Только падая в бездну, я расправляю крылья

      «Что ты тут делаешь?» — разве такой вопрос желал услышать Северин? За годы учебы он передумал множество вариантов: от встречи с радостным воссоединением до полного отчаянья и исчезновения отца Григория.       В приюте не запрещали звонки родственникам, но священник не был Севке отцом, потому на все просьбы сообщить ему хотя бы раз в год о себе и своих успехах получал сочувственный отказ. Северин смирялся. Гордо, с болью, но смирялся. Еще яростнее принимался за учебу, ничего не видел, кроме учебы. Ради этого момента. Чтобы однажды прийти и получить признание своих трудов. Ему не нужно было похвал, хватило бы одной улыбки, и он был готов отдать за эту улыбку жизнь.       — Что я здесь делаю? — горько переспросил. — Разве это не мой дом?       Люди, стоящие в храме, начали перешептываться.       — Он сумасшедший? Надо звонить в полицию!       — Не надо, я его знаю.       Отец Григорий величественно взмахнул широким рукавом, словно прикрывая Северина. Подняв с колен, повёл его, еще не остывшего от незаслуженной обиды в алтарь.       — Ты что здесь устроил? Матушку напугал, служительниц обидел. Северин, ты стал дерзок, а это неприемлемо.       — Я вернулся, как и обещал.       Тепло зажжённых свечей пробралось под толстую куртку, хотелось спать и еще более есть. Вспомнив, что кушал последний раз в приюте, беглец вздохнул.       — Мне бы просфору, пожевать.       Отец Григорий оглянулся. Найдя на жертвеннике круглый пресный хлебец, рывком протянул воспитаннику, а затем сел на маленький стульчик, наблюдая как аккуратно, с почтением тот принялся откусывать кусочки.       — Тебе надо вернуться к отцу.       — Нет, никогда.       — Северин, я не могу более проводить с тобой время. Ты вырос, и близкие отношения между нами могут быть неправильно поняты.       — Что в них неправильного? Это ты научил меня верить, ты накормил и обогрел меня, ты спас меня. Что в этом было неправильное?       Отведя глаза, священник вздохнул.       — Ты чист, Северин, тебя не коснулись пороки этого грешного мира. Я думаю, что монастырь и ранний постриг для тебя будут лучшим исходом. Ты хочешь стать монахом?       Теперь уже будущий Инквизитор не знал, куда день глаза, суетливо заерзал на стуле, кусая губы.       — Это слишком большая честь, я не готов.       — Тогда вернись домой, к отцу, и веди мирскую жизнь, раз отказываешься от ангельского служения!       В голосе отца Григория Севка уловил нотки раздражения. Опустив голову, он торопливо догрыз чёрствый хлеб и, встав, поклонился.       — Благодарю за милостыню. Я хочу помолиться.       — Пусть Господь укажет тебе правильный путь.       Всю всенощную службу Северин простоял на коленях. Заливаясь слезами, он горячо шептал молитвы и часто кланялся, ударяясь лбом о серые плиты храма. Находящиеся рядом немногочисленные прихожане со страхом смотрели на него, невольно отодвигаясь, крутя пальцем у виска, а когда был пропет последний псалом и прочитана последняя молитва к нему подошли.       — Просим уйти, храм закрывается.       — Мне некуда идти. Пожалуйста, можно я всего одну ночь здесь переночую? Отец Григорий, разрешите, я вот здесь, на лавке!       Мокрым раскрасневшимся лицом Северин уткнулся в ноги бывшего покровителя, униженно хватаясь за полы рясы. Старушки заохали, но подойти ближе побоялись.       — Если ты сейчас не уберёшься, я вызываю полицию! — знакомый женский голос поставил точку в умалении парня.       Демонстративно вытянув из сумочки телефон, незнакомка ткнула им в лицо Севке.       — Смотри: набираю номер, тебя отвезут в психушку или в обезьянник! Выбирай! Сопли распустил, думал, кто-то поведется на твои излияния? Мы и не таких здесь видели. Так что? Уходишь или…       — Отец Григорий!       — Уходи, — тихо подтвердил священник слова женщины и тихонько оттолкнул Северина ногой в лицо.       Шатаясь он поднялся, ничего не видя от слез, чувствуя вместо сердца огромную черную дыру, медленно поковылял к выходу…       Всё изменилось: и храм, и люди. Он словно попал в чужую страну, в чужое общество. Это не его друзья, не его отношения, это не его мир… Но он найдет себя. Найдет место, где его примут и ему будет хорошо…       Прохладная майская ночь немного охладила голову. В конце концов у него есть родной угол. Отец, хоть и сволочь, но всё же отец…       Запинаясь, он шел знакомой дорогой и вскоре стоял перед родной дверью. За годы его отсутствия кожаная обшивка на двери лопнула и торчала сейчас клоками грязной серой ваты. Звонок не работал, а даже если бы и позвонил, вряд ли бы кто услышал, потому что в глубине квартиры громко пел старинный магнитофон, доносились пьяные вопли и истерический женский смех. Северин осторожно взялся за ручку двери, она была не заперта. С порога потянуло отвратительным запахом сивухи, перемешанной с каким-то химическим, а скорее аптекарским, смрадом.       У входа лежал парень без признаков сознания. Перешагнув его, Северин вошел на кухню. Здесь уже пятеро что-то варили на загаженной плите, поминутно ругаясь. В углу, на диванчике, спал отец. В застиранной серой майке и без штанов, он выглядел жутко посреди этой непотребной суеты.       — Ты кто?       Пьяная девица повисла на шее, потянулась небрежно накрашенными губами к шее.       — Я здесь живу, а вот кто вы?       — Мы? — Нахалку вопрос не поставил в тупик. — И мы здесь живем!       — Все?       — Ага-сь, там в комнате все наши!       Отцепив девку, бросился в единственную в квартире комнату, застав там еще с десяток парней, раскуривающих самодельные сигареты.       — Убирайтесь!       — Ты кто вообще такой? — Навстречу ему поднялся детина почти под два метра ростом. Небрежно жуя косячок, с удовольствием выдохнул дым в лицо Севке.       С пола крикнули:       — Вован, это ж Шурик! Иди сюда, братуха! Чё, трубы горят?       — Я не Шурик!       — Ну не Шурик, значит Генка! Вас тут хрен разберешь! Соли хошь?       — А есть?       — Нюхни, а хошь выпей. — Северину протянули мутный стакан с не менее мутным содержанием.       Он присел, повел носом – вроде без запаха. Зачем пить соленую воду? Впрочем, почему бы и нет… С непривычки затошнило, но, сглотнув мерзкий напиток, будущий Инквизитор вдруг почувствовал себя неплохо: прошел голод, исчезли обиды, впервые за столько лет его умиротворило расслабленное состояние, хотелось всех полюбить, а еще более спасти. Уронив стакан, он поднялся, силясь произнести потрясающую проповедь, что внезапно зародилась в голове, и… упал на бок. Тело не слушалось – напротив, хотелось валяться, вжимаясь в грязный угол и рассматривать картинки, появившиеся под закрытыми веками.       «Это, наверное, и есть Царство Небесное», — думал. Мысли текли плавно, не колеблясь, открывая новые и новые потрясающие виды: изумрудный тенистый сад… белая дорога… видневшийся вдали дом… «Мой дом», — вдруг решил и сразу с этим согласился. Севка был счастлив. Он боялся расплескать эту радость, словно нес ее в переполненной чаше, замирая от дрожи в ладонях. «Это мой дом, место, где живет любовь». Он уже видел на пороге мать, молодую, не измученную болезнью… родные черты… улыбка… В груди стало горячо, хотелось рыдать и смеяться одновременно, хотелось обнять весь мир и, сжав до размеров сердца, втиснуть его в холодную грудь. «Я умер? Мама! Я умер! Я иду к тебе! Я люблю тебя!» Мать протягивала ему руки, длинные, золотые, как и всё в том мире… Руки почему-то удлинялись, и на них алели зловещие когти. Точно лапы хищной птицы, они скребли расстояние между Севкой и матерью. «Искали? Меня?» В том наркотическом сне не было месту разуму. Чудовище, порожденное воспаленным мозгом, заглатывало пространство, разрывало его в клочья, оно хотело Севку, и он хотел его…       Исчезли дорогие черты, их место занял иной облик. Теперь это был красивый парень с умопомрачающей ухмылкой пухлых губ, полным нежности взглядом, отдаленно он чем-то напоминал отца Григория, но был неизмеримо моложе, притягательнее. «Ангел?»