за тобой – уж не в меру рьяно ты пытался убедить меня в собственной невинности. Но твоя латынь слишком древняя, а греческий без излишеств, других языков ты не знаешь, что очень странно для миссионера. Ты крестишься, складывая троеперстие, ешь курятину в пятницу, войдя в комнату – глазами ищешь образ и, не найдя, ругаешься про себя. Но даже не это меня настораживает. Ты так легко переступаешь опасную черту, общаясь с дьяволом, и не чувствуешь себя виноватым! Это в традициях твоей страны?       Погребенный под множеством доказательств, Северин был уже не рад, что сорвался, примирительно засопел:       — Это для пользы дела.       — И какого? Почему решил, будто бы я враг? Причастие не было отравлено, иначе ты не сидел бы тут. Смерть приора произошла по иной причине. Требуя от него ответа, ты даже не догадался рассмотреть его горло, а если бы был опытнее, то нашел бы там небольшой разрез. В пищеводе был камень, маленький, но вполне способный закупорить проход.       — Безоар?       — Он самый. Его держат под языком, опасаясь яда. Наш недоверчивый друг, увы, предпринял ненужные меры предосторожности. Я нашел вышитый тайными символами мешочек в его одеждах, там он держал безоар и перед причастием незаметно положил себе в рот.       — Выходит, мы могли спасти его, но вместо этого упражнялись в гордости?       — Ты – да, я же… я тогда делал выбор. Возможно, неправильный, но… я выбрал тебя. И сегодня мы уезжаем, идите собирайтесь в дорогу.       — А кающиеся? Твои спутники?       — Еще вчера отпустил по домам. Хватит прохлаждаться без дела, пусть лучше работают в поле.       Поскольку за утренней трапезой диалог велся на латыни и Ромка ничего не понял, в комнате наверху Северин вкратце пересказал ему суть разговора, не упомянув только о своей ошибке. Всё это огорошило парня, однако не сдержало от упрёков другу:       — Ты теперь с крысенком в союзе?       — Не совсем… но всё, что он сказал, имеет место быть, пока я не найду иных доказательств.       — А как нам вернуться домой, сможешь узнать?       — Боюсь, этого нам никто не сумеет гарантировать. Давай привыкать с жизни здесь, а там посмотрим.       Вскоре ребятам принесли вполне приличную дорожную одежду.       Рассматривая грубые полотняные штаны, кем-то изрядно поношенные, Ромыч трижды проклял себя за то, что связался с Инквизитором. Не найдя застежки в виде привычной молнии или хотя бы пуговиц, кряхтя, натянул их поверх нижней рубашки из беленого холста, которая пришлась более чем кстати. Смешная куртка на веревочках удобно устроилась на плечах.       Сражаясь с длинным священническим одеянием, Северин привычно цедил сквозь зубы грязные ругательства, а сандалии в сердцах зашвырнул в самый дальний угол комнаты. Широкие рукава сутаны, достающие едва ли не до земли, путались под ногами, тяжелый капюшон тянул плечи назад.       Вся одежда, не будучи новой, имела вполне приличный вид: прорехи зашиты, особо крупные дыры виртуозно заштопаны. Под кучей барахла Роман обнаружил недлинный меч – такой, как в фильмах показывают, разве что неблестящий, но острый.       — Это тебе или мне?       — Дурацкий вопрос. Где это ты видел святых с мечом?       — Александр Невский, например. Георгий Победоносец! Святой Мартин!       — Ну запел соловьем! Хватит мне тут устраивать переэкзаменовку по житиям святых, — недовольно фыркнул Севка. — И между прочим, святой Мартин использовал меч не по назначению.       — Он отре́зал им половину собственного плаща, чтобы одеть нищего, — желая блеснуть познаниями, подковырнул Ромыч и вдруг рассмеялся – впервые со времени перемещения.       