Производственный роман

Ни к чему не относись небрежно. Всякая вещь что-то обещает, как только ты посмотришь на нее с радостью во взгляде. Не учись мыслить только категориями начала и конца, хорошего и плохого, света и тьмы. Дугпа Ринпоче, «Жизненные наставления далай-ламы» апрель, 2031 год За белый, гладкий, похожий на инопланетное насекомое почтовый дрон пришлось отдать две тысячи долларов, но вложение себя оправдало. Больше килограмма он не поднимал, однако Куртов пока не заслужил столько доверия, и Матвей ограничивался сотней граммов, которые дрон увозил в далекое Купчино, а потом прежним маршрутом возвращался обратно. Следить за ходом полета можно было через смартфон, подключенный к выпуклому глазу камеры, в котором отображались медленно ползущая панорама Санкт-Петербурга, похожий на скопление пчелиных сот конгломерат маргинальных общежитий и сонное лицо Куртова, совершенно не подозревающего, что за ним наблюдают. Несмотря на это, он никогда не лгал, хотя Матвей ожидал фальшивых жалоб на то, что дрон прилетел пустой или не прилетел вовсе. Начиналась первая апрельская суббота, которая обещала одновременно и хлопоты, и долгожданное облегчение. Нужно было навестить Глеба, отдать кокаин молодой, но обеспеченной даме, а уже под вечер встретиться с Гришей, который должен был наконец разъяснить, в чем же заключаются загадочные планы Асфара Юнусовича. Убрав вернувшийся дрон в шкаф, Матвей разложил по карманам толстовки кухню, включающую в себя шприц, полграмма мефедрона и пустой стеклянный фурик с ваткой, надел темные очки и отправился к метро. Под ногами хмуро чавкал коричневатый снег, перемешанный с грязными лужами и реагентом, а сверху давила раскинувшаяся на все небо мышиная серость. Глеб снимал однокомнатную, но просторную и светлую квартиру у Чернышевской, в Соляном переулке, где когда-то жил и гулял с няней маленький Пушкин, а теперь обосновались патриоты всех мастей - от умеренной до радикальной. Была немалая доля иронии в том, что оппозиционер Щипцов, активно принимающий участие в резонансном деле политзаключенной Черных, которую арестовали за одиночный пикет, поселился в таком месте. Пока под его окнами проходили собрания пенсионерок из «Отрядов Громова» и пели в благотворительных целях пограничники, Глеб обеспечивал арестованной Черных информационную поддержку в сети, чтобы фокус общественного внимания не смещался с нее как можно дольше. По выходным Глеб ходил в бар «Розы», находящийся этажом ниже, где упивался нефильтрованным крафтовым пивом, которое варили на Васильевском острове, и нередко свидетелем его будущих запоев становился Матвей, который не относился к алкоголю так фанатично, поэтому всегда доставлял заснувшее тело Глеба домой. Флером политактивизма повеяло сразу же, как только Матвей поднялся из глубин Чернышевской, и его живым концентрированным воплощением стала сухонькая, но бойкая старушка в спортивном костюме – седая, однако с черными, почти жирными ресницами, наверняка заставшая стрельбу по Белому дому и Ельцина на танке. Старушка сновала среди разлагающихся сугробов сквера, поправляя квадратные очки и помахивая бланками с подписями. - Подписывайтесь против реформы о повышении пенсионного возраста! – донесся до Матвея ее удивительно звонкий голос, и он незамедлительно направился к Литейному, избегая сквера и держась правой стороны улицы. Долгое воздержание от свежести напоминало о себе нервозностью, которая проступала в каждой реакции Матвея на раздражающую обстановку, а одолеваемый жаждой мозг, помнящий про мефедрон, понемногу начинал будоражить нервы, имитируя столь желанную стимуляцию, и это отнюдь не успокаивало. Соляной переулок тоже не порадовал. Квартира Глеба располагалась в песочно-бежевом доме дореволюционной постройки, но до него еще нужно было дойти. Стараясь не думать про сгустившееся в желудке предвкушение, порождающее легкую дрожь всего тела, Матвей шагал по Соляному, который представлял собой пешеходную зону, окаймленную двумя рядами домов. Сегодня здесь происходило то же, что и обычно: краем глаза Матвей заметил двух пограничников в униформе цвета хаки. Один из них сидел на раскладном стульчике и порывисто растягивал мехи баяна, а второй стоял перед микрофоном, сложив руки за спиной и печально глядя в весеннюю даль. У ног пограничника-баяниста стоял тяжелый ящик. «Пожертвования семьям солдат, погибших при службе на границе нашей родины», - сообщал лист, приклеенный к ящику широкими лентами скотча. Пограничник, стоящий у микрофона, минорно тянул слова патриотической песни: - Вытри слезы, отдохни немнога-а, я русская дорога-а… Матвей ощутил в носоглотке фантомную мефедроновую горечь и ускорил шаг. Когда в поле зрения возник знакомый вход в парадную - тяжелая деревянная дверь с кодовым замком, обрамленная тяжелым каменным крыльцом и пятнистыми от времени пилястрами, Матвей успел заметить пенсионерок, которые расставляли напротив бара стулья и голопроектор, однако значения этому не придал. Содрогания всего тела, которые он безуспешно пытался скрыть, землисто-бледное лицо и взгляд, в котором едва брезжила осознанность, говорили лишь о мономанической концентрации на единственно важной цели. Влажные пальцы то и дело потирали курносый нос, а зажатое нервозностью тело не могло стряхнуть с себя угловатой позы. Парадная с двухвековой историей была темной, но ухоженной: гранитные