Невесты неба

      — Вечно мастер Милт всякую гадость в дом тащит. То лемкина блохастого, то теперь тебя, — дородная кухарка-глыботрог, шумно выдохнув, указала на угол с рукомойником. — Вода, мыло. Пока не отмоешься как следует, не смей и шага по моей кухне ступить! И следи за птицекрысой, чтоб всякая дрянь тут не летала!       Половник грозно сверкнул в воздухе, пресекая возражения. Которых, в общем, и не было, уж попал так попал. В голове шумело от изнеможения, а пахло ещё в коридоре так одуряюще, что Аксель едва не съехал по стене в голодный обморок. Он со вчерашнего утра ничего не ел, а купленный по дороге в порт пирог разделил с этим мальчишкой, Милтом. Конечно, не впервой подолгу обходиться без еды, но вся эта беготня и драка… Такое кого хошь в Открытое небо сведёт.       Твою мать, кто бы мог подумать. Нет, Аксель, ты сам себе тупица, не сообразил. Думал, пацан — сын какой-нибудь прислуги с Дубояблочковой? Ан нет, обломись, Люцию Фонтин собственной персоной не хочешь?! И ведь мог бы догадаться, учил же древний язык. По-деревенски Колодезь, по-старинному Фонтинус, или, на городской манер, Фонтин. Теперь ясно, как Угорь сообразил, где искать Милта. Он знал местных мастеров намного лучше тебя, остолоп. И кто каким псевдонимом прикрывается, тоже.       Под тяжёлым взглядом кухарки Аксель намочил руки и лицо, мокрой пятернёй продрал волосы. Взгляд не подобрел, пришлось взяться за мыло.       Вот точно, встретишь на рассвете бабу с пустым ведром — неприятности на весь день обеспечены. Мало было всего, что уже произошло, так судьба решила добить. Люция Фонтин, правая рука само́й Селесты Червонное-Яблочко, держащей в железном кулаке всех шлюх и куртизанок Нижнего города. Аксель видел Фонтин лишь однажды и в темноте, но сейчас узнал сразу. Сложно ошибиться, второй такой красавицы в Нижнем нет. Даже не заподозришь, что у неё сын — здоровый лоб, скорее, примешь за не слишком старшую сестру. А что Милт фиалка нежная, тоже не удивляет — уж Фонтин-то может позволить себе растить сына отдельно от Лиги Отребья и баловать как дочь. Потому Угорь и решился наехать — мать-то, может, и своя, а вот сынок обычный горожанин, и порука Лиги на него не распространяется.       Серая мыльная пена потекла в таз.       Ладно, ты, Аксель, узнал Люцию Фонтин… Главное, чтоб она тебя не узнала! А то таким взглядом смерила, когда задвигали крышку колодца, аж озноб продрал. Но не турнула, а загнала обоих в дом, как птенцов снежарика, увела с собой Милта, а тебя передала с рук на руки слугам и велела накормить. Всё-таки, наверное, не узнала. Вот и надо сделать так, чтобы точно не вспомнила, где и при каких обстоятельствах встречались.       Иначе она тебя, Аксель, живым не выпустит.       После второго намыливания взгляд кухарки немного смягчился, она поставила на край стола огромную тарелку, полную снеди, и бросила полотенце:       — Хоть на человека стал похож. Вытирайся и садись ешь.       Ну, раз сменили гнев на милость… Аксель тщательно, чтобы не набрызгать, вытерся, сел на край табурета — и снова едва справился с головокружением. Чего только на тарелке не было! Печёный узлотрав, салат из сиреневой капусты, поджаренный сыр, а в центре, как главный герой романа с ужином — огромный шмат мяса, обильно политый тыквенным соусом. После голодовки, да такое изобилие… Он сглотнул слюну, осторожно подцепил кусок сыра и протянул Стрелке. Первую долю всегда ей, иначе она в эту тарелку с головой упадёт, к ужасу кухарки, да ещё полкухни забрызгает на радостях.       — Благодарю, госпожа.       — Ешь уже, нечего играть с едой в гляделки, — проворчала она, отхватывая ножом ломоть от огромной ковриги ячменного хлеба и подталкивая к нему. Да ещё сверху творог шлёпнула. Вот откуда берутся такие женщины? С виду суровые, грубоватые и не подступишься, а сердечности в них больше, чем в мадамочках, на каждом шагу щебечущих о благотворительности и при этом в жизни не подавших ни полушки. Смотрят на тебя вроде бы с презрением и видят насквозь, а в душе всё равно жалеют. Тяжелее всего под таким взглядом не набрасываться на еду как дикий зверь, жевать медленно и спокойно. Тебя, Аксель, и так уже с блохастым лемкином сравнили. Тётка Эрма столько лет вколачивала в тебя манеры, и раз уж пустили в хороший дом, будь пай-мальчиком, не клади локти на стол и ешь красиво. И вообще про манеры не забывай. Еду, как известно, надо отработать.       — Может, вам дрова поколоть, госпожа? — предложил он, утолив первый голод. В ответ кухарка хлопнула перед ним кружкой с пивом:       — Сиди, заморыш.       