Невесты неба

      Милт замёрз и проголодался. Всю долгую ночь он протрясся от холода и страха в грузовой шаланде под горой пустых фруктовых корзин, боясь даже громко дышать, особенно когда вокруг кто-нибудь ходил или запрыгивал на борт. На его счастье, под утро шаланда спустилась в Нижний город, а её владелец куда-то ушёл, едва причалив на Горбаче и даже не разгрузившись. Милт выбрался из-под корзин и огляделся.       Солнце уже наполовину встало. Нижний город чёрным дымным силуэтом вырисовывался на фоне жёлтого диска, яркие лучи прорывались через смог и золотым веером разбегались по небу. На Западных кварталах грязным мазком лежала длинная тень Санктафракса. С противоположной стороны до самого горизонта тянулись белёсые, жирно блестящие равнины Топей, и оттуда доносилось далёкое карканье воронов.       Вопрос был один: что теперь делать?       Вся жизнь, всегда, шла у него наперекосяк. И только, казалось, всё наладилось… Неужели снова матушка вмешалась? Не может быть, на это даже у неё не хватило бы связей. Одно дело — дать на лапу небогатому капитану, чтобы турнул блудного отпрыска домой. Другое — учинить разгром в младших Академиях. Думал ли Милт, когда три месяца назад нечаянно оказался помощником профессора Молиуса, что всё закончится вот так? Конечно, нет! Радовался новой сытой жизни, бегал по поручениям и был абсолютно уверен, что матушка наконец-то не достанет, а значит, он чего-то добьётся сам…       …Пока вчера около полуночи в дверь не забарабанили тяжёлые кулаки, не заорали грубые голоса, а профессор не впихнул в руки какую-то книжечку и не велел: «Беги, мальчик, просто беги!».       Милт хотел было отсидеться на чердаке, но снизу быстро потянуло дымом и жаром, а мимо слухового окна полетели яркие искры. Хорошо, что лабораторный флигель примыкал к другому зданию, чуть пониже, а там нашлась водосточная труба. Но за спиной тут же зазвучали грубые окрики, послышался топот, а потом и стрелы засвистели. Стреляли — в него? За что? Чего он сделал-то?! А профессор? Пушинка небесная, старенький, в трёх парах очков разом, руки дрожали — даже чаю попить не мог, не разлив. Зачем подсылать к нему стражу? Зачем сжигать лабораторию?       Милт хлюпнул носом от жалости и к нему, и к себе. Утёрся рукавом, подумал. Нет, нельзя тут торчать на самом виду. Вернётся хозяин шаланды, крику будет… А то ещё отволочёт обратно в Санктафракс и сдаст стражникам.       И вообще. Пусть на ветру в накидке теплее, но яркий воротник и дорогая ткань с головой выдают, кто Милт и откуда. День обещает быть жарким, а в Нижнем сильно недолюбливают учёных. На профессуру, конечно, не наезжают, но к подмастерью непременно привяжутся. Ну на фиг такие приключения! Милт сдёрнул накидку через голову и запихнул под корзины. Потом перепрыгнул на пустой причал и быстро спустился по трапу на мостовую Горбача. Одежда всё ещё не портовая, слишком добротная, но уже меньше шансов, что кто-нибудь опознает в нём подмастерье из Санктафракса и прицепится.       Он потрогал книжечку за пазухой — нет, не потерялась. Наверное, что-то важное. Говорят, в небесном городе все друг против друга интригуют и готовы горло перегрызть, но Милт с такими до сих пор не сталкивался. Знакомые профессора Молиуса были хорошими людьми, а посторонние только кривили нос и проходили мимо. Но мало ли… Вдруг профессор открыл нечто важное, а соперники по кафедре его подставили? Вот шум утихнет, и Милт непременно вернётся, чтобы всё выяснить. Так что книжечку потерять нельзя, а то как на глаза явиться… Просто надо где-то пересидеть пару дней, чтобы всё улеглось.       