Из конюшни вывели двух мулов и бурую, с раздвоенным задом, старую кобылу. Приметив мягкие подушки на седлах и в целом богато украшенную сбрую, Северин смекнул что к чему и, подойдя к крайнему животному, взял его под уздцы. Невозмутимый мул скосил томный глаз на нахального чужака, меланхолично вздохнул.       — Нравится? Забирай. И подведи моего скакуна к крыльцу! — Брат Жуан вышел в серой дорожной хламиде и соломенной шляпе с широкими полями, за спиной угадывалась котомка, набитая припасами с кухни.       Со ступеней он неспешно и с достоинством перетек в седло. Севка тоже не стал мешкать: быстро поставив ногу в стремя, легко взгромоздился на невысокую лошадку с длинными ослиными ушами. Ромка же топтался в стороне, не понимая, что делать.       — Лезь на кобылу! — крикнул заботливый друг и с удовольствием стал наблюдать, как бывший отвязный байкер, прыгая на одной ноге, пытается поймать носком короткое стремя. — Ремень опусти, потом подтянешь!       Еще бы знать, какой ремень! Во дворе начали собираться слуги. Указывая на варвара пальцами, они смеялись и выкрикивали непристойности.       — Да пошло оно всё! — вконец не выдержал Роман – кобыла крутилась на месте точно волчок, прядала ушами и фыркала. — Пешком дойду!       Уже хотел бросить повод, как вдруг на его красную от напряжения ладонь легла иная, маленькая, но крепкая загорелая ладошка. Рахиль улыбнулась и попридержала лошадь.       — Э-э-э, не понял…       — Мы берем ее с собой, по дороге в монастырь закинем.       Красавица, поняв смущение парня, протянула Ромке руку и сказала что-то на своем, ободряющее. Набрав побольше воздуха в легкие, он вторично сунул ногу в стремя и, перенеся вес тела на неустойчивую опору, подтянулся и смог перекинуть ногу через седло. Следом и Рахиль без усилий поднялась на круп лошади, моментом вспорхнула птичкой и прильнула сзади к незадачливому кавалеру.       Вскоре маленькая кавалькада выехала за пределы поселения, оставив позади поля, домики и заброшенное аббатство.       Первое время ехали молча. Отец Жуан клевал длинным крючковатым носом и временами впадал в полудрему – размеренный, неторопливый шаг мулов очень располагал к этому. Северин вскоре тоже начал позевывать, а вот Ромычу было не до сна. Девушка так горячо и жадно обнимала его со спины, так прижималась к нему молодой упругой грудью, что вскоре всё естество парня пришло в боевую готовность.       — Эй, отодвинься, — бросил через плечо.       Рахиль ничего не поняла и еще сильнее прильнула к симпатичному спутнику, обдавая запахом застиранной старой рубашки. Было что-то очень неправильное в том, как тело желало её. Ромка мучился, пинал ногами брюхо кобылы, тихо ругался. Девка меж тем совсем осмелела: шаловливые пальчики проникли под куртку, нащупав край футболки, забрались под нее. Парня бросило в жар, хотя стояла далеко не теплая весна. Он начал пыхтеть и задыхаться точно старик. И тут влажные губы коснулись шеи, нежно, осторожно. Словно пробуя на вкус добычу, маленькая хищница крутилась, елозила позади, находя губами особенно чувствительные места Романа. Расфокусированным взглядом тот продолжал наблюдать за едущими впереди на мулах спутниками, но внутренним зрением и всеми нервными окончаниями был уже с ней, с Рахиль. В какой-то момент он вдруг осознал, что безумно хочет её, горячую, необузданную, презирающую чопорную мораль поддельных святош. Хочет, несмотря на грязь и вонь давно не мытого тела.       Быстрый язычок лизнул за ухом, прошелся по ушной раковине. «Да гори оно всё синим пламенем!» — подумал Ромка. Перехватив руку девицы, настойчиво прижал ладонь к изнывающему паху. Та и не думала смущаться, напротив, удвоила усилия. Поцелуи в шею стали смелее, похожими на укусы. Зубы девчонки оказались на редкость острыми, а язык почему-то шершавым, но даже это не показалось Роману подозрительным. Он, запрокинув голову назад, отдался во власть опытной соблазнительницы и, изнывая от невозможности прямо сейчас удовлетворить страстное желание, лишь глухо стонал.       