Аксель это молча проглотил. Он прекрасно знал, что ни на физиономию, ни на всё прочее не фонтан, и, хотя слышать об этом со стороны неприятно, он давно привык.       — Ну хотя бы с посудой помочь?       — Сиди и ешь, — чуть повысила голос кухарка. И через минуту добавила: — Откуда только мастер Милт тебя притащил…       Да она сгорает от любопытства. Ну, тоже способ отблагодарить за ужин.       — Кто кого притащил, госпожа, — Стрелка настырно потеребила ухо, и Аксель дал ей второй кусочек сыра. Она сытая и почти наверняка попытается запрятать лакомство под воротником или в карманах, но не поделишься — обидится и тяпнет. — Он на Могильнике чуть головонога не накормил. Ну, а потом, как сбежали, попросил его домой проводить. Вот и всё.       Кухарка примостилась напротив, подперев мясистой рукой все три подбородка:       — Чего это он на кладбище кораблей делал?       — А это, госпожа, я не знаю, простите. — Он глотнул пива — хорошего, домашнего, а не тех помоев с подпольных пивоварен, что обычно наливают в кабаках бедных кварталов. — Вы у него сами при случае спросите. — Наболтаешь лишнего, потом тебя же вычислят, разыщут и в луже утопят. О семьях старших мастеров не стоит много болтать даже в их собственных домах. Даже за доброе пиво.       Кухарка покачала головой и поглядела за плечо, в сторону двери. Лицо у неё стало озабоченным. От еды, тепла и усталости Акселя разморило, в глазах опять поплыло и заныла порезанная утром рука, но он крепился: тишина, воцарившаяся за дверью, казалась слишком напряжённой. Похоже, Фонтин что-то знала о похождениях сына, иначе бы не перепугалась так сильно при его появлении. Бедный пацан, угодил под чёрный шторм… Пусть нет ни криков, ни ругани, но всё ясно по гнетущей атмосфере.       Последний кусок злорадно поглядел с тарелки. Аксель, тебе потом плохо будет — столько сожрать с голодухи. Или, напротив, слишком хорошо. Но кто знает, когда в следующий раз удастся поесть? Нет уж, поднапрягись и добей угощение.       Пока он дожёвывал, в коридоре послышались тихие шаги, потом дверь медленно отворилась. На пороге застыл Милт — бледный, несчастный, с кругами под глазами. Сейчас он здорово походил на привидение.       — Мастер Милт!.. — всплеснула руками кухарка, поднимаясь с табурета.       — Здравствуй, Брунсия, — тихо сказал тот, не поднимая глаз от пола. — Рябой, я тебе кое-что обещал… Пошли.       Аксель поднялся, вежливо склонил голову:       — Искренне благодарю за заботу, госпожа. Куда тарелку?       — Иди уж, — махнула она рукой, всё так же с тревогой глядя на Милта.       Они вышли в коридор, такой же чистый, выбеленный и вылизанный, как кухня, и поднялись по чёрной лестнице на второй этаж. Милт молчал, как будто набрал воды в рот, и выглядел пришибленным. Только поскрипывали ступеньки под его ногами. Аксель старался идти бесшумно, переступая через самые скрипучие. Привычка.       Пол второго этажа был паркетным и застелен вишнёвым ковром — неслыханная роскошь. Впрочем, Фонтин может себе многое позволить, с такими-то покровителями… Так, Аксель, не о том думаешь. Лучше подумай, как отсюда выйдешь, не попавшись ей на глаза. А ещё — сильно ли дадут по шее, если Стрелка решит нагадить? Она же всё-таки не домашняя в полном смысле слова…       Милт остановился перед дверью из золотистого дуба и повернул ручку. Дверь открылась.       — Заходи.       Окна — большие, но с опущенными шторами. Лампу или свечу Милт не зажёг, и всё, что у них было — это падающий через щели в занавесях свет уличных фонарей, но Аксель привык ориентироваться в полутьме и почти сразу понял, что это огромная, в три окна, детская. Под ногами лежал очень мягкий и очень пушистый ковёр, проглатывающий все звуки — скорее всего, сшитый из шкур. У среднего окна стоял стол с письменным прибором, в углу — уютный диван, по которому наверняка здорово прыгать, и рядом с ним сундук. У другой стены, на низкой широкой лавке, были расставлены игрушки — деревянные звери, домик, сетка с летучими кубиками, о которых он в детстве только мечтал, тряпичные мячики и несколько кораблей, совсем как настоящих, вроде даже из отстойного дерева и с двигающимися противовесами. Словом, пускай не хочу через всю комнату. Рядом с лавкой — дверь в нише под занавесью, должно быть, в спальню. Можно поспорить на что хошь, там ковёр ещё мягче, есть камин и набросана куча подушек, на которых так здорово лежать и смотреть по вечерам в огонь. У них с Лютой когда-то тоже был кораблик — правда, намного проще, вырезанный из куска коры. И маленькая куколка, слепленная из свечных огарков, и мячик из соломы, и топчан на кухне, с которого было так же здорово глядеть в огонь по вечерам, слушать пение углей и придумывать друг другу сказки…       Милт, всё так же молча, выдвинул ящик стола, достал что-то и положил на сукно:       — Я тебе там должен был… Возьми сам, сколько надо.       