ступени, об которые можно было, поскользнувшись, разбить голову, окрашенные светло-персиковым колером стены и цветочная лепнина на потолке. Глеб жил на втором этаже, где сейчас душно пахло олифой, и окна его квартиры выходили в переулок. Когда Глеб открыл дверь, Матвей не очень-то церемонно сунул ему в ладонь зиплок, где лежали экстази, шесть белых вишен, и кинулся в широкий, зал, совмещенный с кухней. - Глеб, где я могу вмазаться, Глеб? У тебя есть вода? Кипяченая? – выпаливал Матвей вопрос за вопросом, пересекая зал быстрыми шагами. Он подбитой птицей метался между желтыми стенами, на которых застыли радужные блики оконных стекол. На каменистом дне оранжевого аквариума неподвижно лежала бледная и раздутая, как утопленник, шпорцевая лягушка, а над диваном с кофейным столиком висела картина маслом, напоминающая белый шум телеэкрана. - Вообще-то я ширево не приветствую и никому в своей квартире ширяться не разрешаю. Но ты мой давний друг и недавно обретенный драгдилер, так что добро пожаловать, - с легкой улыбкой ответил Глеб и, не таясь, шмыгнул. Глаза его блестели, как влажные стеклянные бусины. Радостно рухнув на диван, Матвей издал хриплый смешок и разложил на прозрачной столешнице кухню. Темные очки, о которых он совсем забыл, сползли на кончик носа, угрожая упасть прямо на скудный набор инструментов и сделать приготовления Матвея бессмысленными. Глеб налил воду из графина в стакан, поставил его перед Матвеем и участливо снял темные очки с его носа. Высокий стакан был полон почти до краев. Не заметив вмешательства Глеба, который сел в кресло, что стояло напротив, Матвей раскрыл зиплок и высыпал в фурик полграмма мефедрона. Он набрал в шприц воду и медленно впрыснул ее в стеклянное горлышко. Тонкая струя, вырывающаяся из канюли, разрушала целостность серовато-белой кристаллической горстки, скатываясь по ней мелкими каплями, поверхности которых липко покрывались порошком. Примерно с минуту Матвей помешивал раствор пляшущей в руке иглой, после чего кинул в получившуюся желтую муть ватку. Проходя через импровизированный фильтр, в шприц проникал едва желтоватый, даже немного золотящийся готовый раствор. - Да, хорошо быть поставщиком. Все тебе рады… - задумчиво протянул Глеб, закинув ногу на ногу. Его голос звучал несколько грубовато, а в улыбке проскальзывала непонятная насмешливость. Глеб смотрел на Матвея с любопытством юнната, который поймал жутко выглядящее, но крайне занятное насекомое, однако Матвей не заметил и этого. - Ага, сплошные преимущества, - отстраненно ответил он. Сейчас ему было совсем не до бесед. Костлявые кисти окончательно поддались дрожи нервного напряжения, слившегося с предвкушением, которое не смазывало приход, а лишь подчеркивало его благостную ноту, придавая ей дополнительную прелесть. Закатав левую штанину, Матвей сделал несколько глубоких вдохов, чтобы унять трясущиеся руки, и без особого пиетета воткнул иглу в наиболее заметную вену, которая змеей уходила куда-то под коленку. Вспыхнул алым контроль, и Матвей надавил на пластиковый поршень. - Ох, ебать… - протяжно простонал он сдавленно-нежным от прихода голосом и откинулся в мягкую нору дивана. Тонкие светлые волосы рассыпались по лбу, сжались зубы, в горле родилась горячая волна, которая эйфорией растеклась по всему телу, заменив прежний нервный тремор. Мир вокруг золотился, его цвета теплились контрастом, контуры предметов размывались шлейфом, похожим на тягучее жидкое золото, гул бытовых приборов и уличный говор налились объемом, который сочился тяжелым эхом. Но экстаз первых минут неизбежно схлынул, челюсти разжались, и зубы стали отбивать мелкую чечетку. Пока Матвей валялся, откинувшись на податливую спинку дивана, и приходил в себя, Глеб принес из спальни засаленную колоду карт, умелым движением перетасовал их и разложил на кофейном столике, отодвинув кухню Матвея в сторону. «Не свежатина, но тоже хорошо», - умиротворенно подумал Матвей, разминая плечи и хрустя суставами пальцев. Он вернул закатанную штанину на место, скрыв свежую точку укола, из которой вниз по ноге спускалась кровяная дорожка – уже подсыхающая и теряющая красноту. - Не ожидал, что ты станешь любителем стимуляторов, - произнес Глеб, подняв с пола опустевший шприц и положив его на край столика. - Я уже давно профессионал, - с улыбкой ответил Матвей, - стадию любителя я прошел в конце двадцать девятого года. Перед глазами мелькали карты, сливаясь в многоликий калейдоскоп придворной знати черно-красных мастей, Глеб постоянно выигрывал, не забывая рассуждать о гражданских свободах. А Матвея, который не ширялся целую неделю, немного повело. Когда он закрывал глаза, черное пространство внутри головы незримо пульсировало, а время переставало поддаваться исчислению. Через открытую форточку проникал шелест чужих разговоров, которые вели сменяющие друг друга прохожие. Глеб несколько раз с загадочным видом уходил в спальню, где ритмично стучал картой по стеклу и приглушенно шмыгал. Из спальни он выходил основательно разогнанным. - Город трех революций. Не удивлюсь, если всё снова начнется здесь, - заявил он, вернувшись после третьей заправки. Матвей, которого уже отпустило, мрачно посмотрел на него: - Я бы на твоем месте был осторожнее со словами. Нанюхает тебя какой-нибудь эшник, запишет твою агитацию, а потом дело сошьет. - Будет тебе, Грязев. Как будто я не