Только падая в бездну, я расправляю крылья

      В ночной мгле противостояние двух парней казалось гротеском: один – умоляющий, другой – негодующий, но оба пока еще друзья.       Ромка, так и не протянув руки, излишне резко захлопнул дверь, а Северин некоторое время стоял, тупо вглядываясь в неровные доски, потом быстро поцеловал крест и опять повесил на шею. Поёжился от промозглого сквозняка, медленно побрел прочь. Мимо часовни, мимо трапезной – туда, где виднелись серые пики стен. Найдя сухое место, в одной из выбоин свернулся калачиком, стремясь сохранить тепло. Ветер, как назло, только усиливался, выл в трещинах камней, и даже в теплой широкой сутане Инквизитору было отчаянно холодно. Стараясь забыться коротким сном, прижался к грубой плите, словно ища у неё защиты… как в детстве.

***

      В детстве, когда отец в пьяном угаре выкидывал маленького сынишку из дома, Севка бродил по городу, не зная, где спрятаться на несколько часов. Магазины, аптека и вокзал были лишь временным убежищем – в крошечном городке они закрывались рано. К тому же, заприметив шатающегося без дела мальчонку, «добросердечные» служащие гнали его в три шеи, опасаясь воровства. Единственным местом укрытия для продрогшего до костей малыша оказался старинный храм, стоящий на отшибе, – дряхлый, заброшенный, с выбитыми стеклами, с закрытой на три кирпича дверью. Там, в тишине пустой церкви, Северин впервые увидел Бога.       Грязный оголодавший ребёнок забирался под алтарь. Сделав его подобием дома, приносил сюда найденные книжки и часами рассматривал божественные картинки. Особенно ему нравились ангелы с румяными щечками, которые с умилением взирали на него с потрепанных бумажных страниц. Казалось, будто эти добрые создания понимают, жалеют, подбадривают одинокого маленького скитальца, и тогда долгие ночи уже не виделись такими пугающими, ведь у него появились друзья – пусть нарисованные, но зато красивые.       Северин поднимал с пола облупившиеся иконы, тяжелые от влаги, расставлял вдоль стены, вёл с ними беседы, по-детски наивные. Часами, а иногда целыми сутками пропадал в храме, и лишь голод гнал его прочь, домой, где пропахший сивухой отец орал и требовал денег. Денег у ребёнка не было, однако оставались мамины вещи, украшения, оставалось то, что раньше было жизнью его семьи и что папаша планомерно теперь пропивал, посылая мальчика в скупку. Вскоре из квартиры исчезло всё более-менее ценное, даже мамины чашки, и тогда напрочь обозленный отец, сильно избив сына, велел ему принести денег – всё равно откуда.       Выскочив на мороз без пальто, в одной рубашке, Северин бросился бежать к единственно безопасному месту – своему храму. Перемазанный кровью, припадая на отбитую ногу, в ранних зимних сумерках добрался до заветной двери и, увидав, что кирпичи, прикрывающие её, отброшены, зарычал. Кто-то пробрался в его логово, кто-то незнакомый сейчас, наверное, рассматривает его книжки или разговаривает с портретами. «Убью! — впервые произнесли страшное слово разбитые губы. — Это мой дом, мои друзья!» Зажав в руке обломок кирпича, едва дыша вступил под свод собора. Мальчишка готов был сражаться за то немногое, что насобирал, не отдавая ни крупинки найденного счастья. Ненависть ослепила его! Спрятав на груди камень, стал тихо пробираться в знакомых нагромождениях упавших бревен, стараясь производить поменьше шума, и услышал… молитву.       