Невесты неба

      Ох и хозяйка в этой таверне. Милт как увидел чудо в перьях, так едва не рухнул. Он же не виноват, что матушка привила ему хороший вкус, и дородная малиновая шрайка в ярко-зелёном платье выбила его сознание куда-то в Верхнее небо, даже проблемы на миг забылись. Воистину, шраечий клюв — шраечий вкус. Лишь бы пёстренько. А каково окружающим смотреть на этот калейдоскоп, а? Глаза от неё лопнут!       С другой стороны, даже со шрайкой лучше, чем с тем психом-капитаном. Вот уж от кого Милт натерпелся!.. Сначала Рябого, бестолочь, куда-то унесло, едва стоило отвернуться купить орешков, потом этот пристал: «Синеглазка, ты что, тут одна?», — и не отвяжешься никак. Прилип, как царап-ягода к штанам, фиг стряхнёшь. И Рябой нарычал, как будто он виноват. Да потом эта воровка… Словом, чудо в перьях было последней каплей за одно короткое утро. Что-то новая жизнь, в которую Милт так внезапно угодил, полна дивных впечатлений. А он-то думал, что вчерашний денёк — уже предел возможного. Ошибся.       Сейчас Рябой метался по простыням, пытаясь сорвать мокрые полотенца с груди и лба, и бормотал что-то бессвязное. Милт снял с него все девчоночьи тряпки, небольшую тяжёлую сумку, нож в потёртых деревянных ножнах и даже обувь, а теперь пытался удерживать, чтобы тот хоть с постели не навернулся. Стрелка суетливо бегала по спинке кровати, то заглядывая в лицо хозяина, то чирикая на Милта, а тот кусал губы и понимал — дело плохо.       Матушка долго старалась пристроить его на тёплое местечко, пользуясь многочисленными связями, но он нигде не прижился, пока сам не сбежал на корабли из-под её надзора. Одним из таких местечек была должность помощника аптекаря. Милт проработал там целых три недели, и, возможно, продержался бы дольше, если б однажды не перепутал флаконы и, как в старом анекдоте, не продал одной противной матроне слабительные капли вместо средства от кашля. Главное, никому не докажешь, что не нарочно… Однако за время работы в аптеке Милт успел запомнить много полезного. И сейчас, глядя на пылающее лицо и, словно для контраста, белые, холодные пальцы Рябого, он начал паниковать. Этот жар вообще чем-нибудь можно сбить? А ещё хуже выглядела повязка на вчерашнем порезе — на ней проступило бурое влажное пятно, и оно плохо пахло. Если б Рябой не метался так сильно, Милт попробовал бы её развязать и посмотреть, что там, но едва стоило отпустить больного, как тот порывался куда-то вскочить и бежать. Или хотя бы сорвать компрессы.       Стукнула дверь. Милт оглянулся.       — Вот, профессор, — прокудахтала в коридоре хозяйка таверны, и в комнату, пригнувшись, вошёл сухопарый старик, лысый, как коленка, зато с пышными усами. Одежда на нём выглядела простой и поношенной, но чистой, в руке — трость, через плечо — объёмная сумка.       — Так, так, — сказал он. — Ну-ка, милая, откройте окно, впустим немного воздуха.       Ох. Дурацкое платье. Милт совсем забыл, что надо играть роль девушки. Хотя шрайка опознала в нём мальчишку, но, похоже, не стала об этом болтать с посторонними.       Он нерешительно выпустил Рябого, сделал шаг и дёрнул защёлку. Створка с тугим скрипом подалась, уличный шум сразу стал намного громче.       Врач — ну это же врач, да? — наклонился над Рябым:       — А, старый знакомый. Ну-с, поглядим…       Костлявые пальцы в непонятных жёлто-коричневых пятнах крепко взяли запястье Рябого, чтобы сосчитать пульс.       — Его, по-моему, с утра немного знобило, — доложил Милт, теребя фартук и стараясь говорить как девчонка. — А потом он на улице упал, и теперь ему всё хуже. Жар никак не сбивается. Что с ним? — шрайка всё ещё стояла в дверях, и Милт не решился продолжить. Но то, что он видел, очень походило на начало чёрной лихорадки. А если так… В ушах ещё стояли угрозы хозяйки: «Я заразу держать не стану». О Небо, только не чёрная лихорадка! Она же прилипчивая!..       Старик, которого шрайка назвала профессором, тем временем успел не только сосчитать пульс, но и заглянуть Рябому в горло, под веки, послушать дыхание, прощупать живот и шею под челюстью, бормоча что-то о прекрасных, превосходных, ярких симптомчиках.       — Что с ним, профессор? — шрайка втиснулась в дверной проём и подбоченилась.       — Похоже на чёрную лихорадку, — ответил тот, как отмахнулся, и полез в свою сумку. Милт от его слов чуть не упал в обморок и ухватился за подоконник.       — То есть это зараза? — хозяйка встопорщила яркие перья, а её пронзительные глаза нехорошо сузились.       — Я сказал, похоже, — отрезал профессор. — Но не сказал, что это она. Милая, — он глянул на трясущегося Милта, — отойдите-ка от окна, мне нужно больше света.       Из сумки на свет появился широкий пенал из чёрной кожи. Профессор отстегнул крышку и развернул его — внутри оказались пинцеты, непонятные щипчики, разнообразные ножницы жутковатого вида, пугающие ланцеты и длинные кривые иглы вроде сапожных. Старик выбрал самые обыкновенные ножницы и ловко сре́зал бинт на запястье Рябого.       — Вот сколько раз я ему говорил не лазить во всякие пакостные места, но у него в одно ухо влетело, в другое вылетело, — ворчал он, разворачивая порез к свету. — Милая, не знаете, откуда у него это украшение?       Неглубокая царапина выглядела ужасно. Она мокла, отвратительно пахла, а по краям виднелись странные ярко-розовые наросты вроде валиков, совсем непохожие на засохшую кровь.       Милт сглотнул тошноту и с трудом отвёл глаза. Его зашатало.       — Мы вчера были на Могильнике, — выдавил он слабо. — Рябой спас меня от головонога…       — …по рецепту моей драгоценной внучатой племянницы, — закончил старик. — Вот шалопаи, уши бы надрать вам всем. Что ж, — он обернулся к хозяйке, — мамаша, извольте-ка лампу поярче, а то больно тёмная комната. Будем чистить.       — А что это? — прошептал Милт, пока старик доставал из сумки и заправлял спиртовку.       — Биота Могильника, — непонятно ответил профессор. — Аксель вечно забывает, что живёт в Крае, где есть замечательное правило, спасшее немало жизней. — Тут Милт едва не переспросил, кого старик имеет в виду, но вовремя сообразил, что у Рябого должно быть не только прозвище, но и имя. — Хоть вы запомните, раз у него в голове не помещается: если что-то не пытается вас съесть, это не значит, что оно не пытается вас убить. Вот эта розовая прелесть — ядовитая плесень, севшая на рану. Вызывает жар и бред, а в перспективе — гангрену. Но она меньшее из зол, — он покачал головой, возвращаясь к сумке и доставая аптекарские банки-склянки. — В кровь попали зародыши небесных уточек, а кое-кто вовремя не озаботился симптомами. Уточек вправду можно спутать с чёрной лихорадкой, но это всего лишь крепкий молодой организм пытается с ними справиться. А мы ему сейчас поможем… Плесните-ка воды в этот стаканчик, ровно досюда, — и он протянул Милту стеклянную мензурку, ногтем подчеркнув нужное деление.       Что ж. С лабораторной посудой управляться не впервой. Милт быстро налил воды и зачарованно проследил, как старик капает в мензурку густую тёмно-синюю жидкость. Туда же стеклянной лопаточкой он отправил кусочек оранжевой пасты из другой склянки и тщательно переболтал. Смесь стала красновато-бурой, как свернувшаяся кровь, но, вопреки ожиданиям, пахла вовсе не противно. Приподняв Рябого, профессор по капле, из пипетки, вливал ему в рот лекарство, пока хозяйка ходила за лампой, а потом оставил это на Милта, а сам взялся прогревать свои щипчики и ножнички на спиртовке. От такой картины Милту вовсе подурнело. Он всегда боялся крови, а докторов с их пыточными инструментами — и того больше.       — Придержите юношу, — велел ему профессор, надевая очки с сильными линзами. — А вы, мамаша, светите.       Хозяйка таверны шумно вздохнула, но подчинилась, ни словом не переча. Милт уложил пылающего Рябого на колени, обхватил изо всех сил и зажмурился. Вот ведь влип! Чего только он не перенёс за полтора дня из-за этого бандюгана… Но, с другой стороны, это из-за него Рябой в таком состоянии — если бы не порезал руку, Милта б наверняка съел головоног. И ведьма с плотов сказала, что на этого парня можно положиться.       Милт вдруг понял, что совсем не хочет потерять Рябого, хоть он и вредный.       