Аксель подошёл, поднял предмет — это оказался небольшой сафьяновый кошелёк. Милт не оборачивался, понуро глядел в щель между шторами. Что ж… Аксель, если начал быть честным, то продолжай. С пацана десять грошенов — пять за услуги проводника, пять за риск, да ещё прибавить те, что пришлось на него потратить на переправе. И нечего наживаться на красуле… Ох, только тут нет мелочи. Поморщившись от досады, Аксель взял два далера и положил кошелёк обратно. Пусть уж Небо простит лишние четыре грошена. Например, в счёт пирожка.       Милт так и стоял, наматывал на палец бахрому, украшающую штору. А потом тихо, горько всхлипнул. Надо бы идти, но…       — Эй, всё в порядке? — спросил Аксель.       — Да, — буркнул Милт с интонацией «конечно, нет, идиот!». Его плечи вздрагивали.       — Отругала?       — Нет… — Милт всхлипнул ещё горше и вытер лицо краем шторы. — Ты всё равно не поймёшь.       И внезапно разрыдался, как девчонка. Сколько же ему лет? Стражники говорили, вроде четырнадцать, по виду все пятнадцать, а по поведению и десяти не дашь. Вот… фиалка.       — У меня же никого, кроме неё, нет, — донеслось сквозь рыдания. — А она сказала… Сказала… Я такую кашу заварил, что ей нипочём не расхлебать. И чтобы я собирал вещи… И проваливал. Насовсем.       Как знакомо. Хоть барахло забрать дают, а не захлопывают дверь перед носом, и крутись как знаешь.       — Ну, — протянул Аксель задумчиво, — вообще-то она права. Для тебя сейчас самое лучшее — это быть как можно дальше от родного дома. Санктафракс того гляди выйдет на тебя…       — Да у неё уже стража оттуда была! — донеслось сквозь горькие рыдания. — Ещё днём! Мама всё знает! У меня больше нет дома! Некуда вернуться! У меня же никого, кроме неё, а она… А она говорит, что я её подвёл и больше ей не нужен! Никому не нужен!..       Только истерики не хватало. И вот не надо думать, что понимаешь и парня, и его мать, потому что самого когда-то из дома вышибли. И вообще, Аксель, это всё не твоё дело, и посмотри на вещи трезво: эта красуля-фиалка — настоящий жёрнов на шее, тебя его проблемы не касаются, тебе его совершенно не жалко, и…       — Слушай, — сказал Аксель. — Она просто страшно разозлилась. И даже не на тебя, а на себя, потому что ничего не может сделать с ситуацией. Но это вовсе не значит, что она тебя ненавидит. Просто самое умное, что сейчас можно предпринять — это убрать тебя как можно дальше от дома, самым радикальным способом, потому что здесь тебя будут искать в первую очередь. Уже, как видишь, искали. — Он погладил Стрелку, и та ласково ткнулась ему в ухо длинным носом. — Хотел бы я знать, почему не оставили соглядатая…       — Заплатила, вот и не оставили, — шмыгнул носом Милт. — И до утра их не будет. Тут её новый ухажёр должен подкатить, нарываться не захотели. Наверное.       А кто у неё сейчас покровитель?.. Ай, Аксель, это не твой пирог и не твоя головная боль. Ясно, что в первую красавицу города врезалась очередная Очень Большая Шишка, а в остальное нос не суй. Учись на собственных ошибках: год назад в этом доме уже разбили табуретку об твою лохматую голову. Не нарывайся на повтор.       — Ну так и не тяни. Стражников, может, и нет, а нищие не спят. Угорь тебя слил. Наверняка уже кто-нибудь пасёт подступы к дому. Быстро собирайся и мотай. Да и мне, в общем, тоже надо уходить.       — А куда я… — и Милт снова разрыдался. Нет, ну правда, как ребёнок.       — Да успокойся уже, красуля! — не выдержал он. — Как только эта история уляжется или мать найдёт способ тебе помочь, всё наладится, и у тебя снова будет дом. Просто сейчас надо заслужить право сюда вернуться. Так что — сопли подобрал и пакуй вещички.       Милт обернулся. В свете фонарей, просачивающемся из окна, его глаза походили на две блестящие лужи.       — Ты правда думаешь, я ей нужен? — он выразительно шмыгнул носом.       Аксель молча кивнул.       — Тогда чего стоим?! — мгновенно расцвёл Милт. Вот это его переключает. — Я сейчас! Подожди! — Он бросился в смежную комнату, чем-то загремел. — Чего столбом застыл, нам ещё столько предстоит сделать!       Нам?.. Эй, Аксель, ты на это не подписывался.       А Милт продолжал разводить в спальне кипучую деятельность:       — Обо мне ещё все узнают и заговорят! Мама будет мной гордиться! Рябой, иди уже сюда!       