знаю, что ты красный, как вареный рак. Под стимуляторами Глеб делался честным, бесстрашным и туповатым. - Почему ты так считаешь? – осторожно поинтересовался Матвей, поглаживая кончиками пальцев жирные от времени и чужих рук карты. - Почти все дилеры сейчас красные. - Да, к сожалению, - нахмурился Матвей. Глеб затронул не самую приятную тему и, кажется, пока этого не понял. Вместо того, чтобы перевести разговор на что-нибудь менее саднящее или хотя бы снова рассказать, как во время одного из алкопохождений он вдруг осознал себя в неизвестно чьих и немного окровавленных спортивных штанах, Глеб посмотрел на Матвея с неприкрытым удивлением. - Я не хотел оказываться в таком положении, - пожал плечами Матвей, - просто так сложилось. - Насколько возможно покинуть эту структуру? – спросил Глеб, впившись в него пристальным, но при этом сострадательным и даже немного заговорщицким взглядом. - Почти невозможно. - И что может тебе помочь? – решительно допытывался Глеб. - Луковка, - саркастически усмехнулся Матвей, - не грузи меня, ладно? - ...«Мертвая рука» существует, - раздался в переулке усиленный динамиками голос Громова, - ответный удар неизбежен. Мы, жертвы и мученики, попадем в православный рай, а агрессоры просто сдохнут в ядерном огне, потому что не успеют покаяться. От неожиданности Матвей вздрогнул. Выглянув в окно, он увидел двухмерную голографическую проекцию, пронзающую воздух: Громова, одетого в строгий костюм с галстуком, и блестящие за его спиной кремлевские звезды. Из-за крошечных капель слепого дождя проекцию дергало мелкой рябью, и президент покрывался оспинами, которые придавали ему совсем уж старческий вид. Его интонация была вкрадчиво-агрессивной, как у пахана. На пластиковых стульях, расставленных в три ряда, сидели пенсионерки в дождевиках, и на их предплечьях угадывались фиолетовые нарукавные повязки с российским триколором. Пенсионерки смотрели запись недавнего президентского обращения. «Старый хрен совсем кукухой поехал», - брезгливо подумал Матвей и закрыл форточку, чтобы не слышать нездорово-дементную речь. - Да уж, шесть лет назад ты от тяжелых вариантов отказывался. Я тогда еле-еле тебя на тропик уговорил. Не думал, что когда-нибудь увижу, как ты вмазываешься. Тетя Настя утверждала, что я сопьюсь, а у тебя жизнь сложится неплохо. Особенно если ты из Офтони уедешь, - снова раздался торопливый голос Глеба. Слова вязли в сжатых зубах, наползая друг на друга. Матвей недовольно посмотрел на него. Не замечая его негативной реакции, Глеб продолжал демонстрировать развитое красноречие: - А как все сложилось на самом деле? Сначала ты, никого не предупредив, куда-то уезжаешь, а спустя два года я встречаю тебя в Питере. Ты тощий и бледный, ширяешься уже даже не в центряк, толкаешь наркоту… - В чем-то она оказалась права. Живу я неплохо, - перебил его Матвей, пока Глеб не ушел слишком далеко от начальной мысли. - Ты никогда не считал себя катализатором чужой зависимости? – задал Глеб совсем уж запредельный вопрос, немного при этом нахмурившись. Матвей криво улыбнулся: - Разве я сторож брату моему? Глеб, хватит уже меня грузить. Ко мне домой, если ты не в курсе, только малая часть покупателей ходит, а сам я вообще ни к кому не хожу. Ты понял намек? Или мне объяснить? - Да ладно, я же просто спросил, - добродушно улыбнулся Глеб. Степень его глупости росла с каждой снюханной дорогой. Закрывшись в туалете, Матвей сел на опущенную крышку унитаза и вытащил из кармана серебряный портсигар. Блекло-розовые обои в мелкую звездочку достигали стыка с потолком, где их уродовали пузырящиеся вздутия и уродливые кляксы давних затоплений, виновниками которых были соседи сверху. Линолеум был уложен неровно, а там, где вдоль стен вились грубо окрашенные трубы, даже не был прибит к полу строительным пистолетом. Подцепив линолеум за край, можно было рассмотреть бугристый пол и скопления пыли, в которой виднелись трупики пауков-сенокосцев. На бачке унитаза стояла тяжелая стеклянная пепельница, в пупырчатой поверхности которой сверкали тусклые микроскопические копии потолочной лампочки. Хозяева разрешали курить только в туалете, потому что это было единственное в квартире место, оборудованное вытяжкой. Глеб смолил исключительно там и гостей гнал туда же – даже тех, кто любил курить на приходе. В особенно людные выходные туалет постоянно был занят. Поставив пепельницу на линолеум, прожженный мелкими сигаретными искрами, Матвей закурил. Когда половина сигареты истлела, он нашел в списке контактов нужный номер и поднес телефон к уху. - Рада тебя слышать, Герочка, - ответил ему юный, однако несколько строгий женский голос. - Лиза, ты можешь минут через пятнадцать подъехать к Соляному переулку? Лучше со стороны Гангутской, - предложил Матвей, пропустив формально-вежливое приветствие. Находиться в квартире Глеба еще два часа ему решительно не хотелось. Лиза довольно хмыкнула: - Надо же, обычно ты сдвигаешь время вперед. Мы договаривались на шесть, а сейчас только четыре. - Да можешь ты или нет? – не выдержал Матвей, сорвавшись на сдавленное шипение. - Естественно, могу. Главное, дорогой мой Герочка, чтобы ты дошел до Гангутской. Матвей не опоздал. Он даже пришел немного раньше. Серебристый миникупер Лизы был припаркован у дороги, в тени ветшающего блекло-розового дома – типичной для Центрального района двухвековой постройки. Окна