amber opium

Солнце днём жарит так сильно, что приходится стянуть серый пиджак и остаться в одной рубашке. Чайльд поглядывает на сидящего рядом с ним Чжун Ли, как обычно закутанного в слои традиционного ханьфу, и думает о том, что на его месте хотя бы попытался ослабить ворот. Такая духота — и это в самый разгар осени! В Снежной сейчас, наверное, уже во всю метёт. — Всегда у вас так? — спрашивает Чайльд, помешивая палочками свою лапшу. От неё тоже пышет жаром свежеприготовленной еды, и это совсем не помогает. — Я весь упрел. Чжун Ли мягко улыбается и кивает. — Снег в Ли Юэ — это климатическая катастрофа. Он редко выпадает, и обычно его считают плохим знаком, — единственный признак того, что Чжун Ли тоже ощущает на себе влияние жары — сегодня он, вопреки обыкновенному, перед выходом тщательно заплел волосы и сцепил их на затылке, оставляя шею обнажённой. — Вестник беды. — Я готов на любую беду ради прохлады, — жалуется Чайльд, растрёпывая свои густые волосы. — Небольшая беда ради небольшой прохлады, м? Пожалуйся своим богам, сяньшэн, может быть, они откликнутся?.. Чжун Ли тихо цокает языком. Чайльд чувствует в этом немой укор, но, собственно, на что он вообще надеялся? Не то чтобы Чайльд собирался прекращать всячески затрагивать эту тему. — Пошли прогуляемся, — неожиданно предлагает Чжун Ли, закрывая коробку со своей едой. — Я знаю место, где будет прохладнее. Чайльд поднимается следом, удивлённый столь непривычной активностью. Но он не успевает возразить или задать вопросы — Чжун Ли уже шагает вперёд, ведёт за собой с решительностью тарана, который невозможно остановить. В этот раз они спускаются даже ниже причала, прямиком к берегу, на горячий песок. Чжун Ли петляет одному ему понятными маршрутами до тех пор, пока не останавливается под широким и тянущимся далеко вперёд деревянным навесом. Сверху над ними, Чайльд прикидывает примерно, вроде как должен располагаться рынок. В любом случае, в тени навеса, да ещё и рядом с водой и в самом деле не так жарко. Ещё и весьма кстати рядом оказывается небольшая, сколоченная явно довольно давно скамейка. — Ты знаешь вообще все закутки в этом городе? — Чайльд садится на скамейку, прижимается спиной к прохладной кирпичной стене и выдыхает с облегчением. — Я хорошо его чувствую, — туманно отвечает Чжун Ли. — Не слишком ли хорошо для человека, который прожил здесь всего год? — Ты наводил на меня справки, — констатирует Чжун Ли, не столько обиженно, сколько удивлённо. — Зачем? Чайльд и не собирался делать из этого тайну. Он пожимает плечами. — Такая у меня работа, — вот и весь ответ. Нет, серьёзно, Чжун Ли действительно не думал об этом раньше? Чего ещё ждать от Фатуи? — На всех наводить справки. Если тебе так спокойнее будет, ничего мы не нашли на тебя серьёзного или хотя бы интересного. Ты у нас «призрак», сяньшэн: сначала нигде не следил, а потом вдруг появился и удобно вписался в пространство. — Потому что меня правда долго нигде не было. — Не существовал ты, что ли? — смеётся Чайльд. — В каком-то смысле, да, и правда не существовал. Чайльд задумчиво хмыкает и утыкается взглядом в свою коробку с едой. Чжун Ли настолько очевидно умалчивает детали, что это немного раздражает. — Сяньшэн, знаешь выражение такое: кви про кво? Это на каком-то старом языке, уже и не вспомню, на каком… Но знаешь? — Услуга за услугу?.. — Ага, — кивает Чайльд. — Вот давай у нас тоже будет своеобразное кви про кво: ты — мне, я — тебе. Обменяемся. — И чем мы будем меняться? — Историями, которые раньше никому не рассказывали. Чжун Ли замолкает, задумавшись. Чайльд неловко возится с лапшой, поднося коробку как можно ближе к лицу, чтобы не выронить всю еду прямо на песок или, хуже того, на брюки. — Только они должны быть сопоставимы, — решается, наконец, Чжун Ли. — И