Кто-то просил о милосердии, прощении, кто-то плакал, не скрывая прерывистых рыданий. Малыш застопорил: вор стал бы, не таясь, плакать? Потрогал под рубашкой обломок кирпича, а затем, ступая неслышно, обошел внутри храм, скрываясь за горами мусора, и, улучив момент, юркнул под алтарь. Затаился. Человек не заметил гостя и потому продолжил горячую молитву, падая ниц перед распятием. Приподняв мешающую обзору ткань, мальчик наблюдал, как без устали незнакомец крестится и кладёт земные поклоны. Внезапно стало смешно – таким нелепым показался тот человек. Забывшись, Севка громко хихикнул. Хихикнул и закрыл ладонью рот… Поздно – голос эхом прокатился по храму! Мужчина затих, прислушиваясь, тяжело поднялся с колен и направился к алтарю. Северин забился в самый дальний угол, но, когда свет церковной свечки вырвал из полумрака лицо пришельца, закричал:       — Уходи! Это мой дом!       Незнакомец замер, разглядывая мальчонку, а затем, не сказав ни слова, просто опустил полог. Вернувшись обратно, встал на колени и продолжил молитву, только на этот раз он уже не плакал, да и слова звучали сдержаннее…       Так прошла ночь. Севка чутко дремал, прислушиваясь к звучащему голосу, боялся, но человек больше не делал попыток подойти к нему, а уж тем более вытащить из укрытия. Утром странный визитер исчез. Вылезая на четвереньках из-под алтаря, Северин наткнулся на две мелкие бумажные купюры, прижатые камнем от ветра. Не веря глазам, схватил деньги, едва не заплясав на месте! Кто бы ни был тот неизвестный, он уже не вызывал отторжения – напротив, мальчику вдруг захотелось увидеть его снова.       Купив десяток пирожков в ближайшей лавке, Севка смолотил всё в один присест и решил домой не ходить. Вообще. Никогда. На полу лежал истлевший коврик, в него и завернулся, чтобы скоротать немного времени до вечера, – вдруг вчерашний благодетель опять придет и снова оставит деньги?       Довольный и сытый, Северин не прятался, наоборот, ему вдруг стало стыдно за грязь и паутину в храме. Наломав прутьев, связав их веревкой, он соорудил некое подобие веника – впервые захотелось сделать нечто хорошее, как когда-то с мамой. Сморгнув невольную слезу, решительно взялся за уборку.       Мужчина пришел ближе к ночи. Опасаясь, ребёнок всё же заполз под алтарь и стал следить за ним, впрочем не особо скрываясь. А тот, словно не замечая, опять принялся молиться, правда, на этот раз не плакал – слова звучали мягко, скорее печально. Незнакомец принес с собой свечи, и в дрожащем полумраке, в тенях, отбрасываемых на стены, Севка смотрел и слушал. Казалось, что прекраснее зрелища он никогда не видел, под молитву заснул, а утром у алтаря лежали не только деньги, но и теплая детская курточка. Примерив её, поразился, насколько та оказалась ему впору. «Это, наверное, и есть Бог, — решил, глотая крупные куски хлеба и чувствуя приятное тепло в животе. — Вот значит он какой – красивый и добрый!»       Интересно, сколько ему тогда было – шесть? семь? Странно, Северин не мог вспомнить, как бы ни пытался…       «Бог» приходил каждый день. Севка перестал прятаться – напротив, радостно улыбался, когда тот появлялся на пороге, обязательно принося с собой что-то вкусненькое или очередную очень нужную вещь, например, зимние ботинки. По негласному правилу не замечая маленького бедолагу, клал дары неподалеку от алтаря, а затем молился. Вскоре мальчонке стало любопытно, зачем его «Бог» так делает. Однажды набрался смелости и встал на колени рядом с ним, неумело крестясь и еще более неумело кланяясь. В тот вечер они не сказали друг другу ни слова, каждый молился как мог, но именно тогда между ними закрепилась невидимая связь, которая и привела Северина к сегодняшней ночи.