Но не домой же идти на поклон! На Дубояблочковой только и ждут, когда он нарисуется на горизонте. Ну уж дудки. Не таковский он дурак, чтоб самому голову в пасть чурбаку засунуть. Хорошо б узнать, в порту ли «Тихоход». Капитан, правда, вышиб Милта из экипажа, но неужели никто не поможет по старой памяти? Всё-таки полгода вместе ходили, и его даже иногда стали называть по имени, а не просто «эй, ты!».       Он проплёлся мимо «Старого шкипера», непроизвольно принюхиваясь к соблазнительным запахам, вылетающим из дверей таверны. В кармане не было и полушки, а ловкостью рук, достаточной для того, чтобы незаметно одолжить пирожок с лотка коробейника, Милт никогда не обладал. Есть хотелось просто ужасно, рот наполнился слюной, и, чтобы отвлечься от тупой грызущей боли в желудке, он начал разглядывать прохожих.       Кого только не встретишь на Горбаче! Вот, например, бежит конторский посыльный мальчишка. Сам босиком, зато надеты нарукавники в пятнах чернил, а за ремешок на шапке заткнуто несколько писем. А вот плывёт матрона-глыботрог в расшитом золотыми узорами чепце. За ней под тяжестью огромного короба гнётся девчонка-служанка. Наверное, жена какого-нибудь капитана собрала мужу в рейс чистую одежду. Вон в повозке тролля-несуна катит напыщенный делец, рожа шире блинной сковородки, а огромная шляпа-колонна, указывающая на высокий ранг в Лигах, едва не цепляет уличные вывески. А вот совсем комическая парочка, Милт едва не прыснул: двое лиговских патрульных, он — здоровенный дядька с совершенно пиратской рожей, она — рыжая пигалица ростом с табуретку, идут одной дорогой и при этом делают вид, что не вместе, каждый глядит в свою сторону с самым независимым видом.       Милт ненавязчиво пристроился за ними — во-первых, забавно наблюдать, как они фасонят друг перед другом, а во-вторых, у них на форменных кафтанах красный, а не золотой, кант — значит, таможня. Если он хочет к причалу «Тихохода», то всё равно придётся топать мимо Выселок. Он вечно путает дорогу в суете торгового порта, а такую контрастную парочку сложно потерять из виду.       И вправду, патрульные вывели его к воротам таможни самым коротким путём. Милт всего лишь пару раз едва не попал под телегу и ещё рассыпал какой-то штабель ящиков, уворачиваясь от сброшенной чуть ли не на голову грузовой сетки — а чего они, ставить надо как следует, а не орать вслед и грозить всеми карами. На Выселки простым смертным ходу нет, и часовой у ворот неодобрительно зыркнул на Милта, но здесь он короткую дорогу уже знал, как и все пацаны — через дыры в заборе. Кто и когда их заделывал?       Тут протиснуться, там нагнуться, здесь выдохнуть воздух и проскользнуть, а тут подлезть… Хорошо, что на Выселках не бон-доки, высоченные, длинные, с будками смотрителей, а обыкновенные причалы, низко нависающие над головой. Никто и не заметит, что он тут шляется, и не погонит в шею. Бамц! Уй, хрумхрымсова балка, аж искры из глаз. Дырявое ведро зачем-то бросили на проходе, идиоты… Да слазь ты с ноги! А уж сколько тут старых концов, гроздьями висящих под причалом, поди выпутайся… Таможня, называется. Бардак! Вот он бы тут порядок навёл! Прямо как у профессора в шкафу с лабораторной посудой. Всю грязь и слякоть из старых колб и пробирок долой! С щёлоком отмыл, вот. Но, наверное, недостаточно протёр углы на верхних полках, потому что профессор в кои-то веки отругал за инициативу…       Вот наконец и фрахтеры. Привет, «Ловкач»! Привет, «Верзила»! А вот и «Тихоход» стоит… И что-то как-то грустно выглядит.       Милт подошёл к воздушному причалу, запрокинул голову. Все паруса сняты, отсыревший такелаж печально обвис, ни души на борту. Он прочистил горло, стараясь придать ломающемуся голосу тембр и интонации бывалого воздушного волка, и крикнул по-портовому:       — Эй, на посуде!       