Производственный роман

От перемены мест ничего не меняется. Везде одно и то же. Богатый, бедный, свободный, занятый – всё равно. Всюду зависимость от телесного существования, тюрьма, кали-юга, эпоха падения, мрак повседневности… Юрий Мамлеев, «Невиданная быль» июль, 2030 год В серебристом тумане ночного кладбища терялись белые огни люминесцентных фонарей, шаги Матвея шуршали во влажной после недавнего дождя траве – зеленой, сочной, покрытой тяжелыми стылыми каплями. Иногда порванная кроссовка неудачно погружалась в лужу, и Матвей ощущал, как намокает холодом носок. Туман, сменивший проливной дождь, мешал видеть дальше, чем на пять метров, поэтому из бледной пелены то и дело выплывали кленовые стволы, увенчанные густыми кронами, надгробья из мрамора и гранита, окаймленные оградками, и свежие деревянные кресты, на шеях которых висели пышные, увитые широкими лентами венки. Матвей, одетый в серый свитер крупной вязки и джинсы с подворотами, держал в правой руке две искусственные гвоздики – заметно выгоревшие на солнце, такие же неопрятные, как и он сам. Неостриженные, криво обкусанные ногти украшала траурная кайма грязи, а под глазами виднелись заметно побледневшие синяки, ставшие из блекло-фиолетовых розоватыми. С воскресенья прошло два дня, и Матвей немного выспался. Ушибленный нос почти не болел. Вторник выдался холодным, то и дело лил дождь, и Матвей, разыскивающий могилу Саламатиной Виктории Олеговны, опасался, как бы ливень не пошел снова. Однажды он получил координаты, которые рекомендовали ему ехать в Рыбацкое и как можно незаметнее копаться в жерле водосточной трубы, но закладчик оказался неопытным, и пока Матвей ехал в метро, начался небывалой силы ливень. Утопая по щиколотку в лужах, он добрался до нужной трубы слишком поздно – клад уже смыло хлещущими струями дождевой воды. Матвей не раз бывал на этом кладбище, поэтому плутал недолго – уже через десять минуть уверенных блужданий в тумане забрезжило надгробье Виктории Саламатиной, знакомое ему по присланной фотографии: черная гранитная плита с неровным верхним сколом, напоминающая минимализмом и тщательно выверенной небрежностью гротескный кариозный зуб. Золотистым курсивом были выведены имя погибшей, годы рождения и стихотворная эпитафия. Оградки не было, а перед могилой стояла скамейка из полых железных труб – тоже черная, вкопанная в землю, интересующая Матвея куда больше надгробья. Придав озадаченному лицу как можно более естественный для этого места вид, Матвей со скорбной миной уселся на лавочку, выбрав для этого не центр, а правый край. Переложив гвоздики, которые он подобрал на одной из могил, в левую руку, он коснулся правой рукой центральной трубы и запустил длинные пальцы в ее прохладное жерло. - Блядь, - тихо процедил он сквозь зубы, нащупав лишь шершавое железо. Осматриваться было бесполезно, поэтому он прислушался, однако ничего не услышал – ни чужих шагов, ни жужжания дронов высоко над головой. Лишь отрывисто срывались с мокрых листьев капли и разбивались об лужи. Уходить без гашиша не хотелось. Присев возле нужного бока скамьи на корточки, Матвей вгляделся в узкий тоннель трубы, однако увидел только однотонную темноту. Вооружившись гвоздикой, он принялся шерудить в трубе зеленым пластмассовым стеблем, но выгреб на ладонь лишь скомканный трамвайный билет, немного песка и сухой обломок ветки. Высыпав мусор на землю, Матвей сел на прежнее место, и его пустой взгляд увяз в воздухе, пропахшем мокрой землей. Кладбище, расположенное в двадцати минутах ходьбы от дома, не всегда его интересовало. Он стал часто бывать здесь после знакомства с компанией молодых людей, объединенных любовью к традиционализму и эзотерике. Юноши разной степени интеллигентности и суровые дамы в черном, воплощающие среднее арифметическое между поэтессами Серебряного века и платными госпожами, читали Мамлеева, Дугина и Сперанскую, а