Аксель обернулся на входную дверь. Нет, в одиночку по этому расфуфыренному особняку лучше не разгуливать, а окна, как назло, выходят на улицу, которая ещё не думала засыпать. Словом, незаметно от этого жёрнова-фиалки не сбежишь.       Пришлось пока сдаться и зайти в спальню.       Там оказалось ровно так, как Аксель себе и представлял — небольшая комната с камином, толстым ковром и кроватью под пологом. Огонь не горел, но шторы задёрнули не так плотно, как в детской, и было отлично видно, что Милт сидит рядом с кроватью и копается в низком плоском сундуке, набитом игрушками. С десяток тряпичных и меховых фигурок уже валялось вокруг, разлетевшись от неосторожных движений. Милт вытянул из кучи плюшевого толстолапа, нежно погладил по спинке… И оторвал ему голову. Потом ослепительно улыбнулся и кивнул на сундук:       — Ну, чего встал? Ройся. Как раз по твою душу. Я таким пользоваться не умею, а ты наверняка…       Голова толстолапа полетела в дальний угол. Аксель закатил глаза и опустился на пол рядом с Милтом. Колени сразу утонули в толстом мехе ковра. Сдвинув игрушки, он увидел на дне сундука плотные кожаные свёртки, красноречиво пахнущие оружейным жиром. Ну-ка, возьмём самый маленький и развернём… Ого! Пара метательных ножей. Что у них с балансировкой?.. Ух, вот это вещь.       — За мамой как-то капитан воздушных пиратов ухлёстывал, лет пять назад или около того. Он мне и натаскал всяких железок, — пояснил Милт, всё ещё сражаясь с толстолапом — теперь из брюха несчастной игрушки во все стороны летела вата. — Всё говорил, что из мальчиков надо воспитывать мужчин, а не горшечные растения. Он мне даже нравился… Остальным-то её хахалям вообще на меня плевать.       Аксель, только не засмейся, будь добр. Да, женское воспитание и избалованность прут из Милта за версту. Но это не твоё дело, не твоё! Лучше глянь, что в других свёртках… Арбалет?! И ещё один, но этот детский, из него только в забор пулять. Меч… Нет, тоже тренировочный, без заточки. Итого — ножи и арбалет. Всё равно неплохо для маменькиного сынка, только вот болтов нет. Впрочем, достать не проблема. Куда бо́льшая проблема в том, что красуля, похоже, намылился от тебя, Аксель, не отлипать. Иначе с чего такие широкие жесты?       Милт наконец разодрал плюшевого толстолапа до неприличия и вытащил из его нутра кошель значительно солиднее того, что остался лежать на столе.       — Ну вот, — красуля словно и не рыдал пять минут назад, — я готов.       — И это всё? — он правда думает, что деньгами всё решит? Аксель нахмурился. — Так. Ещё — смену одежды, огниво, хозяйственный нож, катушку ниток и пару иголок, флягу, немного лекарств никогда не мешает, и кружку с ложкой хотя бы, и запас еды на первое время, и…       С каждым пунктом Милт обтекал с лица всё больше и больше, а потом выдал:       — А где я всё это возьму?..       — Всё это я вам уже собрала, мастер Милт, — раздался из детской старческий голос. По стенам побежали отсветы от лампы, и на пороге появилась аккуратная старушка в тёмном платье, фартуке и высоком чепце, настоящий образец домашнего уюта и воплощённое клише экономки из хорошего дома. В одной руке у неё покачивалась лампа, через другую была перекинута охапка одежды, Аксель не разобрал, какой — плащи, что ли.       — Лиззия! — выпалил Милт и прыгнул через сундук ей на шею прямо из положения сидя. Откуда в нём столько энергии?       — Тише, тише, мастер Милт, — несмотря на рост и кажущуюся ветхость, старушенция осталась неподвижной, как скала. Точно, экономка. У кого ещё может быть такая моральная и физическая закалка. — Госпожа рекомендует вам переодеться в это. А вас, молодой человек, — очки жёстко блеснули в сторону Акселя, — она пожелала немедленно видеть. Следуйте за мной.       Ма-ать…       — Удачи, — быстро сказал ему вслед Милт.       Всё, Аксель, влип ты, как древесная моль в грязь. Если Фонтин тебя раньше не узнала, то сейчас у неё все шансы. Дыши ровно, чёлку на глаза, Стрелку за пазуху, и молись всем силам мироздания. Это всё та баба с пустым ведром!!!       