ты расскажешь первым. — Ну ладно. Я тебе расскажу про ту, которую совсем никто-никто не знает, поэтому ты, — Чайльд встряхивает палочки, сбрасывая с них кусочки лапши и капли соуса, после чего указывает ими на Чжун Ли, — расскажешь такую же. Идёт? Чжун Ли кивает. — Тогда слушай. *** Аяксу было четырнадцать. Деревенские дети в таком возрасте уже ходят работать в поля или хотя бы занимаются хозяйством, но у него всё валилось из рук. Он любил драться, но драться умел плохо — получал кучу тумаков, возвращался домой с синяками и в рваной одежде, заставлял мать прижимать ладонь ко рту и тихонько плакать. Бедными они не были, но позволить себе лишнего не могли. Поэтому затратный Аякс приносил больше неприятностей, чем пользы, из-за чего вечно нарывался на ругань отца. Сейчас, конечно, ясно, почему он так ругался — в деревне лодыри и бездельники не выживают, — но тогда, восемь лет назад, Аякс жутко злился. Одна из ссор с отцом аукнулась ему этими последствиями. Была зима, и Аякса послали топить печь. Он отвлёкся на суетящегося у него под ногами младшего брата, пихнул неправильно дрова, из-за чего чуть не подпалил весь дом. Отец тогда разбушевался особенно сильно — видимо, от страха; сетовал на то, что пока остальные деревенские дети в таком возрасте уже помогают во всю семье, он, Аякс, только и делает, что вредит своими выходками. Он зацепился за это «вредит», вспылил и под покровом ночи, укутавшись в зимнюю одежду, ушёл в лес, начеркав перед этим едва понятное письмо о том, что больше не вернётся домой, чтобы не «вредить» любимой семье. В Снежной лес зимой — это не то место, где хочет оказаться человек. Особенно ночью, когда во тьме не разглядишь ничего дальше собственного носа. Ещё и вьюга поднимается такая, что следы заметает за минуту, а то и быстрее — вроде помнишь, где шёл, а обернёшься — позади белоснежная пустота. Только размытые темнотой широкие стволы деревьев да бесконечный снег. Естественно, Аякс потерялся. У него не было ни единого шанса перед аномально суровыми метелями Снежной. Он шёл вперёд, утопая в снегу, до тех пор, пока совсем не выбился из сил, после чего просто упал около одного из деревьев, прижал стащенный из дома ножик к груди и закрыл глаза. Ножик не мог помочь ему ничем — холод и обморожение добрались бы раньше, чем дикие звери. В ту ночь в его жизни и появилась Скирк. Она так и не рассказала, что делала тогда в лесу, но если бы не тусклый фонарь, который она взяла с собой, то ни в жизни не разглядела бы сидящего на снегу ребёнка. Скирк растолкала Аякса и сказала следовать за ней. Он проснулся, всё ещё лишённый сил, но теперь ещё и полностью замёрзший и мокрый из-за снега. Не то чтобы Скирк собиралась помогать ему — вместо этого дала понять, что если он хочет выжить, то возьмёт себя в руки и сделает всё, чтобы дойти до точки назначения. Она не оборачивалась, когда Аякс падал, утопая в снегу, или всхлипывал, жмурясь от кусающего щёки мороза. Это было первое испытание, которому Скирк его подвергла. Первое из нескольких десятков. *** — Проблема в том, что… — произносит Чайльд на одном дыхании, не останавливаясь, словно опасаясь, что если замолкнет, то не найдёт в себе силы продолжить, — географические условия таковы, что мы соседствуем с южными территориями, но нас отделяет друг от друга огромный лес. И зимой там невозможно пройти из-за того, что… там настоящая снежная буря. Если ты приблизишься к эпицентру, то сам по себе не выберешься уже никогда. Это со мной и случилось — я плутал, шёл по ветру и, в итоге, приближался из-за этого ближе и ближе к центру бури. Если бы я не остановился около того дерева и пошёл дальше, то, скорее всего, меня просто замело бы, и остался бы я там в снегах до самого лета. Мне повезло, что Скирк нашла меня. Она знала… хм, уж не