время от времени пытались через акты трансгрессии выйти за пределы возможного. Заключались акты трансгрессии в проимускуитете и употреблении веществ. Каждый вечер они собирались в кафе на Садовой. Матвей, мрачный официант в застиранной белой рубашке и длинном коричневом фартуке особенно приглянулся Юше, душе эзотерической компании. Шатен Юша был студентом философского факультета, и его голос экзальтированно звенел юношеской медью. Юша полез к Матвею с расспросами, узнал, что тот приехал из мордовского моногорода, и, почему-то очень воодушевившись, представил его компании как Федора Соннова. - Меня по-другому зовут, - сухо возразил Матвей, незнакомый с культурным багажом новых товарищей. - Разве ж это важно? – спросил Юша, усмехнувшись нервным ртом. – Главное – внутренняя суть. Матвей вроде как стал частью компании, но не до конца: традиция его не привлекала, а эзотеризм вызывал лишь отрицание. Его интерес к настолько специфическому культурному коду был исключительно эстетическим. - Так и должно быть, - объяснял Юша духовным соратникам, обнимая Матвея за плечи, - в этом и прелесть: он олицетворяет, но не придает этому значения, потому что для него все это скучная обыденность. При всей своей простоте он ближе к Бездне, чем мы. За три месяца странных бесед и встреч Матвея познакомили с необходимой литературой, и малая её часть Матвею даже понравилась – в основном, художественная. Кончилось всё тем, что Юшу посадили по экстремистской статье за репост мема про Иисуса Христа, и без заводилы компания распалась. А у Матвея остались книги, подаренные Юшей, и привычка гулять по кладбищу – бессмысленная, но медитативная. Некрополь, окружающий Матвея, делился на слои времени: помпезные саркофаги девяностых годов, над которыми высились памятники, изображающие быковатых новых русских, погибших не своей смертью, на фоне их же автомобилей, лишенные лишних деталей надгробья миллениалов, умерших от ранних инсультов, и госмогилки ветеранов сирийской войны. Мелкой россыпью между ними виднелись вневременные могилы передознувшихся в юности наркоманов и пенсионеров разного достатка. Возможно, где-то на другом конце России под одним из невзрачных крестов лежал отец Матвея. За два года до рождения Матвея к его матери подбивал клинья сосед, постоянно болеющий и пьющий, но мать отвергла его, потому что уже завела себе зазнобу по переписке. Двадцатилетний на тот момент зазноба, Герман Кириченко, писал очень проникновенные письма, от которых у Елены Алексеевны слезы на глаза наворачивались, и сидел в саранской колонии за наркоторговлю. Елена Алексеевна в нем души не чаяла и явно считала более подходящим кандидатом для сожительства. Сдавшись, сосед поменял направление клиньев и женился на Веронике Николаевне. Откинувшись в канун Медового Спаса, Герман приехал к Елене Алексеевне, но прожил с ней всего месяц, потому что его нашли кредиторы из прежней жизни. Судя по последним письмам, поток которых возобновился спустя несколько месяцев, он решил расплатиться с долгами, снова стал продавать и сел повторно. Эти письма Елена Алексеевна получала уже беременной: ее живот исподтишка раздувал ребенок, зачатый в единственный приезд Германа. На новость о ребенке Герман отреагировал недвусмысленно - письма приходить перестали. Об аборте Елена Алексеевна, каждое воскресенье посещавшая церковь, даже не задумывалась, поэтому в положенный срок расплодилась. Отца Матвей знал только по совместной фотографии родителей и оставшемуся от него перламутрово-синему баяну. Чем старше становился Матвей, тем увереннее мать заявляла, что он уродился в отца и перенял его гнилую породу. В этом была доля правды: лицом Матвей действительно пошел в отца, но если тот был алкогольно-припухшим, и породистость его черт терялась в красноватых отеках, то Матвей пошел по другому пути, отощав на стимуляторах до пятидесяти килограмм. Вид