Он покорно проплёлся за экономкой через весь дом на первый этаж. Здесь тоже было шикарно. Может, не так, как во дворцах на Большой Западной Набережной, но всё равно неслабо. Эти ковры и ткани явно не на рынке куплены. Зеркала — не простецкое молочное дерево и даже не отполированная бронза, а настоящие, стеклянные, в полный рост. Запах дорогих благовоний. Изящные лампы на подставках-каталках. А уж сколько могут стоить огромные букеты живых цветов, украшающие столики-консоли, даже страшно представить. То, что растёт по задворкам Нижнего города, на их фоне — жалкое сено. Ты, Аксель, такой красоты в жизни не видал. Во сколько же обходится привезти живой букет из Дремучих лесов и не уморить за сутки-двое дороги?.. Только представь, как была бы счастлива Люта, принеси ты ей хоть лепесток с этой роскоши. Она ведь так любила цветы…       Щелчок открываемой двери оборвал грустные мысли и заставил собраться. Рановато ты, Аксель, расслабился и поддался воспоминаниям. У тебя впереди — один из самых известных мастеров Лиги Отребья, хоть и не из твоего «крыла». И у этого мастера на тебя большой зуб.       Аксель сжал челюсти и шагнул в дверь, открытую экономкой.       Год назад Лиги Литейщиков и Формовщиков ввязались в очередной конфликт с Лигами Полётов, не простившими внезапное первенство в Нижнем, и раздобыли на соперников какой-то серьёзный компромат. А мастеру Горлопану заказали вернуть опасные бумаги. Филтиус, вэйф из их команды, быстро разнюхал, что конверт постоянно на руках у одного из глав Литейщиков, к которому запросто не подступишься, зато у него есть содержанка. Дальше понятно — выбрать самых юрких и незаметных и заслать проверить шмотьё этого мужика, пока он с подружкой в постели кувыркается. В его-то доме охраны выше крыши, а у Фонтин стража толпами не ходит, а та, что с героем-любовником прибудет, останется с прислугой пивко цедить. Вот мастер и пнул Акселя, Хохмача и Шуршавку, как ловких и надёжных. Полезли ближе к утру, в тот поганый час, когда даже уличные сторожа засыпают. Хохмач, как самый здоровый, подсадил их с Шуршавкой в первое приоткрытое окно и остался пасти улицу, а им надо было найти комнаты Фонтин и обыскать шмотьё этого фраера. Шуршавка взяла на себя будуар, Аксель — самое опасное, спальню. И не ошибся, нашёл этот проклятущий конверт. Вот только накладочка вышла, Фонтин то ли вообще не спала, то ли чувство опасности у неё такое, что проснулась. Ну и… Сигал он в окно, с разбитым лбом, в фонтане стёкол, изрезал все руки, да ещё потом правую вывихнул, неудачно грохнувшись на землю с решётки ограды. Повезло, что табурет прошёл вскользь: чуть ловчее, и Фонтин пробила бы ему висок. А уж каких палок мастер всем троим выдал, рёбра трещали. Потому что дело-то они сделали, но грязно и едва не засыпались.       И вот как после этого стоять перед женщиной, которая тебе чуть башку не пробила и которую ты видел в чём мать родила, пусть даже в темноте — и не заливаться краской, выдавая себя с головой? Лицо уже горит, и нет силы поднять взгляд выше тёмно-серебристого подола.       Потому что она действительно красивая!!!       — Мы с вами нигде не встречались, молодой человек? — голос мягкий, воркующий, а тонкие пальчики с отполированными розовыми ноготками постукивают по резному подлокотнику кресла. Ничего броского, только сапфир в ободке из серебра на среднем пальце и полоска шёлковых кружев на манжете. Но разве этой руке нужно что-то большее?       Даже в горле пересохло. Понятно, почему от неё мужики толпами с ума сходят.       Аксель набрался храбрости:       — Вряд ли, госпожа.       Хотелось бы, чтоб голос звучал не так робко. Но её взгляд — оценивающий, по-женски властный, чуть насмешливый, чувствуется даже тогда, когда сам глаза прячешь. И опять продирает озноб с ног до головы, даже мурашки высыпали. Сам не знаешь, отчего.       — А мне ваше лицо показалось знакомым, — кажется, в голосе улыбка. — У меня хорошая память на лица, да и в темноте я вижу неплохо.       Мамочки!.. Всё-таки запомнила и узнала. Аксель, только в обморок не упади, ладно?       — Но будь по-вашему, не встречались, так не встречались, — улыбка в голосе Фонтин сделалась ещё отчётливее, но тут же сменилась холодной строгостью. — Я хочу знать другое: что вас связывает с моим сыном?       Он сглотнул. Лучше говорить как есть. Тем более Милт наверняка ей всё выложил.       — Случайная встреча, госпожа. Мы познакомились в порту, когда удирали от стражи из Санктафракса.       — И почему же вас, молодой человек, преследует стража из Санктафракса? — говорит, как будто мурлыкает. А ведь может сдать, чтобы прикрыть сынка. Может. Но у тебя нет ни времени, ни возможности думать, Аксель. Принимай решение — врать или говорить правду. И то, и то — одинаковый риск.       — Мой отец учёный, объявленный еретиком за связи с землеведами и исследования грозофракса. Он в розыске. Высочайший Академик недавно узнал, что у него есть сын в Нижнем городе.       Аксель зажмурился и медленно перевёл дыхание. Будь что будет.       