…       — Любишь. А ты знаешь, что это такое?       — Бог есть любовь, — едва шевеля языком, попытался сказать, но не услышал своего голоса.       — Бог? О, ты не знаешь Бога! Ты ничего не знаешь, но я могу приоткрыть завесу, вопрос только в оплате.       — Ты хочешь мою душу?       — Отнюдь, мне хватит и разума, остальное – как пожелаешь. Иди за мной.       Место, где очутился Севка не имело границ, в нем не было времени, в нем не было ничего, кроме рвущих слух диких криков. Севка словно плыл по воздуху, разглядывая сверху бесконечные нагромождения корчащихся в конвульсиях тел, исторгающих те самые пугающие вопли. Огромные скользкие змеи, клубками и по одиночке протискиваясь в мешанине тел, жалили обнаженные члены несчастных, набрасываясь с тупым звериным равнодушием на куски живой плоти.       — Слушай и смотри, — вещал бесстрастный голос, хотя никого не было рядом. — Хочешь знать, кто это?       — Грешники?       — Как всё просто, но как всё неправильно! Нет, это праведники, кающиеся на полном серьезе. Взгляни, как грехи язвят их, отравляют ядом! Эти люди еще не умерли, но души их уже здесь! Они страдают! А всё почему? Человек не может избавиться от грехов, это его природа. Так неужели вы все обречены на муки?..       Воспаленному сознанию Северина предстала иная картина: огромный аспид, полеживая на плечах человека, ласкал раздвоенным языком его лицо, озаренное довольством и радостью. Эта змея и не думала причинять боль, напротив, она, словно источник силы, поддерживала незнакомца, изнемогающего от удовольствия их соприкосновения.       — И он праведник?       — Опять не угадал, это просто человек. Такой, как ты. Он живет в согласии с грехом. Взгляни, подобное сотрудничество идет на пользу обоим: грех приятен, понятен и лоялен ко всем твоим желаниям. Посмотри, как нежно он обвивает обнаженный торс, выискивая самые потаенные уголки ваших плотских желаний. Оба прелестны, не правда ли?       — Не люблю змей.       — Упс, мое упущение. Тогда, может быть, так? — Тонкие девичьи руки заскользили по телу Северина, кто-то жарко задышал в затылок, рождая вожделение. — Смотри! Смотри и слушай, тебе понравится, — звучал голос, и всё кружилось, погружая расслабленное тело в белое пульсирующее марево…       Севку вырвало прямо на рубашку и немного на пол. С трудом подняв тяжелую, гудящую от наркотика голову, он попробовал, но почему-то не смог подняться на ноги, даже на четвереньки. Колени разъезжались по грязному, скользкому от мочи и крови линолеуму. Тянущая боль в пояснице и ссадины на бедрах, приспущенные штаны и разорванные губы – всё его существо кричало о насилии, но вместо вполне естественной реакции и желания бежать из притона Северин еще долго лежал на боку, наблюдая, как растворяются в вонючем мареве капли его крови, становясь из алых черными…       Всего за пару дней было уничтожено то, к чему он стремился, во что верил. В комнате без дверей, раз за разом отдаваясь таким же полусумасшедшим торчкам, как и он сам, будущий Инквизитор желал только одного: нежного змея, который однажды взглянул в его сердце лучистыми глазами и наполнил его если не счастьем, то хотя бы покоем…