Никто не отозвался. Понятно, никуда не летим. Даже дежурного не оставили, а это значит… Это значит… Милт, не сдаваясь, громко свистнул. Поднялся на причал, оглядел совершенно пустую палубу, снова крикнул. Нет, не похоже, что здесь хоть кто-то появлялся в последнюю неделю. Вон как по всем медяшкам зелень поползла и сколько концов на причальную корзину накручено, чтоб за летучим камнем постоянно не следить. Сучок, эльф-вперёдсмотрящий, как-то рассказывал, что иногда капитан Брагус запивает, и тогда «Тихоход» надолго застревает в порту. Но то капитан, а то команда. Куда все подевались, когда ему так нужна помощь?! Ах, Хрумхрымс!       Милт расстроенно повернулся к трапу — планы позавтракать и отсидеться в хорошей компании растаяли в рассветном смоге, — и через борт «Ловкача» внезапно увидел пару новёхоньких мачт, сияющих в солнечных лучах. Аккуратные скатки сизых парусов растворялись на фоне неба. Сизые паруса? Он слыхал, что такие используют, если не хотят быть замеченными. И поставить на виду у таможни самые что ни на есть контрабандистские паруса… Это кто такой нахальный? Да вообще, откуда здесь кто-то новый появился?!       Надо сейчас же всё разведать, а там, глядишь, кто-то из своих вернётся! Милт вприпрыжку спустился с причала. На «Ловкач» за помощью и информацией соваться без толку, там все недобрые. Он ведь сначала нанялся к ним, но вылетел уже через день от крепкого пинка капитана Вакса. А чего? Он же хотел как лучше! Ну, салагой был тогда, не знал, что камень надо периодически прогревать даже в порту, залил водой и его, и конфорки. А чего каменный пилот бросил своё хозяйство без присмотра? Вдруг пожар?! Только Вакс и слушать не стал, вышвырнул и велел на глаза не попадаться.       Пронырнув под килем «Ловкача» и ещё какой-то баржи, Милт вышел куда надо. Ого-о!.. Он разинул рот на новёхонький корабль, застывший у причала. Никогда таких не видел. Совершенно не похож на всё, что ходит в небе над Краем! Обыкновенно как делают — летучий камень засовывают в металлическую клетку, а к ней уже крепят нос и корму. А здесь днище цельное, хотя камень вон он, серой тенью горбится над шкафутом. Грот всегда ставят на площадку каменного пилота — а тут обе мачты на палубе. Обшивка встык набита, а не внахлёст, как у большинства воздушных кораблей — Милт слыхал, это дорогое удовольствие, чтобы подогнать каждую планку с идеальной точностью. Пахнет свежим деревом. Даже сквозь лак можно разглядеть, что корпус обшит досками из дуба-кровососа вместо простецкого лафа. Ого-го стоимость работ!.. Сюда вложено целое состояние. Милт задрал голову: кормовая надстройка неизвестного корабля низкая-пренизкая, едва вровень с камнем, зато корпус ощутимо длинней обычных двухмачтовиков. Однако… Несмотря на всю необычность, корабль красив. Ни вычурности, ни помпезности — строгие линии, чистые формы, сама грация. Матушка с детства учила смотреть именно на это, всегда приговаривала: позолотой хорошо отводить взгляд от неудобных мест, но люди со вкусом об этом прекрасно осведомлены.       И такой необыкновенный красавец — вдруг у причалов фрахтеров? Да ладно!.. Милт, по-прежнему раскрыв рот и не отрывая взгляда от борта, побрёл к носу корабля. Хоть глянуть название. А… «Принцесса ветра». Вправду принцесса, и носовая фигура — девушка с крыльями вместо рук, всем телом устремлённая вперёд, в неведомые дали. Как будто хочет оторваться от корабля и полететь сама, указывая дорогу. Даже сердце забилось, вот бы на такой корабль попасть!.. Только кто ж туда возьмёт. С одного взгляда понятно, что владелец судна — богач, а капитан на всех поглядывает свысока, на таком красавце и немудрено. Это явно не тяжеловоз вроде развалюхи «Тихохода», не купец с безобразно раздутыми трюмами и непропорционально огромной кормовой надстройкой, и не пират, сколоченный из чего под руку подвернулось, со здоровенным килевым ножом… Милт вдруг вспомнил Санктафракс и рыцарские штормрейсеры на приколе у Портальной башни. Те же чистые, строгие линии, та же элегантность и отсутствие всего лишнего и напыщенного. Ах, Хрумхрымс! Да вправду, нос как у штормрейсера, как же сразу не понял! Ух ты…       И тут под ноги попало что-то большое и мягкое, мир перевернулся, больно ударил по плечу и сказал:       — Твою мать!..       