Зашуршала шёлковая тафта. Его обдало незнакомым сладким ароматом. Наверное, так пахнут цветы в коридоре… Тёплые мягкие пальцы приподняли лицо за подбородок, отвели волосы и слегка коснулись шрама над виском. От неожиданности он открыл глаза — и встретился с задумчивыми глазами Фонтин, такими же тёмно-синими, как у Милта, как сапфир в её кольце. Тяжёлые каштановые локоны игриво обрамляли обманчиво-нежное лицо, но чуть напряжённые уголки губ и острый подбородок выдавали настоящий характер: твёрдый, коварный и расчётливый. Беда тем, кто ведётся на личико и не замечает этих грозных примет. Вот Хрумхрымс в юбке!       — Что ж, — вынесла вердикт Фонтин после недолгого размышления, — вас ищут одни и те же примерно по одному и тому же поводу. Что вы намерены делать, молодой человек?       — Думал уйти на полгода в Дремучие леса.       — Умно. Только шумиха большая и за полгода вряд ли утихнет, а вдвоём выкручиваться проще, чем в одиночку, — она отпустила наконец его подбородок и отошла к столу. — Мой сын не силён в таких играх, как прятки с тайной полицией Санктафракса, у вас же, очевидно, есть некоторый опыт. Вы неплохо защищали Милта на кладбище кораблей и в канализационных трубах и, полагаю, могли бы и дальше побыть его старшим товарищем и телохранителем — за определённую плату, разумеется.       Ага, и попробуй откажись от места няньки при великовозрастном балбесе, враз отыграется.       Фонтин, по-прежнему задумчиво, на него обернулась. Решает, правильный ли сделала выбор?       — Госпожа, судя по всему, у вас есть какой-то план? — на всякий случай уточнил Аксель, припомнив охапку одежды в руках экономки.       — Да. До утра вас здесь искать не посмеют. Завтра на рассвете доберётесь до Горбача и обратитесь в почтовую контору «Небесный путь». Я когда-то знала её хозяйку, это надёжная женщина. И её катер сейчас в порту. Возьмите. — Фонтин протянула свиток и маленькую, туго набитую сумку. — Отдайте ей письмо. А здесь, — она слегка качнула сумку, — хватит денег нанять её корабль до Четырёх Озёр или Захолустья дважды. На сдачу обустроитесь, а сотня вам лично за услуги. Просто Милту я не могу доверить такую сумму, его обчистит первый же проходимец.       Ох. Сумка-то оказалась неподъёмной. Пока Аксель решал, куда её пристроить вместе с письмом, Фонтин сделала ещё шаг вперёд, наклонилась к его уху и ласково прошептала:       — Только попробуй меня подвести, паршивец, я тебе всё припомню. В Открытом небе достану, и мастер Горлопан уже не спасёт.       Чуть колени от такого контраста слов и тона не подломились. А она ещё потрепала его по щеке, как ручного лемкина, и добавила всё так же ласково, с нежной улыбкой:       — Иди, ласточка, собирайся.       Аксель, ты хоть вспомни, как люди дышат, а? А то взаправду хлопнешься в обморок. Что за шевеление под воротником, у самой руки этого Хрумхрымса? Ой, Стрелка и её заначка сыра… Ма-ать!!!       Лицо Фонтин на мгновение исказилось от боли.       — Цвирк!       — Стрелка! Брось!!!       Ну точно, она решила, что эта опасная персона покушается на её кладовочку! О Небо, только этого не хватало. По счастью, дело ограничилось единственным укусом, Фонтин мгновенно отдёрнула руку. Аксель быстро сгрёб ругающуюся Стрелку в горсть, чтоб не бросилась в лицо «грабительнице»:       — Простите, госпожа! Она всё не так поняла, госпожа! Это не нарочно!       Но Фонтин уже ласково до жути улыбалась и заматывала прокушенный палец шёлковым платком с тончайшей вышивкой. Вместо ответа — лишь царственный взмах рукой: проваливай, пока не передумала. Аксель поклонился, попятился и уже взялся за ручку двери, как она снова его окликнула:       — Кстати, как зовут вашего отца, молодой человек?       Аксель на миг запнулся.       — Извините, — сказал он, опять поклонившись. — Я никогда его не знал.       Да, отмазался вместо ответа. Но Фонтин и так хватает козырей — если захочет свести счёты, то простого уличного мальчишку-шпиона в порошок сотрёт безо всяких дополнительных сведений.       В коридоре вместо экономки его дожидался слуга.       Лишь перед комнатой Милта Аксель смог перевести дыхание и взять себя в руки. Попал, как не ожидал — нянькайся теперь с красулей. Просто восторг. А с другой стороны, вас обоих, считай, на кораблик посадили и платочком помахали. Да ещё профинансировали — сумочка-то по весу тянет тысячи на полторы, причём не в далерах, а в пиастрах. Это стоимость хорошего воздушного баркаса или особняка Фонтин, если без обстановки и рюшечек… Нет, Акселю за надёжность иногда поручали доставлять приличные суммы, но одно дело — подержать в руках и отдать, а другое — получить в пользование и с умом распорядиться.       