первого этажа были закрыты складчатыми железными листами, а над входом в продуктовый магазин красовались старомодные фонари в черных резных коконах. Шуршало на ветру цветастое объявление, отклеивающееся от мятой водосточной трубы. В таком окружении блестящий серебром миникупер терял свой лоск и становился линялым, как и большинство предметов вокруг. Еще издалека Матвей заметил открытое окно, за которым виднелись руль и разозленно-довольная Лиза. В ее довольстве было нечто плотоядное и давно нарывающее. Темные волосы сливались с меховым воротником кожаного пальто, тонкие пальцы с агрессивным темным маникюром барабанили по рулю, а пухлые черные губы, переливающиеся мерцанием бензина, отрывисто шевелились, насмешливо обнажая белый оскал. - Да вся Россия уже знает, что ты любишь помладше, - торжествующе цедила она в смартфон, - готовься к судам, боров. Под шконку пойдешь за растление несовершеннолетней. Фотомодели Лизе Филлипенко, оказавшейся в донельзя достоевской ситуации, биологически было восемнадцать, а морально – все сорок. Яркая, даже немного вульгарная внешность была то ли результатом раннего взросления, форсированного сожителем-педофилом, менеджером «Лукойла», то ли отпечатком богемной профессии. Это была не первая фотомодель, которой Матвей приходился дилером, и все они имели очень даже уловимое сходство – специфическую нездоровую худобу, которую законопослушный социум считал образцом для подражания и пытался достичь его, сидя на изнуряющих диетах. Хотя был способ куда более быстрый и очевидный. При первой же встрече Матвею бросились в глаза острые, как нож, кокаиновые скулы, которые выдавали в Лизе его потенциальную постоянную клиентку. Последующие встречи доказали, что он не ошибся. - И нахер мне твои деньги?– продолжала Лиза, взвинчивая тон и не замечая подошедшего Матвея. – Деньги у меня и так есть. Я хочу, чтобы тебя, пидора гнойного, на зоне драли. За мое поруганное детство. Да, блядь, вот так. По-другому не хочу. Судя по резкой интонации и ядовитости обвинений, она разговаривала с формально сорокалетним мужчиной, который пять лет назад ее развратил, а потом четыре года с ней сожительствовал, приучая к кокаину и алкоголю. Когда восемнадцатилетняя Лиза сбежала от него со скандалом и публичным заявлением, что он любит распускать руки, тот выдвинул ответную претензию, которая заключалась в следующем: кокаинистка и алкоголичка Лиза намеренно изводила его истериками, вытекающими из отходняков. Почему-то позабыв, что до встречи с ним, против которой родители Лизы ничуть не возражали, она не знала ни алкоголя, ни кокаина. Матвей сухо кашлянул, привлекая внимание, и Лиза наконец повернулась к нему, просияв при этом искренним восторгом и отразившись в стеклах его темных очков. Матвей протянул ей ладонь, где лежал маленький зиплок с двумя граммами кокаина, и Лиза быстро подцепила его длинными темными ногтями, которые слегка оцарапали прохладную кожу. - Еще встретимся, Герочка, - косо улыбнулась она, а потом вернулась к уничижительной беседе, резко сменив милость на гнев, - да не с тобой, боров. С тобой вертухаи встретятся. Наблюдать за этим было немного горько, и Матвей побрел, хлюпко шаркая кроссовками, в сторону Фурштатской. На Фурштатской находилась бильярдная «Евпатий Коловрат», принадлежащая Грише, который купил ее совсем недавно и теперь все встречи проводил там. В отделенной от общего зала просторной комнате, декорированной белым кафелем и зелеными веерными пальмами, стоял по центру стол без луз, обтянутый зеленым сукном. В трех крапчатых шарах – белом, желтом и красном – тускло отражались продолговатые потолочные лампы, а на стене, чуть выше зубцов зелени, светящимися салатовыми трубками было выложено название бильярдной. Когда Матвей открыл дверь комнаты, Гриша усердно натирал кончик кия меловым бруском. На широком лакированном борту стояли прямоугольная светло-синяя бутылка джина «Bombay Sapphire», два низких стакана, один из которых был на четверть полон, и черное блюдце. На нем болезненно белели начерченные дороги кокаина, тут же лежали кредитная карта со скрученной в трубочку купюрой. Заметив Матвея, Гриша положил кий на сукно и улыбнулся: - А вот и ты. Проходи, не стесняйся. Все-таки не чужие люди. - Привет, - скупо ответил Матвей и подошел к бильярдному столу. Обаятельная маска, которую Гриша старательно удерживал, несколько диссонировала с мелкими движениями лица, в которых проскальзывала агрессия, и улыбкой, похожей на оскал. Либо у Гриши начинались отхода, либо он был настроен серьезно. Судя по семи готовым к употреблению дорогам, отхода должны были наступить нескоро. Матвей нахмурился. Опорожнив стакан и снюхав дорогу пожирнее, Гриша потер руки и внимательно посмотрел на него: - Почему-то раньше я не придавал значения тому, что вы с Щипцовым земляки. А вы, оказывается, еще и приятели. - Но я ведь никому об этом не говорил, - вздрогнул Матвей. Разговор толком не начался, а уже принял неприятный оборот. - Мы все знаем. Пора бы уже привыкнуть, - отчетливо проговорил Гриша, и в его тоне послышалось садистское удовольствие. «Меньше знаешь – крепче спишь», - решил Матвей и не стал задавать лишних вопросов. К тому же, его уже давно подтачивало подозрение, которое, кажется, стало подтверждаться. - Как со свежестью дела? Слышал, ты бросил. - Пока рано о чем-то говорить, еще месяца не