Милт понял, что валяется поперёк кого-то, кто сидел на земле и кого он не заметил. И этот кто-то активно пытается из-под него выбраться. Над головой раздалось хриплое чириканье птицекрысы. Милт повернулся на звук, застонав, — плечо всё-таки отшиб о землю, да как больно. Вон она, птицекрыса, крутится рядом и трещит, словно горящее свинцовое дерево. Он обернулся в другую сторону: на него зло глядел какой-то молодой чумазый оборванец.       Лучшая защита — нападение. Так капитан Брагус учил, хотя сам никогда не делал.       — Чего расселся на дороге, кретин?! — выпалил Милт в худое неумытое лицо со следами оспы и носом-уточкой.       — Сам смотри, куда прёшь, красуля! — прошипел оборванец, по-прежнему пытаясь его спихнуть. — Раззявил рот, мозгоклюйка влетит!       Милт попытался встать, но тут под ноги подвернулся мешок с барахлом этого идиота, и он снова рухнул, локтем прямо ему в живот. Оборванец скривился от боли. Птицекрыса продолжала порхать вокруг и вопить, как бешеная.       — Лучше места, чем на самом проходе, устроиться не нашёл, — Милт наконец-то поднялся и потёр отбитое плечо. — Дурак. И уйми свою скотину, разоралась на весь порт!       Оборванец наконец сел.       — Проваливай, а? — мрачно посоветовал он и свистнул сквозь зубы: — Стрелка! Сюда!       Птицекрыса описала в воздухе последний круг, спланировала на его протянутое запястье и зачирикала. Парень — по виду не сильно-то старше самого Милта — немедленно вытащил из кармана кусочек сухаря и протянул ей. Эх, чего ж Милт не птицекрыса, глядишь, тоже б угостили завтраком. Обидно стало — до нет спасу, немедленно захотелось сказать какую-нибудь гадость. Он оглядел оборванца с головы до ног, посмотрел на мешок с вещами, прикинул…       — Ты чего, наняться сюда, что ль, хочешь? — фыркнул он как можно презрительней. — Да кто тебя такого на борт возьмёт! На «Ловкача» иди, с твоей рожей только смолу и возить!       — Не нарывайся, красуля, — оборванец хладнокровно поглаживал свою зверюгу.       — И я тебе не красуля! — закончил Милт.       Но оборванец пропустил его слова мимо ушей. Милт не привык, чтобы его так подчёркнуто игнорировали. Вот напыщенный индюк! Он гордо развернулся… И увидел вдалеке, между опорами причалов, блеск начищенных доспехов.       Стража. И не какая-нибудь там портовая или городская — судя по накидкам, из Санктафракса пожаловала! Но… почему они здесь? Под ложечкой засосало, и уже не от голода. Неужели… за ним? Но ведь он ни в чём не виноват! Милт попятился, снова едва не споткнувшись об этого. Оборванец что-то прошипел под нос, отодвинулся… и, видимо, тоже заметил стражников.       — Твою мать, — бормотнул он, медленно поднимаясь и хватая мешок. А он-то с чего? Такую бандитскую рожу не то что в Санктафракс — на арбалетный выстрел к корзинам-подъёмникам не подпустят, чтоб у него там проблемы были!       Вдвоём они заоглядывались в поисках путей отступления и, не сговариваясь, нырнули под причал. Тут был свален какой-то хлам — поломанные доски, непонятное тряпьё, гора старых бочек... Авось не заметят!       Стражники приближались, и стало ясно, что они очень внимательно оглядывают местность. Милт и оборванец, всё так же не сговариваясь, пригнули головы. Этот-то порасторопнее, залез в самый тихий угол, а вот Милту уютного местечка не досталось. Так и кажется, что макушка или ноги торчат. Он сдал поближе к оборванцу:       — Ну, ты, подвинься!       — Скажите, какие мы храбрые насчёт задираться и какие осторожные насчёт стражи, — съязвил тот.       — А я и не боюсь, — обернулся Милт. Вот ещё, будет этот бандюга насмехаться! — Сам хвост поджал, вот!       Он с вызовом, демонстративно привалился к бочке.       Что-то хрустнуло. Взгляд оборванца поднялся выше его лица, глаза расширились. За спиной гулко затрещало, и не успел Милт сообразить, что к чему, как вся гора трухлявых бочек безжалостно осела на них двоих.       …Нет, сознание он не потерял. Кажется. Только ногами-руками не пошевелить и дышать трудно, такая невыносимая тяжесть на боку. Да ещё пылища, аж в носу зачесалось. Милт слабо чихнул и приоткрыл глаза. Темно… Уй. Больно. Почти над самым ухом раздался тихий кашель и слабое птицекрысье «цвирк». И этот здесь?..       — Ах, Хрумхрымс! — бухнуло хриплым басом над завалом. — Выспались, называется. Эй, Пузан, ты цел?       — Вроде того, Тупорыл, — просипел другой голос, ещё ниже и страшнее. — Говорил я тебе, давно пора эти бочки куда-то откатить!       — Да ну, стояли себе и стояли…       — А теперь вот взяли да упали.       Похоже, возле баррикады они были не одни. И что-то по голосам совсем не хочется узнавать, кто такие Пузан и Тупорыл.       — Что тут происходит? — а вот это, судя по резким интонациям, на грохот подоспела стража. — А ну, отвечайте, пьянь портовая!       — Да ничего, начальничек, — фамильярно отозвался тот, кого звали Тупорылом. — Вот, рухлядь убираем.       — Пацана не видали из Санктафракса? Четверлинг, недоросль четырнадцати лет, ростом выше среднего, волосы каштановые, кудрявые, глаза синие, привлекательный, — ой, мамочка, да это они про него! Но, едва Милт поёжился, как завал подозрительно затрещал и, кажется, ещё больше осел к его ужасу. — Обвиняется в убийстве профессора и учинении пожара в Школе Слякоти.       Че-его?! Милт едва не застонал. Да они всё не так поняли! Надо объяснить, сказать правду! Но… чуть дёрнешься, так вся эта гора сложится окончательно и бесповоротно, и вытащат из-под завала блинчик из подмастерья.       — Не видали, — прогудел Пузан. — А чё?       — Увидите — задержать и в ближайшую караулку, — приказал стражник. Портовые фыркнули, потом Тупорыл развязно протянул:       — А ты б тут не командовал, начальничек. Старья, вишь, кругом много. Голос повысишь — может чё и на голову упасть, бочка там, а то и якорь ненароком…       — Вона скока кораблей, — подхватил Пузан. — Опасно тут под причалами шляться. Это ж не у вас в Санктафраксе.       Кажется, сейчас будет драка. В Нижнем много поводов не любить небесный город, но ещё меньше любят, когда всякие власть имущие указывают, что и как делать. И эти Пузан с Тупорылом прямо нарываются на мордобой.       — Шваль портовая, — огрызнулся стражник. — Пошли, ребята. Нечего время на них тратить.       Нет, всё-таки драки не будет. То ли санктафраксовцев слишком мало, то ли впрямь торопятся, то ли считают ниже своего достоинства намять бока двум портовым наглецам. Стража, лязгая железом, ушла под хриплые смешки.       Рядом перевели дыхание. Ах, да, оборванец этот. Милт про него почти забыл.       — Ну чё, — протянул Пузан, — давай разбирать, что ли.       — За каким фигом? — искренне удивился Тупорыл.       — Так завтрак же наш. Я его в бочку сунул, где повыше, от крыс.       — Твою Хрумхрымсову бабушку!..       Загрохотало. Под завал проник лучик света и выхватил из темноты бледное лицо оборванца. Они лежали почти нос к носу, смотрели друг на друга страшными глазами, и Милт прямо кожей почувствовал, как этот бродяга сопоставляет перечисленные приметы и его внешность. Ой, мамочки!..       — Это они тебя искали? — шёпотом спросил оборванец.       — А что, назад позовёшь? — так же шёпотом огрызнулся Милт. — Валяй, вперёд!       — Дурак, что ль?       Снаружи Тупорыл и Пузан бойко отшвыривали бочку за бочкой, только знай грохотало. Внезапно глаза оборванца увеличились, он ойкнул и поехал куда-то вглубь.       — Ого! — хохотнул Тупорыл. — Глянь-ка, Пузан, какую рыбку я словил!       Бочка, придавившая бок, исчезла и сменилась тёмным силуэтом. Огромный уродливый брогтролль низко наклонился и выдернул Милта за шкирку из обломков и трухи, обдав луковой вонью. Милт с ужасом почувствовал, что болтается в воздухе! Оборванцу пришлось ещё хуже: его так же в воздухе, но только за ногу, держал здоровенный плоскоголовый гоблин. Да ещё потряхивал, от чего мальчишка слабо вскрикивал, а его чёрные нестриженные лохмы мели по земле.       — Дяденька, пустите! — придушенно всхлипнул Милт.       — Пусти, зараза! — оборванец попытался второй ногой стукнуть гоблина в лицо.       — Ого, а рыбка-то брыкается, — гоблин с лёгкостью увернулся, и два биндюжника — а Милт уже не сомневался, что это местные грузчики, — расхохотались на весь порт.       — Так вот кто честным людям спать мешает, — свободной рукой брогтролль ковырнул в зубах. Милта снова окатило тошнотворным запахом лука и пива из тинника. — Чё делать-то со шкетами будем?       — А всыпать им линьков по заднице, чтоб не беспокоили трудовой народ, да заставить убирать этот барда…       — Стрелка! Взять!!!       — Цвирк!       Птицекрыса стрелой вырвалась из-под доски и вцепилась брогтроллю прямо в нос. Тот взвыл и попытался её прихлопнуть, но она ловко ускользнула в последний момент, и он только ударил сам себя. Милт упал в бочки: брогтролль выпустил его и с руганью отмахивался от вертлявой тварюшки, а та с верещанием крутилась возле его головы и цапала то за ухо, то за макушку.       Гоблин бросил свою добычу и бросился на помощь приятелю:       — Держись, Пузан!       Вместо того, чтобы шлёпнуться, как Милт, оборванец ловко приземлился на руки и кувыркнулся. Ждать, чем закончится сражение биндюжников с птицекрысой, он не стал — в момент разгрёб обломки, подхватил мешок и дал стрекача. Милт за ним! А что, дожидаться, пока про тебя вспомнят и досыпят линьков ещё и за чужую птицекрысу? Эта бандитская рожа улепётывает так, что пятки сверкают, фиг поймаешь. Задержишься на миг, и точно придётся за него отдуваться.       Стрелка догнала хозяина через несколько шагов, неся в пасти клок биндюжниковой рубахи.       — Умничка! — бросил он ей на бегу.       Даже завидно. Где такую достал? Не, птицекрысы, конечно, все умные твари, но эта прям умище!       Сзади грохотали шаги и раскатистые вопли:       — Вон они! Ату их! Гони!       Ой, мамочки! А это что там впереди? Оборванец, не снижая скорости, резко повернул направо: вопли и грохот привлекли недалеко ушедших стражников, и теперь они рысью возвращались! У Милта всё болело, бежать было трудно, появилась одышка, но он ужасно боялся, что биндюжники догонят его раньше стражников, а если догонят стражники, то поколотят до полусмерти, прежде чем он им хоть что-то объяснит. Поэтому он просто старался не отрываться от оборванца, уверенно несущегося к низкому покосившемуся забору.       Ой, да это же Могильник! Точно, лучшее место, чтобы затеряться! Оборванец ловко перемахнул через ограду, Милт следом, зацепившись подолом куртки и едва не шлёпнувшись. Вот что значит пара месяцев в Санктафраксе, уже разучился скакать через городские заборы… Он понёсся к ближайшему остову корабля, разбрызгивая белую грязь из луж. Сзади слышались треск и ругань. Сюда, в тень обвалившегося борта! А теперь мимо — дальше, вглубь, не оборачиваясь! Ноги начали вязнуть, пока по щиколотку, но Милт не останавливался, выглядывая укромный уголок в лабиринте списанных кораблей. Вон та баржа, пожалуй, выглядит не слишком разбитой… Оборванец уже куда-то делся, ну и пусть катится к Хрумхрымсу. От него одни неприятности.       