Пациент

      Спешно иду по коридору. Прерывать запись было обидно, но пропустить откровения моего пациента, который сам позвал меня, нельзя ни в коем случае. - Не страшно было? – спрашиваю. - Страшно. Мой кулон ведь так и валялся в углу у камина… Никому не разрешал трогать и сам касаться не хотел – не нужен, так не нужен. И я даже думать не хотел, как там у него самого с воспоминаниями… Но не вечно же по гостиницам скитаться – ладно, в тот день в сумке лекарство нашлось, а если бы нет? Дома-то у меня аптечка повнушительней будет. - Приехал? - Конечно, куда бы он делся? Оделся, правда, сука, точь-в-точь, как тогда. Я джемпер с него сразу снял – невыносимо смотреть было. Джинсы пока разрешил оставить. Он, пиздец, красивый был – волосы чёрные вьются, глаза горят, ключицы эти... Подошёл к нему: «На колени», - приказываю. Вижу, как борется с собой секунду. Потом медленно опускается и смотрит снизу вверх. Наклоняюсь. Расстёгиваю на нём цепочку – кельтский крест валится на пол. Тут же заключаю его шею в мой давно ожидающий подарок. Крест тамплиеров смотрится на его груди гораздо внушительнее. И он сегодня не сможет возразить. В подтверждение спускаю с себя брюки и бельё, он принимает мой член в рот и начинает влажно насаживаться, каждый раз заглатывая всё глубже, помогая рукой. Вдруг, когда я уже плохо себя контролирую, отрывается и, пережимая член у основания, поднимает на меня глаза: «Мы не договорились о сроке». Губы мокрые и уже припухшие… Блять, наденься обратно, умоляю! Тянусь к нему руками, но он упрямо отдёргивает голову: «Сколько?» «Я не знаю, боже, продолжай...» - скулю. «Сколько?» - повторяет, - Я сдаюсь: «Год» - «И ты обещаешь уничтожить все улики против Антона?» - «А у тебя есть выбор?» - Молчит и ждёт. Я не выдерживаю: «Да, блять, обещаю!». Он убирает руку и опять туго обхватывает меня в кольцо губ, быстро скользя внутри языком. Я тут же взрываюсь у него во рту – это пиздец, как сладко! И он всегда проглатывает. Это невыносимо. Ноги дрожат, я стоять не могу, падаю на первый попавшийся стул. Он вытирает губы и встаёт с колен: «Год». Я не собирался отпускать его так быстро. А теперь, после такого нахальства, и подавно. Отдышался немного, велел ему ждать, а сам пошёл на кухню. Набрал в шприц состава, выдавил из блистера на ладонь таблетку. Вернулся. «Выбирай, - говорю, – синяя или красная» - «Мы так не договаривались», - отшатывается, - «Значит, красная», - говорю, резко вонзая в его шею иглу и впрыскивая инъекцию. Вскрикивает, пытается оттолкнуть мою руку, падает на одно колено, зажимая место укола. Подхватываю его у самого пола, когда валится навзничь. Перебрасываю, уже мягкого, через себя и тащу в свою спальню. Трахаться больше не можешь? Вылечим. Укладываю на живот, стягиваю с него джинсы и боксеры, непроизвольно целую ягодицы, потому что нельзя не целовать, наношу смазку на пальцы и проникаю внутрь. Он совершенно расслаблен, и я начинаю двигать пальцем, ощущая, как стенки податливо расступаются. Присоединяю второй. Внутри жарко и скользко, я еле сдерживаю себя, но уверен, что не сорвусь больше. Нащупываю простату, и он вздрагивает. Массирую сильнее, слышу стон. Сил больше нет, медленно вхожу в него, слегка приподняв за бёдра. Меня колотит от мысли, что место это запретное теперь только моё, что никто не проникал в него с тех пор и не проникнет больше. Стояк просто каменный, а ведь кончил совсем недавно. Но у меня всегда с ним так. Двигаюсь пока неторопливо, растягиваю удовольствие. Он охуенный – спина вся в родинках, кожа гладкая и тёплая, я рукой по позвоночнику веду и чувствую, как слегка подрагивает