прошло. Временно на меф спрыгнул, - поморщился Матвей. Первый пик сильной тяги минул, но Матвей знал, что спустя несколько месяцев ремиссии, когда ситуация начнет казаться благополучной, вспыхнет второй пик сильной тяги, который снова сменится благополучием, и омрачать его будут лишь реалистичные сновидения про холодную сталь в хрустнувшем русле вены и алые бутоны контроля, распускающиеся в прозрачной желтизне. - Переходи на кокос, - хитро подмигнул Гриша одним глазом и довольно загоготал. А потом жестом хлебосольного хозяина подвинул блюдце к Матвею. Конечно, Гриша сегодня был не самым приятным собеседником, однако поправиться не мешало. Хотя бы на сорок минут. Приставив купюру к ноздре, Матвей припал к кокаину, как животное на водопое, и раздалось протяжное шмыганье. Нос наполнился запахом лекарств, который разошелся по горлу прохладным онемением, однако до мозга добрался только ломкий отзвук должного эффекта. - Это ведь еще не всё, - улыбнувшись, полез в карман Гриша, - у меня для тебя сюрприз есть. Когда Гриша силой впихнул в его ослабшие пальцы «сюрприз», Матвей явственно ощутил, как у него задрожали ноги. Это была темно-красная ксива с двуглавым орлом, мечом на фоне щита и, конечно же, змеей, обвившей этот самый меч. Раскрыв документ, Матвей увидел фотографию со своим лицом, которое почему-то крепилось к шее с чужим телом, одетым в черный костюм. У Матвея никогда не было такого костюма. Фотография была склеена на удивление хорошо, и Матвей даже выглядел на ней прилично, хоть и не респектабельно. «Ну конечно, внешний сотрудник», - убедился опечаленный Матвей, прочитав свою фамилию и должность. Ему не очень-то хотелось двигаться вверх по карьерной лестнице. Нынешний доход его устраивал, а большего ему не требовалось. К тому же, чем серьезнее становились обязательства, тем меньше оставалось шансов покинуть структуру, в которой он увязал, как в болоте, хотя бы живым. И врученная Гришей ксива только что свела к нулю часть этих хрупких шансов. Но отказываться от нее было себе дороже. - Я не подведу, - сдержанно ответил Матвей, чтобы скрыть неуверенную дрожь в голосе, и спрятал ксиву в карман, будто она жгла ему ладонь темно-красным пламенем. - Если начнешь подводить, то быстро перестанешь. Усек? - хмыкнул Гриша, прищурившись. - Усек, - промямлил Матвей, потеряв выдержку, и нервно сглотнул. То ли не заметив этого, то ли не придав этому значения, Гриша разлил по стаканам прозрачный джин. «Куда уж хуже-то? Во что меня втягивают? Впрочем, следовало ожидать. Поручения Асфара Юнусовича хорошими не бывают», - напрягся Матвей, однако взял стакан и втянул ноздрями душистый хвойный аромат. Когда Гриша предлагал кокаин, за этим всегда следовало какое-нибудь поручение, а если он еще и наливал спиртное, то поручение было серьезным. - Ты когда на баяне играл, замечал возле вокзала барыг на машинах, которые героин продают? – спросил Гриша, положив руку ему на плечо. От такого дружелюбия Матвею стало некомфортно. - Замечал, - холодно ответил он, полный недобрых предчувствий, - а что? - А то, что ты теперь будешь еще и хмурым торговать. Утрешь нос казачью, которое с тебя деньги тянуло, - усмехнулся Гриша. Матвею удалось сохранить кажущееся спокойствие, однако внутри нехорошо екнуло, как бывало в детстве, когда Матвей готовился скатиться на санках с ледяной горки и поддаться неуправляемому ускорению. До него запоздало дошло, что прелюдия с угрозами была не декоративной, а очень даже функциональной. Но один нюанс его все же смущал. Между торговлей стимуляторами и торговлей опиатами пролегала тонкая этическая грань. Заключалась она в характере зависимости, которая в первом случае была психологической, а во втором – физической и, соответственно, кабальной. Прежде не желающий мешать кокаин с алкоголем, Матвей сделал жадный глоток и почти не заметил горечи. - Я же говорил, что тебе с такой фамилией только опиаты продавать, - продолжал Гриша, не замечая его перекошенного лица, - героиновый барыга Грязев, а? Еще и Германович. Как по мне, это очень забавно. «Охренеть как забавно», - опустил Матвей угрюмый взгляд. Но вслух спросил: - А быстрые клиенты? - С ними тоже работай. Если не будешь справляться, перекинь их на Куртова. Пусть от него будет больше толка, - сказал Гриша. Наконец отстранившись от Матвея, он поставил стакан с джином на лакированный борт и взял в руки кий. Угрожающе нависнув над зеленым сукном, как сгорбившийся стервятник, он стал прицеливаться в белый шар. Матвей знал, что Куртов, висящий на крючке у ФСКН, никому деньги не отстегивал. Куртов занимался совсем другим, но не менее полезным делом – добывал информацию, и это была одна из причин, по которой Матвей не хотел с ним сближаться. Куртов не раз пытался завязать разговор, однако Матвей держал дистанцию, и отношения их связывали только деловые, но никак не доверительные. Вот только дергаться было бессмысленно. Матвей понимал, что это лишь ускорит погружение в трясину. Просить у Гриши второго курьера определенно не стоило – хватало и одного прирученного стукачка, которого Матвей на всякий случай остерегался. Гриша ударил по шару, скользнув кием по кисти, и тот остановился лишь после того, как задел два других шара и четыре раза коснулся бортов. - Быстрых не бросай, просто захватишь еще и медленных, - произнес Гриша, следя за Матвеем краем глаза, - ниша специфическая: тебе