Крики погони постепенно заглохли. То ли отстала, то ли повернула не туда, в таком лабиринте немудрено. Милт нырнул в пролом в борту и привалился к шпангоуту, жадно глотая воздух, как вытащенная на берег рыба-липучка. Голова кружилась от голода, бега и усталости, всё тело болело, сил не осталось ровным счётом ни на что. Он сполз и уселся на гнилую деревяшку: надо затаиться и подумать, как действовать дальше.       В порту обыск и расспросы. Санктафракс спустил несколько отрядов стражи на его поиск — а это значит, что городская и портовая охрана уже вся при деле. За что? Не, ну что он сделал-то?! Когда стражники рвались в лабораторию, профессор Молиус был жив, Милт сам видел!       А это значит…       Милт напрягся и сморщил лоб. Никогда он не был силён в интригах… А что, если кто-то из стражников нечаянно зашиб профессора? Его же щёлкни, и дух вон. И никто, кроме своих, не видел — а те прикрыть могут, дескать, это подмастерье, иначе с чего убежал. Ой, мамочки. Да наверняка так и есть! И как доказать, что он ни при чём? Ответ — никак!!!       Милт всхлипнул от ужаса и жалости к себе. Неужели всё-таки придётся идти на поклон к матушке? Она ведь только и ждёт, когда ему надоест искать приключений. И невесту уже присмотрела, бр-р!       Он едва не разрыдался вслух. Ну почему у него всегда и всё шиворот-навыворот? Даже старая экономка Лиззия, и та порой выговаривала: «Как задницей вперёд родились, так через задницу и живёте, мастер Милт». Ага! Зато в «рубашке»! Только счастья от этого что-то не прибавляется.       В глубине трюма что-то зашуршало. Милт вытер глаза рукавом и ещё раз всхлипнул, подбирая длинную соплю. Только не говорите, что там этот… с птицекрысой. Надо высказать всё, что Милт о нём думает! Так бы отсиделся под причалом и дождался своих с «Тихохода», а теперь? Прятаться в этом трухлявом корыте и трястись от неизвестности? И всё из-за этого!..       Он оглянулся и понял, что оборванец, биндюжники и стража — это цветочки.       А теперь на него смотрели ягодки, от которых подурнело.       Здоровенный белёсый головоног, разбуженный вторжением, медленно выползал из темноты и шумно принюхивался. Чавкали по грязи, залившей киль, лапы-присоски. Тяжёлый хвост с шипом, способным рассечь пополам тильдера или мальчишку его комплекции, угрожающе приподнялся над спиной. Шевелились и поворачивались ноздри-трубки. Маленькие глазки хищно обшаривали трюм.       Мамочки… Милт забыл, как дышать. Он же этой твари на один укус. А снаружи, чтобы окончательно загнать его в ловушку, зазвучали грубые голоса. Головоног приподнялся на передних лапах и насторожился.       — Говорю, он это был! И по одежде не портовая шваль, и кудри как в приметах, и с чего убегать, если он ни при чём! Пацан — точно тот, кого мы ищем, а второй небось сообщник!       — А если зря месим грязь? Того гляди по уши завязнешь, экая пакость! И развалюхи эти в любой момент обвалиться могут, прямо на голову…       Ноздри головонога с утробным сипением втягивали и выталкивали воздух. Тварь была так близко, что Милт чуял её запах — омерзительный компот из затхлой гнили, разлагающейся плоти и сырой рыбы.       Чвяк! Чвяк! Чвяк!.. Хищник медленно пополз к Милту.       — Эй, ты, не шевелись, — донёсся свистящий шёпот сверху. Впавший в оцепенение Милт и не думал дёргаться: у него от ужаса даже зубы замёрзли.       Сверху, на палубе, зашуршало. Головоног перевёл взгляд туда, поднялся, оторвав передние лапы от земли, и засопел ещё выразительнее. Он был так близко, что казалось, руку протяни и потрогаешь. От ужаса и вони Милта едва не стошнило.       