и мурашками покрывается - откликаться начинает. Меняю угол – снова стонет. Блять. Меня ведёт, начинаю ускоряться, вхожу уже на всю длину, по ощущениям, минута и всё. И тут мыслью прошибает. Обидно, но выйти приходится. Достаю на кухне из аптечки нашатырь, возвращаюсь, снова проникаю и разгоняюсь до прежнего темпа. Когда остаётся совсем немного, подношу платок смоченный к его носу. Медленно, но действует – начинает жмуриться недовольно и руки к лицу подтаскивает. Меня кроет уже, я стону, не сдерживаясь, он, наконец, чувствует, что я делаю, и сжимается тут же в испуге. Руками простынь сминает, уползти из-под меня хочет – в бреду ещё. А мне только этого и надо – чтобы сомкнулся на мне, обволок сильнее. Меня наизнанку выворачивает в ту же секунду. В закрытых глазах сверхновые взрываются ослепительными вспышками, тело не слушается и продолжает вбиваться, понимаю, что оставляю синяки на его бёдрах и заднице, сжимая кожу слишком сильно, но ничего не могу поделать. Наконец, меня отпускает. «Блять, ты лучший!» - падаю на него без сил, распластываясь на постели. Он дрожит подо мной и отдавать не желает, выхожу с усилием, под его стон, медленно борясь с его спазмом. Он застыл весь, не движется, не дышит. С трудом поднимаюсь, беру с тумбы салфетки, начинаю вытирать его. По заду хлопаю: «Видел, как проблемы решаются?» Он не отвечает. Я наклоняюсь к нему: «Эй, ты чего?» - он всё так же судорожно простынь в пальцах сжимает, глаза зажмурил и губами беззвучно «сука» шепчет. На лбу испарина выступила, вид не очень, если честно… Я полез пульс проверять – пиздец. Ударов 200. - Ты что ему вколол? – спрашиваю, - Транквилизатор какой-нибудь? - Нет, кетамин. - Господи, ты убить его решил? Ты о чём думал вообще? Да ещё и нашатырём будить после такого… И где препарат-то достал? Запрещёнка ведь почти, если ты не в курсе. - В курсе. Я же говорил, что у меня в этом городе куча полезных связей... - Сильно бы они тебе помогли, если бы он у тебя на руках откинулся? - Я не знал, что будет такая реакция. Сам испугался до чёртиков. Понимаю, что нужно сердцебиение в норму привести срочно, рванул за лекарствами, у меня анаприлин как раз был, так он рот не открывает – зубы сцепил, и ничего сделать не могу. Ладно, приём вспомнил – перевернул его на спину - он ещё до последнего за простынь цеплялся - и на закрытые глаза надавливаю, слегка массируя. Потом заставил его вдохнуть, а на выдохе зажал ему нос и рот, чтобы пресс напряг. Через несколько подходов смотрю, глаза открыл. Я пульс проверяю – снизился немного. «Я, - говорю, - с тобой больше трахаюсь, чем ебусь». Засовываю ему в рот таблетки, пока сопротивляться не может, подношу воды запить. Глотает. Дышит. Смотрит: «А ты меня в следующий раз чем-нибудь потяжелее, и чтоб уже наверняка – чего химию зря переводить», - посмотрите на него, еле жив, а поумничать надо. «Я тебя в следующий раз без химии, насухую отдеру», - говорю. Мелькнуло что-то во взгляде. Но заткнулся хотя бы. Начал вставать несмело, его повело, ладно, я рядом был, за плечи его схватил, в койку обратно кинул, говорю: «Пока не оклемаешься, будешь тут лежать». Ползёт упорно к своей одежде. Выбесил, сволочь, пришлось его в наручники защёлкнуть через дужку кровати. «Отдохни час, и отпущу, - пытаюсь мысль донести болвану, - а трепыхаться начнёшь – до утра оставлю». Оделся, укрыл его, вышел из спальни. Через час вернулся, он спал. Не стал будить, лёг в гостевой комнате. Утром встретил меня фразой «Пиздишь, как дышишь» и нахмуренным взглядом. Вид его меня слегка шокировал – лицо белое, под глазами тёмные круги. Ещё и руки за ночь затекли