Солнце всходит и заходит

Альфард долго молчал после ухода целителя. И Сириус бы волновался куда меньше, если бы его дядя кричал и костерил идиота-племянника на все лады. Но любимый родственник молчал, застыв на портрете и не отвечая на робкие попытки заговорить. После разговора со Сметвиком Сириуса снова посетило чувство, от которого он бежал всю жизнь, добегавшись до Азкабана: ощущение своей полной ничтожности и бесполезности. Никого не уберег и не спас. И даже Гарри, олененок, не его заслуга. Был бы Сохатик при нем — то другой разговор. А так ни друзей, ни сына их не сохранил, да и предателя-то не схватил. Жив, скот-тина проклятая. Хорошие люди погибли, а всякая гнилая поросль цветет вовсю. Ничего, мы ее еще пожжем. Мы ее заставим вспомнить, что такое страх загнанной в угол дичи. Чтобы ни днем, ни ночью не останавливался ее бег, а в ушах не прекращало биться маленькое трусливое предательское сердце. Чтобы сдохла она без имени и посмертия, задохнувшись от ужаса и захлебнувшись криком. — Мастер Сириус! — Блэк очнулся от мыслей. В голове все еще звучал визг Хвоста, будто и не было этих шести лет. Кричер почтительно подметал ушами пол, не поднимая взгляда на хозяина. Сириус замер. Огляделся.

Всюду плясал колдовской огонь. Тюремные стены давили.

Он вскочил с постели и бросился бежать без оглядки.

По пятам за ним летели безмолвные тени. Вдогонку ему что-то отчаянно кричал Антонин. 



Сириус петлял по коридорам, пугаясь окон, отталкиваясь от стен и швыряясь подручными предметами в преследователей.

Они достали его! Они рядом. Он больше не попадется. Не вернется в Азкабан.

Блэк оказался в тупике. Дернув на себя ближайшую дверь, нырнул в комнату, обратился в пса и схоронился под кроватью, прижав уши и закрыв глаза.

Не найдут. Не заметят.

Так и прождал он всю ночь и все утро, надеясь уберечь себя от преследователей, неведомым образом пробравшихся в дом. Постепенно он успокаивался, даже позволил себе чуткий сон, который, впрочем, ничто не потревожило. Блэковский склеп был тих и будто бы пуст. Ни шороха, ни скрипа, ни редкого вздоха портрета со стены. Даже мертвым особняк был в иной день громче. Вытащив себя из-под кровати, Сириус встряхнулся. Комната пахла эльфийской чистотой — ни пыли, ни свежести. Обезличенная пустота вместо оттенков запахов. Из-за этой особенности эльфийской работы среди аристократии были в ходу благовония, которые многие подбирали индивидуально под себя, а то и под каждую из личных комнат. У отца, помнил Сириус, кабинет всегда пах сандаловым деревом. Оно тлело на подставке ближе к окну. Иногда к этому аромату отец добавлял мускус и лимон — этот запах до сих пор ассоциировался с массивным креслом, длинным вытянутым деревянным столом и рядами книжных полок, в которых хранилась избранная коллекция хозяина дома. У него даже книги пахли иначе: если матушкины романы пахли ванилью и сладковатым дымом, то отцовские хранили на себе отпечаток кабинета, и к их землисто-древесному запаху примешивался лимон и «священное дерево». Сириус почти не помнил матушкиного запаха — та любила душиться яркими, перебивающими собачье обоняние духами. Отец пах деревом и табаком, который он иной раз раскуривал в курительной трубке, подолгу над ней колдуя и увлекаясь процессом больше, чем первой затяжкой. Иной раз, когда становилось невмоготу, Сириус сбегал в кабинет, куда матушке хода не было. Он забирался с ногами в кресло и подолгу смотрел, как отец разбирает документы, негромким голосом отдавая приказы эльфам и переговариваясь с портретами. Чаще Сириус замечал, что проваливается в дрему, поднимался, прощался с отцом и шел в свою комнату, где сон тут же подхватывал его. Реже он не успевал уловить, как тяжелеют веки. Тогда Сириус неизменно просыпался в своей кровати, и снилось ему, как отец поднимает его на руки, прижимает к своей пропахшей табаком мантии и несет по ступеням наверх. В такие дни он долго смотрел в потолок или окно, представляя, что в этих снах было хоть немного от правды.

