В голове ветер

— Ты приносишь даже в нашу постель войну, — заметила она рассеянно и немного лениво, когда Тарталья вошел в спальню, вытирая мокрые после ванны волосы. Присев рядом с ней на край измятой, скомканной постели, он отложил в сторону полотенце и рассмеялся. — Ты это о чем? Его запах оставался на ее все еще обнаженной под простыней коже, вкус его губ — на губах, и это было хорошо. Люмин не сердилась: в конце концов, на ее запястьях, которые он сжимал, не осталось синяков — во всяком случае не больше, чем следов ее ногтей и даже зубов иногда на его шее, плечах и груди. Он никогда не пытался подчинить ее ни болью, ни удовольствием, но всякий раз она ощущала это каждой частицей тела и вот сегодня, в покое своей обители, наконец, смогла облечь чувство в слова. — Как будто я мир, который надо захватывать. — Это твоя вина, — неспешно провел он рукой по ее голому плечу, проследил изгиб бедра сквозь тонкую ткань простыни. — Каждый раз, когда мы встречаемся, мне всегда приходится завоевывать тебя заново, Лю. Чтобы ты была вся моя… — Никогда не буду, — тихо и почти нежно прошептала она и рассмеялась тоже. Он вскинул голову. — Посмотрим. Глаза вызывающе сверкнули синевой, насмешливой и мятежной. С мокрых волос по его спине и плечам торопливо стекали капли, светлая обычно кожа была докрасна согрета горячей водой, но на Люмин вдруг едва заметно повеяло холодом. Иногда она ощущала от него запах холода даже в солнечном, теплом Ли Юэ — словно Бездна однажды уже коснулась мальчишки из Снежной, искривила как в дурном зеркале, превратив в истинное око бури, в источник хаоса, но все же выпустила из своих когтей, пусть и с меткой где-то у сердца. Привстав, она потерлась щекой о его плечо, прижалась ближе. Сейчас от него пахло лишь чистым телом, горячей водой, и едва уловимо ей самой, это отчего-то было правильно и очень хорошо, и от этого так горько что дышать стало вдруг невозможно, слова душили. — Как я могу отдать тебе сердце, если однажды твоя Царица потребует его, и ты сам принесешь ей мое сердце на блюде. — Этого не будет. Она милостива, — но в его голосе было уже слишком мало веры и много сомнений. — После Инадзумы ее взгляд уже обращен на меня, — равнодушно дернула Люмин плечом. — Это лишь вопрос времени. Почему же ты так охотно идешь за ней, Аякс? — Царица сильна, и она идет путем воина, — не задумался он ни на мгновение с ответом. — это кратчайший путь на вершину. Никогда она не просила его оставить Фатуи, как он не пытался всерьез убедить ее к ним примкнуть, потому что оба знали — в тот день все будет кончено безвозвратно. Но иногда ей и вправду хотелось знать. — Интриги, ложь, манипуляции… — скривилась она. — Это не путь воина, и ты лучше моего это знаешь. Это не по тебе. Тарталья плотнее сжал губы и промолчал, бездумно водя пальцами по ее запястью. Иногда она пыталась представить себе — каким же однажды он станет и каким может стать, и то и другое пугало и завораживало одновременно. Он был яростным и страшным, и нежным, и мучительно человечным среди богов и монстров, и любил ее так же яростно, нежно и немного пугающе. Наверное, это почти невозможно — не отвечать, когда тебя любят так. — Ты ведь не чудовище, Аякс, — сказала она, касаясь яркой рыжины волос; прежнее имя звучало снова и снова словно бы странным заклятием. — Ты не наслаждаешься бессмысленной резней ради резни, я знаю, но и вне битвы живешь только моментами. Ищешь бесконечного совершенства, как та рыба, которая умирает когда останавливается. — Неплохо же ты меня уже изучила. — Недостаточно, чтоб понять до конца — зачем. Совершенство ради самого совершенства? Битва ради битвы? — Не без того, — ухмыльнувшись, развел Тарталья руками с убийственной искренностью. — Что уж кривить душой. Да и мир слишком веселая штука, чтоб не попытаться однажды присвоить его... Но кроме того, знаешь, так вышло, что однажды я подошел к бездне слишком близко и смотрел в нее слишком долго — глядя прямо в глаза он улыбался ей, и образ веселого парня, разбитного, азартного, легкомысленного, истаивал, на ее глазах обнажая истину той сути клинка, что он так долго и яростно из себя ковал. — Я смотрел в нее так долго, принцесса, что она начала смотреть на меня в ответ. И тогда я увидел что однажды она неизбежно выплеснется из себя наружу и придет за всем что я люблю. Невольно она вспомнила всю жгучую ненависть встреченных на пути обитателей бездны, ненависть обращенную на тех, кто мирно живет на поверхности под лучами солнца и не знает ни истоков ни пределов ее. По дороге Итэра в Селестию уже ни для кого здесь не останется мира. Может, если б она могла рассказать, если б могла доверять… — Что будет, если Бездна и вправду однажды придет? — вместо этого спросила она устало и тихо, так словно бы Тарталья сейчас мог дать ей другой ответ. Или хотя бы надежду. — Понятия не имею. Он посмотрел на нее и вдруг рассмеялся, страшно, беззаботно и весело, и в его смехе Люмин отчётливо почудился беспощадный свист рассекающих воздух и плоть клинков. — Но если Бездна однажды придет и за тобой, принцесса, обещаю, я буду здесь.