В голове ветер

— Ты сделал меня мокрой, — вздохнула Люмин. Комплимент ли это его боевым навыкам и личной неотразимости или недовольство обрушенной на нее только что волной было трудно сказать — во-первых, к концу боя она запыхалась, а во-вторых, иной раз дразнилась она и говорила серьезно с одним и тем же лицом, оставляя Тарталью теряться в догадках. Оставалось действовать по наитию. — Ты сделала меня твердым, — с кошачьей ухмылкой тут же выдал он такой же двусмысленный комплимент. Массив сковавшего его по пояс камня разлетелся от удара клинками: похоже, за последний год Люмин не теряла времени, теперь без труда переходя от анемо к гео и тут же обратно. Но когда Тарталья вскинул на нее взгляд, ее платье было действительно мокрым насквозь. Облепило бедра тонким белым полотном, с мучительной отчетливостью обрисовало стройные ноги и очертания маленьких, округлых грудей… С насмешкой на языке и с заряженной стрелой на тетиве он застыл по щиколотку в воде. В череде прошлых битв, плечом к плечу и друг с другом, ей и раньше случалось бывать промокшей, и платье было все тем же. Но с напрочь затуманенными горячкой боя глазами он никогда не замечал прежде. Не видел — вот так, пока нарочно или нет Люмин сама не ткнула носом. Разгоряченное тело отозвалось мгновенно — сладкой тяжестью в паху, быстрыми, гулкими ударами сердца, сбившимся дыханием… Мгновенно же Люмин метнулась вперед, сбила его с ног сорвавшимся с ладони вихрем. Вдвоем так и рухнули с кучей брызг. Но ни сырость воды, ни бритвенно острый холод ее клинка над воротом мундира не выжгли из тела этот так некстати накативший, болезненный жар. Перехватив удобнее рукоять меча в мокрых руках, она невозмутимо поерзала на Тарталье. — Думала, по поводу твердого — ты это шутил. Ругнувшись про себя, он поймал ее взгляд сверху вниз — в медовой глубине эти насмешливые, шальные искры отрезвили слегка. Уперевшись ногами покрепче, он обхватил ее — через свои перчатки, через тонкую белую ткань ее платья так горячо стало пальцам, словно огненную орхидею прижал, а не девчонку, вымокшую насквозь, раскрасневшуюся. Даже не успев пискнуть, Люмин сама оказалась на лопатках. — А я вот думаю — сегодня ты, наконец, проиграла мне, — довольно расхохотался Тарталья, пока она пойманной рыбкой билась под ним в попытке вернуть свой отлетевший клинок — без прежнего яростного, так восхищавшего его всегда упорства. Словно вот-вот готова была признать поражение, сейчас отчего-то особенно сладкое. Наконец, Люмин успокоилась и только дышала, глубоко, часто — маленькие, облепленные мокрым платьем груди поднимались и опускались, почти задевая его такой же намокший шарф. Белая ткань быстро вздрагивала прямо над сердцем — опустив взгляд, он вдруг уставился как завороженный. Невольно и доверчиво склонился к ней ниже. — Ну уж нет, Чайлд Тарталья, — облизнула она и так влажные, яркие губы и вдруг потянулась к его уху, прильнула всем бесстыже облепленным мокрым платьем телом. — И сегодня ты проиграл. Опять. Обожженный ее шепотом, он дернулся было, сдавил сильнее обманчиво тонкие запястья в насквозь промокших перчатках — в ответ с тихим смешком Люмин прижалась губами к его пересохшему вдруг рту, и Тартальи хватило лишь на тихий выдох-ругательство прежде чем уступить. Сдаться ей без всякого боя. Впервые за долгое время драться уже не хотелось совсем — в этот раз поражение и впрямь на вкус оказалось сладким.