вдобавок. Нет, думаю, водитель он сейчас никакой, и такси не вариант. Помог ему дойти до машины, усадил. Его трясло, даже пристегнуться не мог. Пристегнул. Довёз, выгрузил в квартиру, оставил лекарства. Сказал, что буду звонить, контролировать, и должен всегда брать трубку, если не хочет неприятностей. Его машину позже перегнал. - Ты усугубил его состояние, ты же понимаешь? – спрашиваю. - С его паническими атаками? - Бери выше. Из того, что ты рассказал, боюсь, следует только один вывод - на фоне стресса от изнасилования у него развилась гаптофобия – боязнь прикосновений. Пока ты не трогал его, она локализовалась только в одной определённой плоскости, но данный синдром имеет тенденцию к развитию, и ты всё сделал для этого. - Да, наверное. Но в тот момент мне было плевать - у меня было просто дикое желание. И куча эффективных препаратов в помощь. Со временем он привык и даже пристрастился. Стал выпрашивать инъекции, а когда я отказывал, прибегал к грубым провокациям, после которых я, распалённый и злой, приходил в себя уже со шприцом в руках над его бесчувственным телом. Я понял, что так он уходит от ощущений, не чувствует меня, прячется. Пытался перевести его на таблетки, чтобы хоть немного оставался со мной на связи, – без толку, он с них либо ватный становился, нёс околесицу и его тошнило, либо психованный - не подпускал вообще, а каждый раз связывать и силой брать – так себе удовольствие. А совсем без химии было никак, сам понимаешь, мне мои нервы дороже – постоянно его из бессознанки вытаскивать и дрожать над ним – отойдёт, не отойдёт, ну на хуй... - И как часто ты прибегал к уколам? – спрашиваю. - Раза три в неделю. Я всё понимал, старался чередовать с минетами или дрочкой – на них он реагировал спокойнее, и мы обходились без лекарств, - но реже просто не мог: только находясь в нём, я чувствовал, что владею им безраздельно, что всецело принадлежит мне – до последней капли пота на виске… - Кетамин угнетает миокард. Вероятно, ты посадил ему сердце. Ещё, возможно, вызвал нарушения работы головного мозга. Это не говоря об общей картине медикаментозной зависимости. И это в дополнение к уже имеющемуся у него благодаря тебе посттравматическому синдрому. Ты, вообще, планировал оставлять его в живых? Понимал, что на оговорённый вами год его может просто не хватить? - Если честно, про год был пиздёж. Я не для того столько ждал, чтобы ограничиться таким жалким сроком. - О, так его ждал сюрприз, - сарказм скрыть не получается. - Я надеялся к тому времени кардинально изменить ситуацию… - Каким образом? Ты что, думал, что ему всё это начнёт нравиться? Думал, что привыкнет и начнёт получать от тебя удовольствие? Или нет, погоди, я догадался - видимо, расчёт был на инвалидность – куда бы он тогда с потёкшими мозгами на кресле-каталке делся... - Прекрати! Я, блять, не знал про побочки кетамина! Его ведь для наркоза используют! - Раньше использовали, теперь почти нет, это полузапрещённое вещество для исключительных случаев. А не трижды в неделю на протяжении, напомни, какого периода? - Вообще-то чаще, - еле слышно, - я его почти каждый день заставлял приезжать, иногда сам забирал, когда было по пути. Пару раз вваливался в его квартиру, но там осмотрительным приходилось быть – соседи кругом, всё-таки. Поэтому свой дом предпочитал, конечно. Если было плохо, я его у себя оставлял на ночь – ему всё равно торопиться некуда. А с утра всё по-новой… Правда, теперь понимаю, почему буквально через месяц он потерянный какой-то стал. Ну, знаешь, реагировал на всё вяло, будто всё равно. Не сопротивлялся практически. Зато под наркозом