знаю, как это работает, но она знала, где нужно обходить эти точки, где концентрируется снежная буря. Вот так она меня и провела к себе. Но только её хижина стояла на второй половине леса. То есть, Скирк провела меня через бурю, но ей же я оказался заперт там до самой весны и первых тёплых солнечных дней. И естественно, она не собиралась провожать меня назад. У меня было два варианта: остаться с ней и делать то, что она скажет, или уйти и, хм… полагаю, что умереть. *** Аякс был похож на южан, Скирк сказала ему это. Ярко-рыжий, весь в веснушках, с грубоватыми чертами лица. Поэтому, Скирк сказала, он будет полезен и увела его далеко на юг, в горы, где меж возвышенностей тут и там прятались мелкие поселения южан. Аякс никогда не видел их своими глазами, несмотря на столь близкое соседство. Он знал, что идёт война, и пару раз через их деревню пробирались на юг гарнизоны солдат, но им сильно мешали погодные условия, ограничивающие спокойное передвижение по лесу в течение более чем трёх месяцев. Их со Скирк схема была простой. Аякс напяливал обноски, похожие на одежду южан, и шёл бродить по местности. Скирк была его немой и незаметной тенью. Он натыкался на кого-то из местных, привлекал внимание к себе громкими всхлипами, а дальше должен был втереться в доверие, чтобы его согласились провести прямиком до аула. Скирк следовала за ним и за жертвой, пока Аякс отвлекал внимание своим нытьём — что его собственную деревню вырезала северная женщина с «проклятым» лицом. В сущности, он играл роль приманки. Цеплял доверчивого путника, шёл за ним и прокладывал путь для Скирк. И вот уже потом она вырезала деревню. Это был пятый или шестой раз, когда Скирк дала ему нож в руки и толкнула в сторону жмущегося в угол дома мальчика. — Он ребёнок, — возразил тогда Аякс, цепляясь подрагивающими пальцами за нож. Мальчишке было лет десять, не больше. — Как я могу его… — Война идёт уже десять с лишним лет, — жёстко отрезала Скирк. — Те, кто сражаются сейчас с твоими соотечественниками, тоже когда-то были детьми. Ты думаешь, всё это пройдёт быстро, Аякс? Маленький ублюдок успеет вырасти и будет резать солдат, которые сражаются за твою родину. Она стояла в паре метров от него, сверлила взглядом спину, пока Аякс сжимал нож обеими руками, не решаясь прервать чужую жизнь. Но он не мог этого сделать. У мальчишки были тонкие худые руки и голубые, совсем как у него самого, глаза. И он дрожал, и плакал, и Аякс смотрел на него, не в силах представить, что убьёт его. Он не мог. Ладони ослабли, и нож выпал из рук. — Я не могу, — пробормотал Аякс, отворачиваясь от мальчишки на мгновение. В этом была его ошибка. В конце концов, Скирк всегда была права: они всего лишь животные, отчаянно сражающиеся за свою жалкую жизнь. Стоило ему отвернуться, и мальчишка выудил свой собственный нож из длинного рукава своей робы и с криком бросился на Аякса. *** — Он попытался воткнуть мне нож в спину. Буквально. Не совсем в спину, в плечо, но это тоже было больно. У меня остался шрам — Скирк потом зашивала меня в полевых условиях, — Чайльд касается ладонью лопатки — он прекрасно помнит, где находится тот самый первый в его жизни уродливый рубец. — До этого я не умел толком драться, но, знаешь, вроде как, когда дерёшься за свою жизнь, то забываешь про это. Я знал, что Скирк мне не поможет — дождётся, пока мальчишка зарежет меня, а потом закончит с ним сама. Ей не нужен был слабый напарник, она хотела, чтобы я взял свою жалость и сострадание, скомкал их и запихал так глубоко, как только смогу. Вот это я и сделал. У меня даже оружия под рукой не было, я оттолкнул его, повалил на пол, а потом просто, — Чайльд вертит своими ладонями, разглядывает их, будто не узнаёт, — задушил. Он вырывался, долго, дёргался, дрался, но он был мелким, а я, хоть