В голове ветер

Когда Люмин в Ли Юэ, они неизменно встречаются по средам. И правда в том, что Тарталья начинает ждать среды уже в пятницу, сам жутко злится на себя за это, но злиться на кого-то другого легче, поэтому к среде он уже злится на Люмин и на свои прошлые поражения, а когда по возвращению из Инадзумы Люмин не приходит — он сам приходит в бешенство. — Уже сдалась? — насмешливо вскидывает он бровь, поймав ее одну в безлюдном переулке за ресторанчиком. — Знаешь ли, я разочарован… Даже глаз бога у его пояса, кажется, источает недовольство, но ничто в лице Люмин не намекает на ее интерес ни лично к Чайлду Тарталье, ни к его проблемам и разочарованиям. — В последнее время я немного устала от драк, — бросает она мимолетный косой взгляд на его сдвинутую набок красную маску. — И в том числе от Фатуи. Все еще с силой сжимая ее запястье, он смотрит на Люмин выжидающе, пока ее маска — холодная, каменная не идет наконец в трещины. — Кто-то пытается изо всех сил защитить Тейват, — бросает она вполголоса. — Залечить раны, а такие как ты и твои друзья тут же посыпают эти раны солью и делают новые. — Наш друг Моракс назвал бы это примером впечатляюще гармоничного дуализма, — без сожалений и раскаяния — почти — пожимает Тарталья плечами. Порыва поднятого ее гневом ветра тревожат обрамляющие ее лицо длинные, светлые прядки. — Впечатляющего словоблудия! Это же растравленные войны. Это разоренные земли, осиротевшие дети… — вспышка вдруг испаряется словно иссяк заряд, Люмин усмехается зло и коротко. — А впрочем не все ли вам равно, господин Тарталья. Девчушка почти права. Ему все равно — почти… Чайлду Тарталье нравится идти по миру с мечом и огнем — то есть с водой, ха — это весело, это дает жизни вкус, еще и если ради какого-то блага. Царица так говорит и у него нет причин ей не верить, но от вида Люмин — усталой, непривычно потухшей, опустошенной, становится как-то неприятно внутри, хочется пообещать ей что все будет хорошо, все будет как надо — хоть бы и если в самом конце, но сказать почему-то не получается. Даже заколки-цветы в ее волосах словно поблекли и увяли. — Чтоб создать нечто новое, старое надо разрушить, Люмин, — говорит Тарталья просто чтоб что-то значительное сказать, а среди Фатуи это достаточно популярный лозунг. Впрочем, Люмин особо не проникается. — А через тех кто мешает — переступить и не испачкать ботинок?! — Разве так не всегда бывает? Взгляд Люмин устремляется на начищенные носки его сапог словно в немом упреке, осознанном или нет, и не то что бы он стеснялся своих дел или о чем-то жалел, но этот взгляд ее вдруг выводит его из терпения. Может еще и оттого, что в последнее время на некоторые вопросы и у него самого нет ответов. — И какого ж демона ты еще здесь?! — с вызовом нависает над ней Тарталья, уперевшись ладонью в шершавую, потрескавшуюся стену над ее плечом. — Если я уж такая первостатейная дрянь. Без намека на страх Люмин глядит на него, задрав подбородок. — Немного жаль Аякса в тебе. Тевкр хорошо о нем говорил, — отчетливо и очень внятно чеканит она. — Но однажды твоя драгоценная Царица велит сделать то, что Аякс никогда бы не смог. И когда Чайлд Тарталья исполнит приказ — от Аякса ничего толком уже не останется. Обычно он и сам с легкостью рассуждает об этом вслух, называя себя злодеем этой истории, даже немного гордится этим, бравирует, но в переулке за ресторанчиком из уст Люмин все теперь звучит куда менее привлекательно. Ему не хочется слушать неприятные вещи и отвечать на вопросы без ответа, совсем нет. Поэтому он больно стискивает ее острый, упрямый подбородок пальцами и прижимается губами ко рту. Давно стоило сделать так и не тратить время на ерунду: они не дети и не невинны. Если б Люмин не хотела — не приходила бы каждую среду, не приходила одна, без свиты и без надоедливой болтушки Паймон, не… Это всегда было слишком похоже на свидания, если бы не выглядело так словно они пытаются друг друга убить. Чайлду Тарталье бы ее обезвредить, нейтрализовать во имя Снежной, Царицы и собственной безопасности ради, но вместо этого по средам он исправно позволяет Люмин острить о себя клинок как о точильный камень. Клинок, который однажды, быть может, окажется в его груди, и раз за разом это делает все особенно сладким. Вот и теперь вместо нежности со всей силой он обрушивается на нее как цунами. Вместо того чтоб ударить вихрем в грудь или в пах коленом, Люмин сама раскрывает губы, сама целует отчаянно, почти зло. Тонкие руки обхватывают его за шею, задевая маску, привлекают ближе. Не отстраниться даже на вдох. На мгновение оторопев, Тарталья теряет весь свой напор, сам теряется напрочь — весь мир сужается до этого переулка; Фатуи и Бездна, Инадзума, Царица, Синьора — все рассыпается буквами из детских кубиков, все становится несущественным и нереальным напрочь. Кроме теплых губ, кроме тонкого, чуть горьковатого запаха мондштадских ветряных астр от открытых плеч и светлых волос. Спустя мгновение маленький, сильный кулак врезается ему под ребра — больше от неожиданности задохнувшись, Тарталья падает, споткнувшись о непонятно кем забытый в переулке сундук. Остается только смотреть как Люмин неспешно выходит из переулка, спокойная, словно бы ничего не случилось. — Через неделю увидимся? — с нарочитым смешком бросает Тарталья ей вслед, безнадежно и позорно сломавшись первым. Внутри словно стаи птиц мечутся или, может, рыб, внутри становится так же холодно как если провалиться с головой в полынью, и дыхание прерывается в точности так же. На мгновение Люмин прижимает руку к распухшим, покрасневшим губам, прежде чем не оглянуться. Кивает коротко, и только почти истаявший уже запах ее волос остается в его легких отравляющим обещанием. Чайлд Тарталья своей честью, жизнью, каждым своим днем Фатуи принадлежит — но, кажется, и треклятой девчонке Люмин теперь. Немного. Только если немного совсем — по средам.