В детской горела лампа, а экономка завязывала косынку на какой-то деревенской девчонке в тёмном льняном платье и полосатом фартуке. Услышав шаги, девчонка подняла на него наивные глазищи:       — Чего от тебя мама хотела?       Тьфу ты!.. Аксель с нервов едва не расхохотался:       — А девкой был бы краше.       — Ну спасибо, — буркнул Милт, мгновенно надув губы. И тут же снова расцвёл: — А вон твоё платье лежит! Даже не пытайся отговариваться, я один маскарадничать не стану!       Аксель проследил за его пальцем и пожал плечами. Вот и разгадка охапки одежды. В девчонку так в девчонку: в городе ищут явно не двух молоденьких подружек, только что приехавших из деревни искать ме́ста. А по работе и не так рядиться приходилось. Смущаться нечего, хотя, на взгляд товарищей, у него гораздо лучше получалось притворяться нищими стариками. И дело даже не в движениях, которые можно хоть как-то скопировать, а в голосе. Как ни следи, проскакивают мужские нотки. А Милту вообще лучше помалкивать, у него голос ломается, этим никак не поуправляешь.       Аксель выпустил Стрелку:       — Вали на дежурство, хулиганка.       Птицекрыса радостно описала в воздухе круг, устроилась на люстре и принялась рассказывать, как её обидели — целый день таскали за пазухой и не дали загрызть страшную расхитительницу сыра. Аксель только хмыкнул.       Куртку и рубашку можно смело убирать в мешок, а вот штаны — нет уж. Многие девчонки из «почтенного общества» носят штаны под юбками, чтоб не стыдно было махать в драке ногами и скакать по заборам. Знаешь, Аксель, а ведь всё прекрасно складывается. Фонтин неплохо придумала, а ты добавь: в таких платьях и фабричные девчонки могут ходить. И уж точно ни деревенская, ни обычная фабричная девчонка не пойдёт без дела в порт и не станет разгуливать с арбалетом за спиной. А вот контрабандистка и провожающая её подружка-ткачиха… Кстати, куча нижних юбок поможет на первое время спрятать деньги. Уж очень большая сумма на руках и в одном месте, опасно. Как расплатятся с хозяйкой почтового катера, надо будет разделить золото на двоих, распихать по всем щелям.       Ну вот, теперь фартук и сверху длинную суконную безрукавку, которую могут надеть и мужчина, и женщина. Благодарение небесам, что девочки носят на себе столько тряпочек: понять, что ты парень, можно, только если руками где не надо полапать.       Аксель откинул пятернёй чёлку и придавил косынкой. Это Милту навязали по-обычному, чтоб сзади бантик. А он по-другому сделает. Концы сюда, теперь подвернуть и два хитрых узла сбоку. Для тех, кто умеет читать знаки, он теперь подручная контрабандистов. Ещё б глаза подвести смесью сажи и жира, чтоб хоть как-то на девчонку походить, но это и с утра можно.       — Ну, молодая госпожа, — он пресерьёзно обернулся на давящегося смехом Милта и пару раз хлопнул ресницами, имитируя девчоночье кокетство, — и как же ваше имя?       Тот замахал руками:       — Ой, Рябой, с тобой от смеха помрёшь! Больше так не делай, народ перепугаешь!       Ну спасибо, что напомнил, кто здесь и так-то не фонтан, а на фоне юной синеглазой красотки, в которую превратился Милт, страшнее бухого Хрумхрымса. Кстати, да, как бы не привлечь внимание уличных повес. В виде девчонки Милт выглядит немного старше, чем есть на самом деле, прямо невеста на выданье. Будешь ты, Аксель, отбиваться за двоих от всех, кто захочет подъехать к красуле. Фирменная кровожадная улыбочка на рябой роже — и, возможно, сами отвалят.       — Итак, госпожа, ваше имя?       — Ой, не знаю, — продолжал закатываться Милт. — Ну, пусть будет Рукия.       — А меня можете звать Лютинией.       Прости, Люта. На твоё имя отзываться проще, чем на любое другое.       Экономка хмуро наблюдала за их паясничаньем.       — Вы не должны оставаться в этой комнате, мастер Милт, — поставила она точку в веселье. — За домом могут наблюдать. Спускайтесь по чёрной лестнице, а мне придётся вас оставить — к госпоже скоро прибудет гость.       — Ну, дожили, — всплеснул руками Милт ей вслед. — В собственном доме и прячусь, как ночной вэйф от солнца.       — Это разумно, — Аксель упихал собственную одежду в мешок. — Кстати, Рукия, не забудь арбалет и ножи. Сюда ты теперь долго не вернёшься, а хорошее оружие пригодится.       — Они вообще-то тебе, а я не собираюсь таскать лишнюю тяжесть!       — Договорились, мне арбалет. А ножи так отбалансированы, что даже криворукий в цель попадёт, так что не спорь и бери.       