рыдал, сука. Представляешь, ты в него кончаешь, а у него из-под закрытых век слёзы катятся… А когда в себя приходил, не узнавал меня в первые минуты. Похудел. Кровь носом часто идти стала... - Все признаки большого депрессивного расстройства. До кучи. Красавчик. По твоей жертве можно учебник по психическим травмам писать. - Мне самому всё это не нравилось. Арс другой, и я хотел видеть его настоящего. Пусть бы орал, ненавидел, боялся, дерзил, но это были бы ЕГО, живые, реакции на меня. Я хотел брать от него ощущения и эмоции, а он своей отстранённостью превращал меня в бездушное орудие пытки. И я действительно им становился. В стремлении растормошить его я начал придумывать новые способы... взаимодействия. - Какие способы? – спрашиваю, напрягаясь. - Да всякие, что сейчас, средств мало, что ли. Связывал. Шибари на нём практиковал. Растяну его в форме звезды на постели и отсасываю, пока не сдастся со стоном у меня во рту. Или плёткой пройдусь, чтобы соски задеть. Шипит, глаза слезятся, зажмуривает. Реагирует. Это хорошо. Узлы меня с ума сводили, конечно – стоило только поставить его на колени и локти за спиной до хруста свести - всё. Еле успевал уколоть его, чтобы распластать под собой как можно ниже и душу отвести. От возбуждения мало что помнил потом. Да много чего использовал. Цепи, ленты, светонепроницаемые маски на глаза – их он особенно опасался, потому что не знал, к какому месту я шокер поднесу. Тоже, кстати, отдельное спасибо изобретателю игрушечки. Я его потом стал есть заставлять с помощью этого. Что-что, а электричество он плохо переносит – пару раз даже пришлось в чувство приводить... Что ещё? С пробками, кольцами и шариками сессии, к сожалению, очень быстро заканчивались – я совершенно не мог себя контролировать и набрасывался на него с пугающим меня самого остервенением. А вот наручники нравились. Мало того, что в быту часто пригождались, когда его усмирить надо было или отлежаться заставить, очень любил перекидывать его животом через брус-распорку, широко расставив его ноги и пристегнув наручниками лодыжки и запястья к креплениям внизу. В этой позе ему максимально шёл кляп во рту, хотя практической ценности он всё ещё не имел – я по-прежнему не мог выбить из Арсения чувственных криков. Он лишь изредка стонал, если было особенно больно или когда приходил в сознание. Иногда, непроизвольно, с его губ срывались тихие проклятия. В остальных случаях он старательно маскировал свои эмоции. - Не надоело? - Он не может надоесть. Но... в какой-то момент я понял, что мне стало мало его тела. Даже такого прекрасного и податливого. Стало мало осознания своей силы и власти над ним. Я уже вполне отыгрался на нём за его поведение и непокорность, но тяга к нему вопреки моим опасениям не пропадала. Это радовало, но и пугало, потому что это - зависимость, чёрт возьми. Он стал моим наркотиком. И с каждым днём я привязывался к нему всё сильнее. Это было не похоже на мои прежние реакции на него – раньше мной управляли чистые инстинкты и все мои эмоции концентрировались строго между ног. А здесь появлялось что-то другое, что-то незнакомое мне. От этого тревожно сосало под ложечкой. Тянуло постоянно где-то внутри. Меня беспокоило моё состояние, я понял, что думаю о нём непозволительно много, он буквально занимает все мои мысли, и даже после пары заходов, ощущая внутри приятную истому и лёгкость, я не могу выкинуть его из головы и тащу, уже собирающегося уходить, обратно в постель, чтобы просто полежать, прижавшись к нему ещё какое-то время. И однажды до меня дошло, что же конкретно мне от него надо. - Ответной привязанности? - Любви.