он приобрел слабый и болезненный. Матвей нахмурился. Делать было нечего: только возвращаться домой и открывать диспут, надеясь на перезаклад. Положив ненужную гвоздику на скамью, рядом со второй, он направился к выходу с кладбища, намереваясь пройти по прежнему маршруту, но заметил блуждающий в свинцовом тумане силуэт. Силуэт был довольно массивным, но становился только больше и четче, сопровождаясь шумными шагами. Внутренне Матвей насторожился, но виду не подал. Возможно, интуиция его обманывала. Однако силуэт оформился в типичного быка, бритого мужчину с приплюснутым носом, который прятал руки в карманах кожаной куртки, и это Матвею не понравилось еще больше. Конечно, мужчина мог прийти на кладбище с любой целью, но он пришел ночью и пришел как раз туда, где Матвей безуспешно искал закладку. Думать, кто он такой - то ли случайный прохожий, то ли агрессивный и фанатичный трезвенник, времени не было. К тому же, мужчина смотрел прямо на Матвея, и взгляд его был таким тяжелым, что последние сомнения слетели, словно луковая шелуха. Матвей резко развернулся, сорвался с места и кинулся прочь. - Стоять, сука! – раздался крик за спиной, и громкие шаги набрали беговой темп. Но Матвей лишь прибавил скорость, ловко петляя между знакомыми могилами. Был шанс оторваться от преследователя, погоняв его по извилистому лабиринту кладбища, и скрыться в тумане ночи, чудом не разбив голову об чье-то каменистое надгробье и не напоровшись глазом на штырь оградки. Ноги вязли в скользкой траве и мягких комьях почвы. Топот ног за спиной не стихал. Дернувшись при первом же повороте налево, Матвей коварно ускользнул вправо. Подошва проехалась по влажной траве, памятники перед глазами покосились вместе с размытым синюшным горизонтом, и Матвей рухнул всем телом на сырую притоптанную почву. Зашаркали приближающиеся шаги. Тяжело дыша, он пытался подняться как можно быстрее, потому что это были другие шаги, и приближались они с другой стороны. Но его бесполезную попытку оборвал грубый пинок в живот, от которого Матвей с глухим воем упал обратно и рефлекторно сжался, притянув колени к животу и прикрыв голову руками, чтобы защитить хотя бы череп и почки. Резко потянув Матвея за шиворот, кто-то заставил его встать и перехватил руки за спиной, сжав их повыше локтей. Даже сквозь шерсть он ощутил, как больно впились в кожу пальцы, и по наитию дернулся вперед. Локти тут же прострелило болью, и ошалевшего Матвея дернули обратно. - Ну вот, я же говорил, - произнес уже знакомый голос, и в тумане обрел четкость первый преследователь, - если бы я один поехал, он бы от меня в таких условиях улизнул. - Кто вы… - возмущенно выпалил Матвей, но договорить ему не дали - мужчина размашисто ударил его по лицу тяжелым кулаком. Загорелась болью разбитая губа, и рот наполнился соленым привкусом. - Достаточно красноречиво? – спросил он у беспомощного Матвея, который при всем своем желании не мог никуда уйти. Он отрывисто переводил дыхание, кровь марала и подбородок, и зубы, размазываясь по ним неприятной подсыхающей пленкой. - Это был очень смелый, но тупой поступок, - прежним тоном продолжил мужчина, - не знаю, на что вы рассчитывали. К типично бандитскому облику – широкая бритая голова и скошенные переломами кости лица – прилагались интонации молодого мента, что было неудивительно – все-таки эти профессии относились к одному фенотипу, однако эти интонации окончательно лишили Матвея надежды на то, что недоразумение завершится одним лишь бессмысленным избиением. - Кто вы такие? – упорно продолжил он. - Чего вам от меня надо? - Не нам, а Марату. Марату нужны обратно его деньги. - Что? Шесть тысяч?! – воскликнул Матвей: имя Марата принесло с собой щекочущий страшок. - Я пытался их вернуть, но он избегал меня, он не брал труб!.. Его крик, с каждым словом наливающийся истерикой, перебила звонкая оплеуха, от которой у