Милт картинно вздохнул, закатил глаза, но за оружием в спальню завернул. Интересно, он всегда будет так себя вести? Но бежать больше некуда. Ты, Аксель, заключил договор с Хрумхрымсом, теперь отдувайся. Отребье не уважает тех, кто берёт на себя обязательство и не выполняет. А неуважение проявляется вполне конкретно — спустят в слив, как Угря, или пырнут ножом. Ты, Аксель, сам себе сковал проблему, взяв мальчишку под защиту ещё утром. Как не единожды говорила госпожа Твердопух, доброта — твой враг. Раньше надо было думать, а теперь уж поздно.       Всё та баба с пустым ведром.       Остаток дня и ночь они провели в большой полуподвальной комнате, отведённой для прислуги. Пока наверху царила суета, связанная с приездом важного гостя, Милт успел наесться за троих, а позже в лицах разыгрывал их беготню по городу и жизнь в Санктафраксе, веселя слуг. Стрелка ловила жуков-пауков под потолком, рассказывая на своём птицекрысьем, какие они тут вкусные. Аксель, слишком уставший, чтобы приструнить Милта за длинный язык или отслеживать перемещения Стрелки, тихо кемарил на лавке. Его немного знобило и болела голова — должно быть, от усталости. Потом их обоих устроили спать в самом тёмном углу, а едва начало светать, разбудили, наскоро покормили и выставили за порог с чёрного хода. Две девушки, одна прехорошенькая и наивная, а другая — проныра-контрабандистка, у дома одной из предводительниц городских шлюх не должны вызвать подозрений ни у стражи, ни у соглядатаев из Лиги Отребья. Кто-то из мелких бандиток встретил смазливую деревенскую лохушку и попытался пристроить, так сказать, на работу в расчёте на небольшую мзду с обеих сторон. Обычное дело.       Аксель глубоко вдохнул серый, влажный, липкий воздух. Душно. Ветер пришёл с Топей и весь день будет как противный кисель. Половины ночи на отдых после такой беготни и нервов было мало — всё ещё знобило, горел вчерашний порез, а тело и голова были словно вырезанные из свинцового дерева. Но отдохнуть они и на корабле успеют.       — Пойдём, Рукия, — велел Аксель.       Милт оглянулся на дверь и покорно поплёлся следом. Можно было сразу нырнуть в проулок и через пару перекрёстков оказаться на набережной, а там — по прямой до Горбача, но Аксель очень хорошо знал, что красуля сейчас чувствует, и повернул на Дубояблочковую, чтобы дать ему на прощанье взглянуть на дом.       Они вышли на широкую мостовую. Гасли фонари, в которых почти до дна выгорело масло. У особняка напротив дворник уже подметал въезд. Мимо прошагали две служанки с огромными корзинами, спеша на рынок, к свежему привозу зелени и овощей. Милт, конечно же, уставился на родной дом — сонный и серый в этом маятном душном утре; Аксель проследил его взгляд — и понял наконец, почему всю ночь особняк Люции Фонтин никто не беспокоил.       Мастер не зря заставлял его учить гербы и эмблемы Лиг, частные экипажи и воздушные ялы. И расфуфыренную городскую лодку, пришвартованную во дворе, Аксель опознал сразу.       Твою мать.       — Эй, Рукия, — он пихнул локтем Милта, стараясь не ухмыляться во весь рот. — А знаешь, с кем мы сегодня ночевали под одной крышей?       — А? — красуля обернулся, и стало ясно, что у него опять глаза на мокром месте и мысли не о деле. — Понятия не имею.       — Кто текущий поклонник твоей матери? А зря, это многое объясняет.       — Да мне всё равно, — Милт всхлипнул и украдкой вытер ресницы.       Уже не сдержать рвущуюся улыбку. То-то стражу сдуло!..       — Неужели? — хихикнул Аксель.       — Ну валяй, говори, кто, раз умнее всех… Лютиния.       — Ты не поверишь, — он ещё раз оглянулся убедиться в том, что ему не померещилось в мареве рассвета. Нет, всё точно. Личный герб, тончайшая резьба в виде летящих птиц на носу лодки, пурпурный тент с золотой бахромой над пассажирским сидением и, само собой, охранник, дремлющий на носу.       Аксель подавился хихиканьем:       — Теперь ясно, чего санктафраксовские облезли и не припёрлись с обыском. Вот думаю, какая рожа стала у их милости Высочайшего Академика, когда ему доложили, чей ты сын и какое нынче положение в обществе занимает твоя матушка? Я просто пытаюсь представить, как это выглядит со стороны — знаешь, они ведь решат, что с тетрадью всё спланировано и у Санктафракса полный провал…       Кулак Милта въехал ему под рёбра:       — Ты будешь уже говорить или нет?       Ага, пробудился интерес. Всё лучше, чем сопли лить. И Аксель торжествующе закончил:       — Тайная полиция в панике, готовится к политическому скандалу и поневоле даёт нам фору. Высочайший Академик глотает сердечные капли и молится Небу, чтобы ты не пришёл домой. — Он опять подавился смехом под укоризненно-гневным взглядом и выпалил: — За твоей матушкой-то волочится сам Сименон Зинтакс!!!