***

      Заворочавшись в тесном пространстве, Инквизитор раздраженно вытянул затекшие ноги – убежище было решительно маловато для выросшего бродяжки. Набросив на голову капюшон, он выбрался из стены. Где-то здесь были заброшенные кельи… Оглянувшись, заметил отца Жуана, наблюдающего за ним.       — Ты не пришел на молитву, я беспокоился.       — Я молился в одиночестве.       — Безусловно, — в голосе старого аскета сквозила саркастическая насмешка. Полная луна выхватывала из мрака его хмурое лицо. — Ты не пойдешь к другу?       — Нет.       — Могу предложить тебе библиотеку, заодно и почитаешь душеполезное.       Согласившись с монахом, направился в сторону, совершенно противоположную маленькой поварне, где сейчас горел огонь, было тепло и уютно… Заиндевелый холод поселился в груди. Если бы мог, Инквизитор, наверное, заплакал, чтобы облегчить боль, да вот только вместо этого лишь кусал сухие бескровные губы…

***

             — Ты должен ходить в школу.       — Зачем? Я знаю всё, что мне необходимо! — так ответил Северин отцу Григорию накануне первого сентября.       Расположившись с ногами на лавке, он мечтательно рассматривал новенькое Священное Писание.       — В духовном образовании ты преуспел, но и светские науки нельзя отвергать. Человек церкви должен быть разносторонне образован.       — Зачем? Я могу молиться и без науки.       Отец Григорий грустно взъерошил жидкие волосики на макушке будущего Инквизитора.       — Прими это как послушание. Я договорился с директором приюта, где обучают таких же, как ты, несчастных детей.       — Я счастливый! — перебил мальчик.       — Извини, не подумал. И всё же с первого сентября там открывается школа. Мы выправим тебе документы, а ты учись, как сможешь.       Опустив голову, отец Григорий ласково гладил воспитанника по спине, обнимал за плечи.       — Мы ведь расстанемся…       — Да, но на время… пока не закончится обучение.       — Значит, если я хочу вновь увидеть тебя, отец, я должен стараться? Я буду стараться!       И Севка старался. Все годы учебы оставаясь нелюдимым одиночкой, только и делал, что штудировал учебники, попутно записавшись еще в три библиотеки. На уроках отвечал быстро, материал схватывал на лету. Не сдружившись ни с кем, играм и отдыху предпочитал многочасовую работу за письменным столом. До ломоты в глазах изучал серьезные книги, набираясь нужных знаний. Ночами молился. Единственный, кто мог без запинки вычитать утреннее и вечернее правило, не пропускавший ни одного церковного служения, а иногда пропадавший в школьном храме сутками, особенно полюбился работникам приюта. За неуёмное рвение сверстники его дразнили, называли не иначе как «святоша», «наш поп», «фанатик», в спину смеялись и крутили пальцем у виска, строили мелкие детские пакости. Северин не обращал внимания. Точно лошадь, закусившая удила, он мчался к единственно ему ведомой цели – получению аттестата.       Получил. В четырнадцать. И в ту же ночь сбежал. В свой храм…       Семь долгих лет он не был здесь… Даже в каникулы воспитанников не отпускали по домам, если родители не приезжали за ними, не оформляли кучу бумаг. Семь лет отец Григорий не подавал о себе весточки, не звонил и даже не писал. Первое время Северин ждал хоть каких бы то ни было известий, потом ждать перестал и еще сильнее налег на учебу. Он должен быть эрудирован, всестороннее образован, он должен быть достоин… «Аксиос!» — единственное слово, которое он жаждал услышать, и оно стало бы заслуженной наградой за все годы учебных трудов.       Он не нашел дома… Теперь на месте заброшенного строения высился новенький, сверкающий белой штукатуркой и золочеными карнизами храм. Вокруг были разбиты клумбы, посажены деревья. Степенные старушки в разноцветных платочках, рассевшись на скамеечках, деловито обсуждали последние новости. Заметив худого подростка в истертой курточке и грязных штанах, сурово насупились.       — А тебе что здесь надо? Уходи, пока батюшка не прогнал взашей, наркоман проклятый!       — Я не наркоман, — грустно буркнул под нос, тревожно прижимая к груди пакет с документами.       Волнуясь, вступил на новенькое крыльцо, провожаемый строгими взглядами бабок. Размашисто перекрестился. Те громко фыркнули:       — Видали и не таких! Ну иди. Попробуй только своровать чего-нибудь!       Тревожно скрипнули половицы притвора. Слегка нагнув голову, Северин вошел в совершенно незнакомый храм, невольно ища взглядом родные облупившиеся стены, низкий потолок – то, что когда-то давно было единственным любимым местом.       — Куда грязными ботинками по чистому?! Ноги-то оботри! Чай, не для тебя тут полы намыты!       — Извините.       Всё еще не веря в утрату, паренёк тщательно обтер подошвы обуви, оглядывая дорогое убранство: стеллажи с иконами, серебряный бак со святой водой, инкрустированные темным деревом лавки с церковной атрибутикой.       — Хоть бы свечку купил. Ишь, поперся без пожертвования сразу к алтарю, — зашипели вслед.       — Аспид проклятый, глазищами так и зыркает!       — Погоди, Петровна, наплачем мы через него.       Собравшись вместе, трое служительниц, не скрываясь, принялись обсуждать пришельца. На часах уже был полдень, службы закончились, храм успели убрать к вечерне, и, пользуясь короткими часами отдыха, ревностные бабули услаждали души местными сплетнями да пересудами про знакомых.       Северин обвёл глазами церковь. Даже стены и те изменились: исчезли старинные фрески, на их месте теперь красовались росписи анилиновыми красками – яркие, кричащие. Быстро перекрестившись, чтобы отогнать от себя крамольные мысли, поцеловал праздничную икону, выставленную на аналой, и, заприметив в левом пределе лик Божьей Матери, направился туда. Это было единственное изображение, оставшееся от старого храма, – почему-то его не записали, оставив как есть, только слегка подновили.       Северин зарыдал, упав на колени.       — Мама, мамочка, ты здесь! А я уже совсем надежду потерял! Думал, не найду вас! А ты ждала меня, ты верила, что я вернусь! Смотри, — всхлипывая, полез за пазуху, вытаскивая пакет, вытряхивая из него аттестат. — Смотри, матушка, одни пятерки! Я хорошо служил Тебе и Твоему Сыну, я не разрешал себе даже помысла об иной участи и вот результат: я теперь достоин служить Вам!       — Это кого ты матушкой назвал? — раздался сбоку холодный голос.       Северин обернулся. Немного поодаль стояла молодая женщина. Длинная, в пол, коричневая юбка, кофта старинного фасона с лоснящимися рукавами.       — Матушка здесь я, и я тебя не знаю. А теперь покинь храм.       Несоответствующее возрасту скорбное выражение лица и твердость намерения выкинуть неподходящего прихожанина сделали ее облик еще более жестким.       Будущий Инквизитор медленно поднялся с колен. Склонив голову к плечу, без смущения уставился на подошедшую.       — Не богохульствуй в святых стенах! — голос из слезливо-просящего преобразился в сверкающий металлом выговор. — В церкви есть только одна Мать и она за моей спиной! А кто ты, я не знаю.       К ним подскочили тершие подсвечники бабки, с ходу обрушивая на гордеца-подростка всю ярость старческого гнева.       — Ты глаза-то раскрой, нехристь! Матушка-попадья перед тобой!       — Проси прощения, ирод окаянный!       — Кланяйся, спина-то, чай, не отвалится!       Его толкнули несколько раз, но Северин не тронулся с места. Угрюмо уставился в пол, закусил губы. Слабые ручонки старушек теребили его куртку, крики становились всё слышнее.       Из подклети показался мужик, спешивший явно на выручку. Во всей этой кутерьме только голос отца Григория остановил назревавшую было драку.       — Северин? Ты почему сбежал из приюта?..