него загудело в голове и жгуче вспыхнула покрасневшая щека. - Если будешь орать, переломаем руки. Посмотрим тогда, как ты будешь управляться с баяном, - пригрозил мужчина, - у тебя ведь нет других источников дохода? Побледневший Матвей широко распахнул глаза и послушно умолк. Он не видел, кто его удерживал, а оборачиваться опасался, зато отлично мог разглядеть человека, который стоял перед ним. Это было самое непримечательное лицо, которое только можно встретить в спальном районе, и даже если Матвей уже проскальзывал по нему невнимательным взглядом, подтвердить это было нельзя. - Как тебе вообще пришла в голову такая идея? И почему он ее поддержал? У вас слабоумие? – мужчина задавал один вопрос за другим, и они явно были для него риторическими. - Ладно ты, ты ширяешься свежатиной, неудивительно, что у тебя мозги сварились, а он почему согласился? Глаза Матвея заволокло ужасом, будто земля под ногами вдруг превратилась в шаткий гнилой остов, под которым не было ничего, кроме голодной утробы. До него дошло, что речь идет явно не о шести тысячах. - Какая идея? – боязливо выдавил Матвей. - Кто – он? О чем мы вообще разговариваем? - Сам-то как думаешь, наркоша? В воскресенье вечером вы с Горбовским отняли у Марата восемьдесят тысяч. До тупого просто: избили, заставили сказать пин-код от карточки и обналичили все, что на ней было. Чем вы думали? Считали, что Марат работает один? Достав из кармана темно-красную ксиву с двуглавым орлом, щитом и змеей, обвивающей меч, мужчина раскрыл ее и продемонстрировал стремительно обмякающему Матвею, который едва держался на ногах. - ФСКН, служба охраны, сотрудник Рубцов, - на всякий случай продублировал мужчина указанные данные, - теперь перестанешь дурака из себя строить, гражданин Грязев? Матвея било дрожью - ощущение утробы под обманчивым слоем почвы стало еще вещественнее. Если внешние сотрудники ФСКН отвечали за распространение, то служба охраны занималась защитой внешних сотрудников от недоброжелателей. К каждому прикормленному дилеру наркоконтроль приставлял сотрудника службы охраны, который был одновременно и защитником, и куратором, чья зловещая роль заключалась в разговорах по душам, если дилер начинал забываться, а в особо тяжелых случаях даже в физическом устранении. Естественно, без приказа свыше физическое устранение было невозможно, однако кураторам, имевшим в анамнезе бандитское прошлое и энное количество убитых, душевное смятение было чуждо. «Вот как. Они от невского синдиката, - отстраненно думал Матвей, прокручивая в голове нелепую воскресную драку, в реальности окончившуюся ничем, - Марат под невским синдикатом. Вот как…» - Я не грабил Марата. У меня есть свидетели! - Кто может подтвердить, что ограбления не было? – пристально всмотрелся в него Рубцов. - Ася, Лада и Слава. Они… - …крайне заинтересованные лица, которые могут тебя выгораживать. Особенно Горбовский. Других нет? – с учтивой издевкой уточнил Рубцов. «Он ведь всех их знает», - мелькнуло у Матвея в голове. Его лицо плаксиво дернулось. Не найдя ответа, он изнуренно опустил голову. - То есть, доказать свою невиновность ты не можешь. - Но мы не брали его деньги, я не могу ничего вернуть, у меня их попросту нет… - едва слышно промямлил он. Однако Рубцов хорошо его расслышал и расплылся в довольной улыбке: - На нет и суда нет. Он запустил широкую ладонь под куртку, и в полумраке сверкнул вороненой сталью «макаров». Всем существом Матвей ощутил непреодолимое желание вырваться, но тело оцепенело, покрывшись липкой испариной, как будто связь между телом и мозгом оборвалась. Чуждо, словно через ватное одеяло, он ощутил, как его ткнули в спину, как прижалась к лицу мокрая земля, а в открытый рот затекла грязная вода, как в твердую кость затылка уткнулось холодное дуло. Вдалеке раздался чей-то некрасивый плач, послышалось заискивающее зацикленное «нет», повторяющееся на