и оттощавшим немного, рослым. Так что… ну, исход был предрешён. После этого Скирк обработала мою рану и потом отдала тот самый ножик. Он стал моим оружием. Чайльд хлопает себя по бедру, вытягивает из спрятанных ножен небольшой и грубо сделанный нож. Вещь бесполезная, но дорогая сердцу, как память о тех днях. — Так я начал убивать. Ходил за ней, добивал выживших. Мы работали так три месяца, пока в те земли не пришла царская армия. Нас нашли в одной из деревень, и, ну, тогда уже была весна, поэтому меня просто без всяких объяснений вернули домой. Чёрт… ты бы видел лицо моей мамы, сяньшэн, когда она открыла дверь и увидела меня, — Чайльд замолкает, всё же погружаясь в воспоминания. Мама рухнула на колени, прижала его, грязнющего, испачканного в чужой крови, выряженного в южанское тряпьё, к себе и не отпускала, даже пока отец с такими же полными слёз глазами пытался разъединить их, чтобы завести в дом. Они были уверены, что он умер. В каком-то смысле, так и случилось. Аякс умирал много раз: там, в снегу, под деревом; от голода, когда Скирк уходила куда-то в лес на несколько дней и закрывала его в доме; от ножа того мальчишки, которого не мог решиться убить. — Позже, когда я уже вступил в Фатуи, я узнал, что у Скирк была высокая военная должность раньше, но она дезертировала, чтобы работать самостоятельно. Она была… безумная, по-настоящему. Если бы ты хоть раз увидел её глаза, то сразу бы понял, о чём я: они были мёртвые, пустые. Такой же взгляд Чайльд теперь видит каждый раз, когда заглядывает в зеркало. Он постепенно становится всё сильнее похож на неё в своей жажде крови. — Я не знаю, что с ней стало. Конечно, её должны были казнить, но я не нашёл никаких документов. Только информацию о том, что вот эти скрытые деревеньки, которые мы с ней находили — это были стратегические важные места для южан. И через четыре с небольшим года, как только мне стукнуло двадцать, я, уже будучи одним из Фатуи, вернулся на юг снова, чтобы сражаться. На этот раз с настоящими воинами, а не с гражданскими. Опять же, Скирк была права. Война идёт до сих пор, хотя прошло уже восемь лет с их последней встречи. Вчерашние дети теперь тоже солдаты. Чайльд вновь шумно выдыхает. Он никогда и никому не рассказывал это вот так — всё и полностью, от начала до конца. Слишком сильно повлияли на него эти месяцы, проведённые со Скирк в южных землях. К тому же, Чайльд понятия не имеет, как Чжун Ли отреагирует на его признания. Это не просто «секрет», это признание во множестве убийств. Чжун Ли молчит некоторое время. — Мне жаль, что тебе пришлось пройти через это, — наконец, тихо произносит он. — Я не могу винить тебя за то, что ты делал. Ты был ребёнком, который пытался выжить. — Это не отменяет того, что я убивал, — возражает Чайльд. — Я понимаю это. Это твой груз, который придётся нести тебе. Я могу лишь посочувствовать твоему горю и посетовать на то, что так сложились обстоятельства, — Чжун Ли поворачивается к нему, смотрит прямо и уверенно. — Я понимаю, что ты совершал плохие поступки. Неоценимо-плохие. Но на мои чувства к тебе это повлиять не способно. — Я решил, что ты должен знать это. С тех пор прошло восемь лет, но то, что произошло тогда, оно до сих пор здесь, — Чайльд постукивает себя пальцем по виску, — в моей голове. Я не знаю, когда это аукнется мне. Может быть, кто-нибудь стукнет меня случайно по макушке, и потом я окончательно свихнусь, не знаю. Иногда мне снится это, как я хожу по деревням и убиваю людей — один, без Скирк. Не потому что она заставляет меня, а просто потому что я хочу убивать. — У тебя было тяжелое детство, не по твоей вине, — Чжун Ли накрывает его ладонь своей, сжимает крепко, подбадривая. — Меня это не пугает. — Я могу навредить тебе. — Ты не сможешь, — уверяет Чжун Ли. — Пожалуйста, Аякс, не