***

— Набегался, наследничек? — дядюшка Альфард смотрел с картины пристально, живо, тяжело. В его глазах даже на портрете плясала неуемная энергия, за которую его прокляли Блэки-традиционалисты, запечатавшие свою натуру в выдуманный затхлый склеп. Сириус огляделся: кругом были зеленые стены, кровать, какие-то школьные учебники. Кажется, спальня Рега. В комнате брата ему доводилось бывать редко, поэтому она вымылась из памяти за ненадобностью. Сколько он тут просидел, прячась под кроватью брата? — Где Рег? — он присел на кровать и провел рукой по деревянным опорам. В комнате не было ничего от брата — только от образцового сына и хорошего слизеринца. Кажется, сюда давно не заходили. — Пропал без вести. Ты мог узнать, это было за два года до твоего ареста. Сириус вздохнул. Дважды, кажется, он сжигал письма к матери, ругался с Джеймсом и Лили, выносил молчаливый упрек Ремуса… Не мог не знать. Но и прийти не мог. Точно не к матери, поминавшей Волдеморта через слово. Да и дядя это знал. Так, пытался выместить на единственном живом родственнике свое неудовольствие. Ему, вероятно, гордость не давала видеть племянника последним из семейки. Последнее Сириус сказал вслух. — Уйми свое кокетство, — махнул рукой дядя, — ты еще даже ничего такого не умеешь, чтобы я тобой был недоволен. Но не хозяину пугаться стен собственного дома. Что ты так удрал? Сириус рассказал: и про тени, и про азкабанские миражи. Был осмеян — и согласился внутренне, что справедливо. После чего позволил эльфу уговорить себя вернуться в кровать, не пропуская завтрак. Кричер, видимо, напуганный внезапным хозяйским помутнением, был тих и смирен. Даже без лишнего ворчания переправил записку о ночных впечатлениях Сметвику. Последний держался своей лаконичности, назначив свой визит на 10 вечера. Тем временем, согревшись в теплой постели, Сириус обнаружил в себе здоровый голод. Обрадовавшись ему, как родному, он с удовольствием смотрел, как Кричер подает добавку. Традиционная овсянка наконец-то была приготовлена на молоке и щедро сдобрена сахаром. Кофе пока не давали, хотя именно в этом доме было принято собираться на воскресные завтраки — так хорошо Кричеру они удавались. Эльф принес детективный роман. Отец втайне от матери баловался маггловской литературой и даже был склонен одобрять литературные вкусы старшего сына. Сириуса до виляния хвостом радовал их общий секрет. Иногда он даже находил у себя в ящике стола новые книги — ровно после того, как он дочитывал предыдущую. Впрочем, он никогда не решался обсудить с отцом что-либо из прочитанного, опасаясь, что неловкое слово может разрушить тайну. Так что Сириус молчал, наслаждаясь скупым отцовским одобрением, иногда с завистью глядя на Джима. Те были тоже семьей не без истории, но почему-то никогда не жили собственным прошлым. Даже тетушка Дорея отогрелась у Поттеровского огня, как шутил иногда бывавший у них дядя Альфард. Незаметно пришел вечер, а вместе с ним и целитель. Обошлись в этот раз без сцен, Сметвик посетовал на то, что у него связаны руки. Невозможность созвать врачебный консилиум и обеспечить больному уход выше необходимого изводила профессионала. Впрочем, взяв себя в руки, целитель согласился с Сириусом, что пока сойдет и так. Зелья очевидно помогали, и на щеках беглеца уже был здоровый румянец. Да и рассекал по коридорам он весьма бодро. — Гиппократ, а куда крестника моего определили-то? — Сириус силился вспомнить, что должно было быть в завещании, но на ум не приходило ничего дельного. Ремусу они тогда не сильно доверяли, да и вешать маленького ребенка на оборотня было не по-человечески как-то. Питер не мог, Блэки мертвы, а остальная родня Джима плотно засела в Пожирателях. — Сириус, — Гиппократ покачал головой, — и что я должен тебе ответить? Я знаю, что Дамблдор, опасаясь мести Пожирателей, куда-то спрятал Гарри. Я думаю, что он может расти у кого-то из ваших сослуживцев. Не спрашивай меня больше, пожалуйста, о том, что случилось после твоего ареста, — колдомедик почесал бровь. — Знаешь, я поговорю с твоим домовиком. Пусть составит пробную подборку газет… Да, думаю, уже можно попробовать. Простившись со Сметвиком, Сириус вернулся в кровать. Френк и Алиса были замечательными людьми. Если — а это наверняка так и было — Гарри отдали им, то Сириус будет баловать уже двух несносных малышей. С этими мыслями он уснул. И хоть ему ничего и не снилось, сон его был безмятежен.