Только ближе к вечеру, когда тени стали совсем длинные, а на верхушки деревьев улеглась пропитанная дневным зноем мгла, показались стены монастыря. Отец Жуан, очнувшись от муторной дремоты, встрепенулся и, дав пинка своему мулу, резвой рысью поскакал вперед, даже не оглянувшись на спутников.       — Ты часом не заболел?       Позевывая, Северин выглядел мятым и уставшим, но нездоровая краснота друга не укрылась от внимательного взгляда.       — Я в порядке, — прохрипел парень, толкая локтем Рахиль, которая тотчас убрала руки с разгоряченного пресса и скромно опустила глаза.       — Ну смотри, — неопределенно то ли предостерег, то ли пригрозил Инквизитор. Подгоняя своего низенького скакуна, припустил за ускакавшим монахом.       Вблизи монастырь выглядел еще хуже, чем издали: закатный солнечный отблеск пробивался сквозь огромные дыры в каменной кладке, застревал в зеленеющих там пучках трав с мелкими белыми цветочками, а высокий чернобыльник заполонил всё пространство перед входом. Отцу Жуану пришлось нырнуть в его изумрудные заросли, чтобы добраться до дубовой калитки с грубым железным молотком в качестве звонка, и теперь наружу торчала только плешивая седая макушка.       — Непохоже, что монастырь обитаем, — вздохнул Северин. Он по-прежнему не доверял пронырливому крысенышу, но отступать не решился.       Изголодавшийся за день мул был рад немного пощипать траву, растущую возле стен, – вытягивая шею, всё смелее и смелее подступал к ней. С ближайшей башни сорвалась стая ворон, с криками понеслась к лесу. Испугавшись птиц, кобыла вдруг встрепенулась, поддала толстым задом, прыгнула в сторону, бешено лягаясь и истошно мотая головой.       — А-а-а! — Ромка, схватившись за седло, отчаянно пытался удержаться на враз ставшей неудобной спине.       Крепкие объятия девицы сковали движения, и потому после пары минут сопротивления они оба рухнули на траву под ноги лошади. Всхрапнув, та отпрянула, приминая заросли, бросилась прочь от монастыря. Меланхоличный мул, жуя пучок травы, проводил ее бег усталым взглядом.       Вернулся отец Жуан. Судя по взволнованному лицу, он надеялся обнаружить здесь радушный прием, а нашел только наглухо запертую калитку.       — Дверь заперта изнутри, петли покрыты ржавчиной. Калитку не открывали по меньшей мере полгода – я не нашел свежих отметин. Трава не примята и довольно высока, значит, с зимы в этом месте не было гостей.       Роман подошел в Северину и неуверенно прикоснулся к руке.       — Нас не ждут?       — Похоже на то. Надо высадить дверь.       Скептично осмотрев толстые доски, не тронутые тлением, друг покачал чернявой вихрастой головой:       — Не получится. Легче перелезть через стену.       — Вот и полезай. Чего стоишь?       Оглянувшись на девчонку, Ромыч подмигнул ей: дескать, не боись, сейчас разберемся. Схватившись за повлажневшие от вечернего холода камни, упруго подтянулся, найдя небольшие выступы в стене, закинул тренированное тело наверх и в два счета оказался на гребне стены.       В сумерках мертвый монастырь производил тягостное зрелище, даже хуже, чем заброшенное аббатство – в том хотя бы изредка теплилась жизнь, а здесь она словно остановилась. Весь двор зарос низким кустарником, крыша ближайшего дома провалилась внутрь, окна зияли темными дырами.       Роман присвистнул:       — Ну дела… я бы тут ни за какие коврижки не согласился ночевать. Слышь, Севка! Пока совсем не стемнело, давай поищем постоялый двор.       — А платить натурой будешь? — как всегда огрызнулся друг. — Кончай придуриваться, отодвинь засов.