думай об этом, как о клейме, которое будет преследовать тебя до конца жизни. Ты не плохой человек. — Но я убийца. Чжун Ли пожимает плечами. — Как и я. Чайльд отводит взгляд. Чжун Ли всё-таки признаётся в этом, легко, будто в самом деле доверяет. Он говорит так спокойно и уверенно, словно и не думает о том, насколько сильно у них обоих испачканы руки в крови. — Это в прошлом, — продолжает Чжун Ли. — И я сожалею об этом, но не могу нести бремя прошлых ошибок всю свою вечность. — Просто подумай над этим, когда останешься один, — просит Чайльд, сдаваясь. — Раз уж мы планируем доверять друг другу, я хочу, чтобы ты знал, какую опасность я несу внутри себя. — Я подумаю. — И теперь ты должен мне историю. — Да, в самом деле, — кивает Чжун Ли, задумчиво поглаживая указательным пальцем подбородок. — Моя история не столь шокирующая или напряжённая. Она скорее… тоскливая. — Ты пытаешься расстроить меня тем, что твои истории не завязаны на массовых убийствах? — Чайльд слабо ухмыляется. Чжун Ли вздыхает в ответ на его попытку поёрничать. Убрав пустую коробку, он встаёт со скамейки, чтобы пройтись немного. Чайльд следит за ним взглядом, не желая торопить. — Это случилось несколько лет назад. За всю свою жизнь я пережил достаточно потерь: моя близкая подруга умерла у меня на руках; мой друг пострадал от помутнения рассудка — настолько сильно, что от его прежнего я не осталось ничего. Я не думал, что что-то способно задеть меня сильнее, но один человек… — Чжун Ли резко останавливается и посылает в сторону Чайльда странный, трудно читаемый взгляд. — Я… любил его. Пожалуй, что да, действительно любил. Мне казалось, что после бесконечной череды войн и сражений, оставив позади прошлое и полностью освободившись от его груза, я смогу найти покой рядом с ним, но он был… он никогда не искал покоя. У него была мятежная и неугомонная душа, тянущаяся к свершениям. Я, конечно, знал, что не смогу удержать его рядом, но я был готов проследовать за ним. Чайльд морщится слегка при упоминания этого загадочного возлюбленного, но держит при себе неуместную ревностью, всколыхнувшуюся в груди. — Нас разлучила война. В своё время, ещё до того, как мы встретились с ним, я отдал многое, чтобы избежать необходимости принимать в ней участие — после тех сражений, через которые мне пришлось пройти за свою жизнь, я не желал ещё раз обагрять руки чужой кровью. Это возвратилось для меня невозможностью проследовать за ним, когда он уехал туда, чтобы ворваться в самое пекло военных действий. Я был прикован к Ли Юэ. Мне пришлось остаться здесь и ждать вести с фронта. В конце концов, он не вернулся назад. Наша общая подруга привезла мне на память о нём лишь две его вещи, которые неотрывного сопровождали его при жизни. Я был безумно благодарен ей за это, но… — Чжун Ли прерывается на мгновение. — Я бы предпочёл, чтобы вместо этого вернулся он сам. К сожалению, не в моих силах было изменить что-то. Он был мёртв. — И ты любил его настолько сильно, что?.. — бормочет Чайльд, хмурясь. — Достаточно сильно, чтобы его смерть оставила след на мне, — уклончиво отвечает Чжун Ли. — После этого я, не желая оставаться в гавани, отправился в странствия, надеясь вернуться к безмятежной отрешённости, но мой разум метался в агонии из-за моих попыток подавить тоску. Я не хотел признаваться самому себе, что скучаю по нему. Всё чаще в мою голову проникали тревожные размышления о том, что, возможно, подобного исхода удалось бы избежать, если бы ранее я не попытался сбежать от своего долга; если бы нашёл способ проследовать за ним. Это и некоторые другие… обстоятельства сильно пошатнули мой неспокойный разум. Путешествуя, я ловил себя на провалах в памяти и странных, несвойственных мне мыслях. В конце концов, стало очевидно, что мой рассудок