или понравится, или сильно не понравится. Зависит от твоего настроя. Посмотрим, как ты будешь справляться. Стрелять умеешь? - Немного. Я в Офтони из воздушки стрелял, - ответил оробевший Матвей. - Купи себе какой-нибудь ствол. А то случаются форс-мажоры, - продолжал Гриша, гоняя по сукну белый шар, - у тебя машины пока нет, поэтому послезавтра за тобой заедет Миша. А сегодня освободи двести тысяч и купи сто граммов у Полины. Я пришлю тебе ее контакты. Миша был не только владельцем авто, но и вооруженным громилой, в прошлом которого была контрактная служба. В общем-то, сейчас он занимался тем же, что и раньше – стрелял в людей за деньги, и ему было даже проще: суммы выросли, а хлопот стало меньше. Каждый день Матвей должен был делиться с ним героиновым заработком. На многое Миша не претендовал, однако доля ему все же полагалась – за потраченный бензин, гипотетические риски и просто чувство защищенности. - Проще пареной репы, - говорил Гриша, пока Матвей нервно припадал к стакану, - вы с Мишей по сорок минут стоите на каждой точке. Маршрут такой: Болты, Сенная, Апрашка. В хорошие дни по сто граммов уходит. - А в плохие? – спросил Матвей, стараясь не смотреть на Гришу. - Сорок-пятьдесят. По четыре тысячи за грамм, - прищурился тот, как сытый домашний котяра, которого все холят и лелеют. - Дороже, чем меф, - пробормотал озадаченный Матвей. - Зато все клиенты постоянные. Кстати, с героина будешь дополнительно отстегивать. Пятьсот в месяц. - С-сколько?.. – невольно вскрикнул Матвей и опять сдавленно замямлил. – Как же я пол-ляма… - Нормально все будет. Место хорошее, хлебное, - утешающе посмотрел на него Гриша, - делать настоящие деньги лучше на медленных, поверь мне. Сложно не будет. Тем более, ты себя разгрузил. Мутишь что-то с трафаретами, с закладчиками, с дронами. Это правильно. Многие берут количеством, весь день сами бегают, а посредникам не доверяют. Но так только мелочь работает. Чтобы росли доходы, нужно освобождать личное время, а обязанности делегировать другим. Подойдя к Матвею, он оперся на кий, как на дорожный посох, и продемонстрировал ему экран смартфона, где была открыта фотография. Матвей сразу узнал одного из прежних клиентов, Гошу Ломакина. Его сложно было не запомнить. Ветшающая одежонка, которая уже через год обещала стать нищенской, странным образом сочеталась с золотым обручальным кольцом, давно потерявшим первичный блеск. Он довольно часто покупал амфетамин, и Матвей подозревал, что Ломакин занимается бутором и перепродажей. Но деятельность Ломакина его уже не касалась. Как и обстоятельства его жизни. - Ты его знаешь? – спросил Гриша, глядя Матвею прямо в глаза. - Знаю, - тихо сказал Матвей, испугавшись, - это Гоша Ломакин. Он раньше часто со мной связывался, а потом куда-то пропал. - Что он Гоша Ломакин, мы тоже знаем. Как часто он у тебя закупался? - Раз в несколько дней. Брал по пять-десять граммов. - Есть, Грязев, одна личная просьба, о которой никто не должен знать, - строго произнес Гриша, - сообщи мне, когда он снова с тобой свяжется. И отправь координаты, на которые ты его пошлешь. Больше ничего делать не надо. - Хорошо, - пробормотал Матвей, опустив голову. Взгляд потух и помутнел, утратив живую искру. Пальцы крепко сжали гладкий стакан, жирно скользнув по стеклу. - На сегодня всё. Ты можешь идти, - с мягкой угрозой сообщил Гриша и указал кивком на дверь. «Да я и сам прирученный стукачок. Ничем не лучше Куртова», - подавленно заключил Матвей и резким жестом опрокинул стакан, залив горьковатый джин себе в глотку. Мягкое цитрусовое послевкусие, которое понравилось бы ему в любой другой день, но не сегодня, лишь усилило осознание собственной паршивости. Он отчетливо понимал, что сделал что-то не то, и это чувство не желало его покидать. Поставив стакан на место, Матвей резко развернулся и направился к выходу. - Чего ты опять хмурый? – со смешком спросил Гриша напоследок. - Имя у меня такое, - мрачно ответил Матвей через плечо, остановившись у двери. Гриша счел это шуткой и захохотал. Под аккомпанемент его нестихающего смеха Матвей выскочил в общий зал, уставленный бильярдными столами, и поспешно, чуть ли не бегом устремился на улицу. Ему хотелось добежать до ближайшей незапертой арки и проблеваться там, вытошнив все съеденное за день, проблеваться до боли во внутренностях, а потом без сознания рухнуть в лужу собственной рвоты и отключиться от происходящего вокруг мира. Открытая арка нашлась – с галогенной лампой, источающей кровянистый свет, взвизгивающим эхом его торопливых шагов и дряблыми объявлениями на неровных стенах. Проблеваться не получилось. Достав зажигалку и портсигар, который раньше принадлежал ныне мертвой Тусе, Матвей сжал зубами сигарету. Он курил, пока у него не запершило в горле. *** Медленно подступал синеющий вечер, витрины Центрального района уже начинали искриться, и Матвей шел сквозь темнеющую петербургскую синь, словно деревянный, слабо вслушиваясь в гудящие кругом голоса. Центр был подозрительно оживленным, и Матвей не сразу заподозрил неладное. Очнувшись от раздумий, он вдруг застыл возле тикающего светофора и наконец разглядел у перекрестка черный, как застывающая смола, автозак, возле которого без движения стояли двадцать омоновцев. Их сходство было таким механическим, что Матвей невольно поежился. Омоновцы повторяли друг друга черной униформой без знаков