одной надрывной ноте, и у затылка что-то сухо щелкнуло. Связь с телом возобновилась, и он увидел свою крупно трясущуюся руку, вцепившуюся в комковатую грязь. Туманный ландшафт искажался от слез, а горло булькало остаточными рыданиями. - Это была пробная демонстрация, - объяснил Рубцов, пряча пистолет, - ровно через месяц, третьего августа мы заглянем к тебе в гости. Третьего августа ты отдашь нам сто тысяч рублей. Конечно, украли вы восемьдесят, но наказание должно быть доходчивым, поэтому шестьдесят мы накидываем сверху – за моральный ущерб. Наклонившись к Матвею, Рубцов поправил воротник куртки и тихо добавил: - Радуйся, что тебе дали такую отсрочку. Как-нибудь выпутаешься, если не тупой. Это очень, очень мягкие условия. Понял, Грязев? - Понял, - всхлипнул он. Удовлетворенные результатом, Рубцов с коллегой сразу же растворились в тумане. Матвей поднялся не сразу - долго не мог решиться. Ни о гашише, ни о перезакладе он уже не думал. Влажные от грязи волосы прилипли к виску, на бледном лице запеклась кровь из разбитой губы, одежда промокла пятнами. Нетвердо держась на ногах, опираясь на оградки, он побрел к выходу с кладбища. - Ох ты ж бля! – чертыхнулся вдруг Матвей, осознав ситуацию до конца. Навалившись на узкую стелу ближайшего памятника, он полез в карман. Телефон Горбовского был отключен. Во всех остальных аккаунтах Горбовский был оффлайн. «ПРИЕЗЖАЙ СРОЧНО, НАДО ПОГОВОРИТЬ», - написал ему Матвей и на всякий случай продублировал сообщение во всех мессенджерах. Доковыляв до квартиры, Матвей подрагивающими руками открыл дверь своей комнаты и ввалился в ее бледно-желтое нутро. Он заперся на ключ, задернул шторы и, даже не потрудившись переодеться, ничком рухнул на застеленный диван. Следующие два часа он лежал с открытыми глазами, заново осознавал мир и приходил в себя. Когда ощущение жизни вернулось до такой степени, что напомнил о себе голод, Матвей с неохотой сжевал оставшуюся в холодильнике четверть шавермы, сменил одежду и достал из-под матраса золотое кольцо матери, завернутое в лоскут розового ситца. В ломбарде терпко пахло корвалолом и сиренью. В узком закутке, который от клиентов отделяла решетка, крашеная белой эмалью, сидел старик-оценщик с мрачным взглядом и соломенно-седыми бровями. На спинке его стула висел желтый дождевик. Старик узнал Матвея, но ничего не сказал, вместо этого равнодушно выдав деньги и залоговый билет. Матвей вышел из ломбарда под ярко-желтый свет неоновых букв, пляшущий на темных лужах неровными кляксами. Буквы горели желтым настолько ярко, что Матвею стало дискомфортно, и он, закурив, покинул тесный переулок, ведущий к асфальтовой дороге. На обочине тускло мерцал лайтбокс с портретом президента, подсвеченный голубовато-желтым. «Начало положено, - затянулся он, наполнив рот дымной горечью, и выдохнул, - пять тысяч уже есть» В кармане зажужжал телефон, и Матвей поспешил взять трубку. Горбовский даже забыл поздороваться. - Они уже были у тебя? – спросил он, пытаясь отдышаться. – Тебя сильно покоцали? - В основном, морально, - сухо ответил Матвей и бросил окурок в лужу, - приезжай. Что-нибудь придумаем. Оставалось только ждать приезда Горбовского. Не удержавшись, Матвей закурил снова. Его внимание привлек невысокий желто-голубоватый лайтбокс. Подойдя к нему вплотную, Матвей сначала разглядел мелкие подрагивающие капли на защитном стекле, потом акварельно-размытое отражение собственного лица со слегка опухшей щекой и уже в последнюю очередь, третьим слоем – крупный план лица президента. Среди седины еще можно было найти редкие рыжие волосы, а за старческим плечом высилась волгоградская Родина-Мать, воздевающая к небу меч, чтобы стереть заокеанских демонов в радиоактивный пепел. Железобетонный хитон, скрывающий монументальные груди с острыми сосками, и разверстый в немом гневе черный рот придавали ей угрожающее сходство с богиней Кали.