Снаружи что-то неожиданно пролетело и шлёпнулось в грязь в стороне от корабля. Головоног всхрюкнул и бросился в пролом, едва не сшибив Милта.       — Наружу, и давай руку! — приказал тот же свистящий шёпот сверху.       Милт не заставил упрашивать себя дважды, хотя стражники уже что-то орали и гремели оружием. Кажется, головоног предпочёл обратить внимание на патруль.       С низкой палубы свисала грязная рука с растопыренными пальцами. Милт подпрыгнул, кое-как за неё уцепился и полез вверх, весьма решительно подтягиваемый незнакомым доброжелателем.       — Ты?!..       Оборванец шально глядел на него сквозь длинные лохмы и зализывал порез на другой руке. Милта замутило от вида крови.       — Рвём когти, — велел оборванец. — Стражники нас видели и поняли, кто натравил головонога.       Пригнувшись, они перебежали на другой борт и сиганули вниз, в мягкую тёплую грязь.       — Головоног тебя чуял, — пояснил оборванец на бегу. — Но они от крови дуреют. Вот, намазал на доску и швырнул в стражников. Кровь, да резкое движение — он на них и бросился. Теперь им всем есть чем заняться, кроме нас.       — А другие головоноги? — выдохнул Милт, едва не растянувшись в луже. Сил куда-то бежать уже не осталось.       Оборванец подхватил его за локоть и с силой потянул за собой.       — Этот случайно заполз. Они город не любят. Дальше живут, у самой Топи. Здесь только пегие крысы, визглюхи и скребунцы, фигня.       Крики и звуки яростного сражения патруля с проголодавшимся головоногом затихали в стороне, и Милту было решительно безразлично, в чью пользу оно клонится — лично для него оба варианта выглядели скверно.       Оборванец решительно дёрнул его к более-менее целому на вид «купцу»:       — Сюда.       Они с трудом пробрались через разрушенную клетку летучего камня и скрылись внутри. Доски палуб и трапов были изъедены розовой светящейся плесенью, но ещё не настолько, чтобы проламываться под ногами. На косяках и поручнях наросли трутовики и небесные уточки. Оборванец затащил Милта на квартердек и осторожно оглядел Могильник через разбитый фальшборт.       — Вроде отстали. — Он с блаженным вздохом улёгся на палубе и полез в мешок. — Отдыхай, красуля.       — Я не красуля, — надулся Милт, вытягиваясь рядом. Подумал и добавил: — Спасибо.       Оборванец только хмыкнул, вынимая узелок. Там оказались бинты и склянка с живеничной мазью, и он принялся обрабатывать кровящий порез.       Милт подумал ещё немного.       — Чего ты меня спас? — спросил он. В альтруизм таких, как этот незнакомец, он не верил. — Только проблем себе наживёшь. Да и денег у меня сейчас нет.       Оборванец затянул зубами бинт.       — Лучше бы меня съел головоног, — упрямо закончил Милт. Внезапно это показалось самой радужной из вероятных перспектив.       — Дурак, что ль?       Это у него самое любимое выражение после «красули»? Милт мрачно отвернулся. В животе предательски забурчало.       — Я же вижу, что ты ни при чём, — продолжил оборванец. — У тебя взгляд не такой, чтоб профессоров по ночам душить.       — Я и правда ни при чём… — пробурчал Милт еле слышно. Внезапно его с силой ткнули в плечо. Он обернулся: оборванец с усмешечкой протягивал половину уличного пирога. Вторая половинка была в его перебинтованной руке, и в начинке уже завязла мордой Стрелка.       — Как тебя зовут?       Слишком хотелось есть, чтобы отворачиваться от уличного пирожка с не пойми чем из рук непонятно кого. Милт вцепился в пирог, откусил побольше и пробубнил, как получилось:       — Милт. Милт Колодезь.       — А я Рябой.       Да уж, имя на лице написано. Буквально.       Милт запихнул в рот остатки пирога — всё лучше, чем ничего. И внезапно понял, что делать. А этот парень поможет.       — Слушай, Рябой… — протянул он. — Подработать хочешь? Тогда помоги мне добраться до дома.