захватывает та же болезнь, что некогда сгубила моего друга. Отринув трусливое желание поддаться, я обратился за помощью к приятельнице, которая долгое время изучала способы борьбы с ней. Она помогла мне. Но ценой этого было драгоценное время, потраченное на излечение. Я провёл в уединение очень много времени — не месяц, и даже не год, — лишённый возможности взаимодействовать с внешним миром и столкнувшийся лицом к лицу с необходимостью сражаться с собственным разумом. Когда во мне вновь появились силы на то, чтобы вернуться назад, весь мир вокруг оказался… другим, будто полностью изменившимся. Я не знал, что делать. Вернувшись в гавань, я обнаружил, что в ней не осталось почти ничего из того, что я помнил. В таком состоянии, шатающегося от дома к дому в попытках найти что-то знакомое среди этих улиц, меня и нашла Ху Тао. К счастью, она оказалась достаточно добросердечной девушкой, чтобы приютить у себя человека, у которого не было абсолютно ничего за душой. Так в моей жизни оказались бордель и наркотики. Ху Тао не заставляла меня работать на неё таким образом, ей хватало моей помощи с бесконечной морокой с документами, но это… было отдушиной. Помогало мне забыться. — Ты рассказываешь об этом, — начинает осторожно Чайльд, не зная, как подойти к этому вопросу тактично, — потому что думаешь, что болезнь не исчезла до конца? Чжун Ли кивает. — Я знаю, что это неизбежно. Вопрос времени, когда я снова начну ощущать влияние этой болезни на себе. В этот раз, скорее всего, у меня уже не выйдет оттянуть неизбежное — как бы я ни надеялся на это, моё время должно будет подойти к концу. — Тебе всего сорок! — вспылив, с резким неприятием возражает Чайльд. — О каком покое ты говоришь? Чжун Ли не отвечает, только смотрит опять своим многозначительным, но нечитаемым взглядом. Будто хочет сказать что-то вслух, но не может. Будто что-то останавливает его. — Я буду рядом с тобой, — заверяет Чайльд. — В любом случае. Даже если ты начнёшь терять рассудок. — Это довольно тяжело — находиться рядом с любимым человеком и видеть, как он постепенно разрушается, скатывается всё ниже и ниже, теряя всё то, за что ты любил его когда-то, — мягко произносит Чжун Ли. — Я понимаю это. — Я дал тебе обещание. И в этом случае я точно не уйду, даже если ты сам будешь гнать меня от себя. — Мне не хотелось бы, чтобы ты видел то, во что я могу превратиться. Чайльд качает головой, отказываясь даже думать о подобном исходе. — Я взял с тебя обещание остаться не из-за того, что нуждаюсь в сиделке, — продолжает Чжун Ли. — Я лишь беспокоился о том, что тебя постигнет та же участь, что и моего возлюблённого. Что ты уедешь, покинешь меня, и я не смогу проследовать за тобой, чтобы помочь. Это то, чего я опасаюсь больше всего. Каждый раз, когда мы говорим о войне, меня в дрожь бросает от тревоги за тебя. — Я останусь до конца, — настойчиво повторяет Чайльд. — Если таково твоё желание, я не позволю себе погибнуть раньше тебя. — Не давай обещаний, которые не сможешь сдержать. — Я никогда не бросаю слова на ветер, — Чайльд цепляет беспокойно проходящего мимо него Чжун Ли за руку, сжимает его ладонь в своей. — Грядущая война… — Мы придумаем что-нибудь, — поспешно заверяет Чайльд. — Если ты захочешь, я протащу тебя с собой на фронт. — Нет такого исхода событий, при котором ты решишь не ехать туда? — Чжун Ли касается ладонью его щеки, и Чайльд льнёт ей, но, в то же время, качает головой — как он может? — Ничто во всём мире не способно остановить тебя, верно? — Может быть, когда утихнет последняя в Тейвате война… Он отшучивается, неловко, пытаясь развеять напряжение, но взгляд Чжун Ли внимательный и серьёзный, будто он и в самом деле рассматривает этот вариант. В конце концов, он кивает и тянет Чайльда к себе, заставляя уткнуться