опознавания, черными шлемами с зеркальным забралом, которые делали их безликими, и резиновыми дубинками. Они напоминали ядовитых муравьев, закованных в крепкий панцирь. Мимо торопливо пробежал казак в зеленом кафтане. Он задел Матвея плечом, но не заметил этого и скрылся в толпе, маяча уменьшающимся крестом кубанки. В руке у него подрагивала нагайка, свернутая петлей. «Да ла-адно…» - раздраженно подумал Матвей, вспомнив бесконечный трёп ускоренного Глеба, который помимо бытовых пустяков упоминал еще и несанкционированный митинг против пенсионной реформы. Митинг должен был состояться сегодня, и маршрут его начинался на улице Восстания. Именно по этой улице Матвей шел последние десять минут. Он припомнил, что черные автозаки стояли на каждом перекрестке, а в толпе время от времени мелькали казачьи кафтаны, однако Матвей, подавленный своим безвыходным положением, не придал этому значения. Конечно, у него не было при себе ничего запрещенного. Он даже был почти трезвым и в грядущем митинге участия принимать не собирался, однако рисковать не стоило: вряд ли слуги режима будут разбираться, намеренно ли он сюда пришел. Возможно, именно в случае нелепого ареста и пригодилась бы ксива сотрудника наркоконтроля, но Матвею не хотелось несколько часов подряд доказывать, что он не оппозиционер и вообще вне политики. Свернув в Озерной переулок, он спустился в первое попавшееся заведение. В подвальном помещении располагалась кальянная. В ней вполне можно было переждать митинг и избежать унизительной поездки в ближайшее отделение полиции. Полулежа на низком диване с пестрыми узорчатыми подушками, Матвей собирался с силами, которые постоянно брал в долг у самого себя, истощая их внутренний запас, и его ленивый взгляд скользил по полумраку зала, где рядами стояли низкие диваны, больше похожие на топчаны, и такие же низкие столики. Заметив в дальнем углу взмах руки, явно адресованный ему, Матвей нехотя приподнял голову и узнал Александру Сергеевну. Она приветливо улыбалась и молча махала ему суховатой пигментной рукой. Натужно улыбнувшись в ответ, Матвей кивнул и вернулся в состояние полутранса. Александра Сергеевна была не одна. За столиком, на котором уже стояли пузатый желтый кальян и две кружки пива, сидела еще и корпулентная женщина лет сорока пяти. Пухловатые руки лежали на пышном подоле красного в горох платья, а изящно склоненная голова с завивающимися локонами темных волос смотрела на Александру Сергеевну. Когда Матвей уже решил, что это то ли подруга, то ли сестра, женщина в платье сделала совсем не дружеский и даже не родственный жест – положила руку на колено Александры Сергеевны, обтянутое брючной тканью. Матвей вспомнил ее недавние рассуждения про Веймарскую республику, ЛГБТ и цензуру, и ему наконец-то все стало ясно. Прикрыв глаза, он откинул голову и немного задремал. Разбудили его через десять минут. Принесли том-ям, пуэр и кальян, мерцающий гладкими стеклянными боками и оранжевыми кубиками углей. Матвей смотрел на сочный бледно-оранжевый бульон, в котором виднелись жирные очертания вареных креветок, однако аппетит пропал напрочь. Матвею нравилась возможность есть все, что заблагорассудится, не глядя на прейскурант. Морепродукты и китайские чаи он особенно любил, и ему было комфортно жить, зная, что он может позволить их себе в любой момент – не экономя деньги, не откладывая мысль на завтра, на следующую неделю, на следующий аванс… Открывшаяся героиновая перспектива смазала привычное гедонистическое удовольствие, замарав его серым посмертным пеплом. Если в мире и существовала грань, которую Матвей переступать не хотел, то это были опиатные дела. Частично из-за того, что именно опиатами занимался его отец, частично - из-за сомнительной добровольности употребления. Когда он вернулся домой, двор произвел на него удручающее впечатление. Гражданка и днем выглядела не очень жизнеутверждающе, а ближе к ночи это свойство усиливалось. На сером асфальте отсвечивали фонарным светом комковатый грязный снег и исколотая каблуками наледь. Панельная стена с ровными рядами окон уходила в низкое бетонно-серое небо, подпирая его, как кряжистый Атлант. Матвея уже поджидали люди, которые вписывались в ландшафт района как нельзя лучше. Возле черно-белых меандров топтались по промокшим окуркам Соня в рыжем парике, который резал ее подбородок двумя острыми завитками, смуглый башкир с монголоидными глазами блоковского скифа и напряженный дембель, похожий на него чертами лица. Матвей машинально отметил, что лицо Сони покрыто специфической гепатитной желтизной, которую не могла скрыть даже косметика. На пальцах, которые сжимали воняющую ментолом сигарету, искрились два броских кольца, имитирующих драгоценные камни, а веки чернели над глазами угловатыми крыльями. Было очень удивительно, что при своем образе жизни Соня подхватила гепатит только сейчас. Она была не первым срезанным колосом в окружении Матвея. Его знакомых неумолимо выкашивало: кто ложился в больничную койку, кто в гроб, кто на нары. Хотя последнее можно было считать шансом на выздоровление. Ладе не повезло сильнее всех, потому что она стала носительницей ВИЧ и теперь сама избегала прежних знакомств. Башкира, одетого в черную аляску, спортивные штаны и замызганные кроссовки, звали Алишер. Алишер был хрестоматийным мулечником с нестабильной психикой. Как-то раз он даже