лицом себе в живот. Чайльд размякает немного, обнимает его в ответ. Попытки избегать привязанностей всегда были для него защитным механизмом. Любовь накладывает условия, требует прыгать выше головы и искать решения нерешаемых проблем. Настойчивая мысль о том, что счастье для них невозможно, шевелится, грызёт разум, заставляя раз за разом отбрасывать её в сторону. Во всяком случае, Чайльд сделает всё возможное. Он не из тех, кто сдаётся перед лицом трудностей. Смерть — единственная достойная причина перестать сражаться. — Послушай… — начинает было Чайльд, но Чжун Ли прерывает его, прижав два пальца в губам. — Спасибо, что поделился своей историей, — мягко произносит он. — И спасибо, что выслушал мою. Я не рассчитывал, что столь серьёзный и важный разговор произойдёт в подобной обстановке, но спонтанность склоняет к искренности, и я могу быть уверен в том, что каждое твоё слово — правда. — Я не стал бы врать тебе и в другой ситуации. — Я знаю. Чжун Ли отпускает его, делает шаг назад, встаёт спиной и устремляет внимательный взгляд куда-то вдаль. — Я хотел поговорить с тобой о нашем совместном деле сегодня, — говорит он. — Мы ведь заключили соглашение. Я чувствую себя обязанным помочь тебе с твоей работой здесь, раз уж всё, что я делал до этого момента — всячески отвлекал тебя от неё. — Ты не… Чайльд замолкает, почувствовав, как в ладони падает почти невесомый прямоугольный конверт. Он вскрывает его, разглядывает две аккуратные картонки, украшенные витиеватыми символами, складывающимися в слова. — Я обещал себе, что не стану вашим связующим звеном, но… Рекс Ляпис дал их мне, — сообщает Чжун Ли. — В благодарность за твою помощь. — Бисерный паром?.. Первое место, куда мы выберемся вместе — змеиная яма, полная фонтейнцев? — Чайльд и не надеялся попасть туда — слишком известное и элитное место, куда почти невозможно попасть. Но всё же очевидно и то, насколько это опасно для них обоих — Предвестника и члена сопротивления — появляться в подобном месте. — Я думал, мы начнём с чего-нибудь более… спокойного. — У нас нет на это времени. Похоже, что наш общий друг готов к решительным действиям. Ты же слышал про то массовое убийство, устроенное им?... Чайльд сжимает билеты в ладони, чувствуя, как приступ ярости вновь туманит разум. — Да. Да, я знаю. Я был там недавно, — он смотрит на Чжун Ли, ожидая от него хоть что-нибудь — объяснений, признаний, рассказов о том, что произошло там с ним. — Мы осматривали место происшествия. Но Чжун Ли, вероятно, совсем не настроен на это. Чайльд проглатывает это, потому что… что, в сущности, он может сделать? — Тогда ты должен понимать, о чём я говорю. Подобные действия — это прямое объявление о начале открытого столкновения. У нас осталось не так много времени на разведку. Проникнуть к фонтейнцам сейчас, пока они, должно быть, встревожены произошедшим — лучший вариант. — Ты совсем не боишься лезть туда? — спрашивает Чайльд с лёгкой усмешкой. — Боги, да ты и вправду отчаянный. Я никогда не думал об этом в ключе: отдаваться опасным незнакомцам, травить своё тело наркотиками, проникать прямиком в логово потенциальным врагам — тебя совсем не беспокоят последствия? — Ничто из этого не способно навредить мне: ни физически, ни морально. — И совсем не боишься сломаться однажды? — допытывается Чайльд. Чжун Ли слабо улыбается. — Я боюсь многих вещей, но точно не этого. Не беспокойся обо мне, Чайльд. Всё, что меня тревожит — твоя судьба. В его словах — абсолютная уверенность. И именно это сбивает, заставляя думать о худшем. — Иногда я смотрю на тебя, — роняет Чайльд, качая головой, — и думаю только о том, что тебе не четыре десятка, а четыре тысячи лет. Чжун Ли только смеётся, тихо, но искренне и весело, будто услышал отличную шутку. Чайльд не так уж и далёк от истины.