пытался всучить Матвею окровавленные золотые серьги, которые хотел обменять на мефедрон. Серьги Матвей не взял и отправил Алишера в ближайший ломбард, а тот умудрился выпросить у Матвея влажную салфетку, чтобы смыть с серег кровь и сдать их в ломбард чистыми. Он испытывал к Матвею амбивалентные чувства, какие и должен был испытывать к барыге: ненавидел и в сердцах называл мразью, но при этом искренне радовался, когда заставал Матвея дома, и так же искренне его благодарил. Но сволочью, которая его травит, считать не переставал. Иногда Алишер рассказывал про брата, служащего на Дальнем Востоке. Видимо, третьим был именно он. Под расстегнутым воротником кителя виднелась тельняшка, на бритом черепе сидел синий берет с красной звездой, а грудь пересекал пышный белый аксельбант. Заметив Матвея, визиторы впились в него то ли радостными, то ли злобными взглядами. Стоять перед людьми, которые не желали лечь рядом с ним, как лань подле льва, было не очень-то комфортно, и Матвей нащупал в кармане телескопическую дубинку. Слегка откинув голову, он превентивно огрызнулся, ощущая себя в полном праве это сделать: - Вы бы еще в очередь встали. Чего вы тут забыли? - Угадай, бля. Меф я тут забыла, - кинув окурок на асфальт, Соня шаркнула по нему сапогом. - Так, ты, - вспылил Матвей и ткнул ее пальцем в грудь, - пока не вернешь долг, хер я тебе что-то продам. Ясно? - Пиздец ты жадный! - В смысле, блядь, жадный? – прищурился Матвей, уставившись на нее. Алишер, как и заметно нервничающий брат, молчал, однако в его молчании чувствовались вежливость и такт. Матвей резко повернулся к ним. - Вам чего надо? - Так это… Нам бы мефа взять, грамма два, три… - смущенно забормотал Алишер, комкая в кулаке мятые и грязные до серости пятитысячные купюры. - Эй! Мне ты всегда давал в долг! Ты совсем охренел? Как мне работать без мефа? – принялась орать Соня. Она была крайне обижена отказом и решила довести дело до конца - даже ценой скандала. - С тоской на лице, - съязвил Матвей, устремив на нее решительный взгляд, а потом перевел его на братьев, - можете уходить, у меня ничего нет. - Да я два года одну барбитуру жрал! – заорал дембель. От натуги у него даже кровь прилила к лицу. - Сначала звонят, а потом приходят, - вне себя проговорил Матвей, - вы по тупости проебались, а я тут при чем? Мне вообще насрать, сколько ты служил и что жрал! Выпалив последнее оскорбление с особенной злобой, он проворно открыл железную дверь и захлопнул ее прямо перед носом у дембеля, который сорвался с места, но попасть в парадную не успел. Дверь лязгнула замком прямо у него перед лицом. Однако Матвей к лифту не пошел. Прислонившись ухом к холодящему железу, он прислушался к разговорам снаружи. Стихающий стук каблуков заглушился быдловатыми интонациями дембеля и тихим, обвиняющим голосом Алишера. - А барыг попроще ты не знаешь? Только этого мусорского мудака на серьезных щщах? - Не надо было голос повышать. Я же говорил, что сам буду общаться. Я бы всё вымутил... - Слишком резво он съебался. Зассал. Побоялся, что я ему башку проломлю. Да, сука?! – вдруг сорвался дембель на крик и стукнул кулаком по железной двери. Матвей, подслушивающий в парадной, вздрогнул. Дембель оказался не только агрессивным, но и не очень-то тупым. - Я таких, как ты, пачками выносил, понятно тебе?! – продолжал он на повышенных тонах. - Не блажи, Дося! - Да он за дверью стоит, он никуда не ушел и прекрасно меня слышит! Трусливый пидарас! - Дося! Квартира встретила Матвея сгущающейся темнотой и едва уловимым запахом медикаментов, который въелся в кухонный воздух. Уже почти год Матвей каждый день фасовал на кухне стимуляторы, и это накладывало на быт все более заметный отпечаток. Не переодеваясь, Матвей плашмя рухнул на кровать и погрузился в глубину неприятного, пестро-липкого, дергающего во все стороны сна. Проспал он всего полчаса. За это время Соня успела прислать тысячу рублей на его киви-кошелек и ворох однообразных сообщений в телеграм. «Матвей, не злись». «Вот часть моего долга, Мотя». «Ты не мудак, ты золотце». «Хотя бы граммулечку, пожалуйста!!!» «Выгляни в окно. Мне очень холодно, у меня мерзнут яичники». Устало выдохнув, Матвей подошел к окну и увидел в конусе фонарного света расхаживающую из стороны в сторону Соню. С высоты девятого этажа она казалась очень больной и хрупкой. Еще раз выдохнув, Матвей отыскал на подоконнике пустую сигаретную пачку и затолкал как можно глубже разбодяженный грамм мефедрона. Долг Сони не переставал расти. Соня считала Матвея бесхребетным, и он это знал, однако сейчас ему очень хотелось, чтобы она ушла. Потянув на себя пластиковую раму, Матвей высунул голову в промозглую ночную сырость и громко свистнул. Соня резко подняла голову, как дрессированная собака, и Матвей нарочито заметно помахал рукой. Закрытая пачка из-под красного «Честерфилда» по широкой дуге полетела вниз и приземлилась на асфальт, мокрый от тающего снега. Закрыв окно, Матвей повалился в кресло и уронил лоб на сложенные руки. С долей брезгливости он подметил, что к его квартире стала выстраиваться разреженная, но все же очередь. Это нужно было срочно исправлять. Он просидел в таком положении десять минут, не шевелясь, однако все же заставил себя выпрямиться. Его ждали дела. Нужно было позвонить Александре Сергеевне и сменить место жительства. Нужно было связаться с Полиной и купить героин.