Казалось, что это никогда не кончится — дёрганье тяжёлого тела в руках, противное звяканье, запахи спирта и лекарств, невнятное бормотание старика и встревоженные трели ручной птицекрысы, переживающей за хозяина, но слишком напуганной, чтобы напасть на трёх противников разом. Наконец, через целую вечность, свет лампы потух, а профессор отошёл от постели:       — Всё, милая, можете не держать.       Милт с трудом разжал руки. Рябой по-прежнему тяжело дышал, но перестал метаться, а жар, кажется, немного спал. На повреждённом запястье теперь белела чистая аккуратная повязка, совсем не похожая на желтоватую старую тряпицу, которой он вчера замотал порез. Профессор опять рылся в сумке; грязные инструменты были завернуты отдельно.       — Что ж. Сделали что могли, — заключил он, намешивая очередную микстуру. — Аксель у нас юноша крепкий. Будем надеяться, что сейчас, когда мы вычистили рану, его организм справится с уточками.       — То есть может не справиться? — завопил Милт на всю таверну.       — Кризис ещё впереди. — Успокоил, называется! — Думаю… — он оценивающе поглядел на Рябого, — …мы всё увидим часам к восьми вечера.       Милт отвалился на спинку кровати. Нет. Он этого не вынесет. Это нечестно!!!       Профессор выставил на тумбочку два пузырька.       — Вот из этого, — он указал на склянку побольше, — по шестнадцать капель каждый час. Продолжайте обтирания водой с уксусом. Если жар опять начнёт расти и вернётся бред, то дайте второе, чайную ложку, не разбавляя. А так — постарайтесь поить как можно чаще, чтобы не сгущалась кровь. Я зайду к восьми.       Милт поднялся и неловко поклонился:       — Спасибо… сэр. Сколько с нас?       — За микстуры — три далера, а про остальное говорить рано. Пусть сначала кризис переживёт.       Милт только слабо застонал, отсчитывая монеты. Спасибо за моральную поддержку. А если Рябой тут у него на руках окочурится? Что ему тогда делать?       Профессор повесил сумку на плечо и взял трость. Хозяйка таверны услужливо распахнула дверь, пропуская его в коридор. Надо же, как притихла и слушается — видимо, глубоко уважает.       А вообще, кто он такой?       Но сейчас Милта куда больше интересовало другое.       — Простите, сэр, — решился он спросить, когда старик уже выходил. — А что будет, если он не справится?       Профессор обернулся и задумчиво оглядел их обоих — разметавшегося Рябого и Милта в сбитой косынке и помятом платье.       — Уточки выведутся, — ответил он наконец. — Начнут быстро расти. И закупорят сосуды, перекрыв ток крови. Вообще, редкий и крайне любопытный случай. Но для больного это означает лишь одно.       И он вышел, не продолжив, но и так стало понятно.       Если это случится, Рябой умрёт.       Окно Милт оставил открытым: так с трудом, но было слышно бой часов на городской ратуше. Он уже трижды влил в Рябого капли профессора. И вправду они хорошо помогали: жар не прошёл, но заметно уменьшился, руки согрелись и порозовели, дыхание сделалось спокойнее, и сейчас Рябой просто спал, даже не пытаясь сбросить одеяло. Немного хотелось есть, но Милт боялся хоть на миг его оставить. А вдруг опять начнёт бредить и пытаться убежать? Сиганёт в окно, и что тогда?       В дверь легонько постучали.       — Да? — Милт выпрямился, лихорадочно поправляя фартук. И косынку, как назло, снял… Ах, Хрумхрымс!       Петли скрипнули, дверь приоткрылась. Стукнули деревянные подошвы дешёвых туфель-сабо, которые носили многие горожанки, чтобы спокойнее перебираться через лужи и грязь. На пороге появилась хорошенькая юная служанка с подносом, полным аппетитно пахнущей снеди.       — Чего уставился? — весёлым шёпотом спросила она. — Забирай!       Впервые за весь день Милт отчаянно пожалел, что переодет девчонкой. Даже с пиратом не так досадно было, потому что там хоть маскарад удался. А эта служанка, похоже, обо всём догадалась, или ей хозяйка сказала. Стоять в платье и переднике перед девчонкой, которая всё знает и посмеивается в кулачок — стыд и позор.       Он шмыгнул носом и забрал поднос — накрытая крышкой глиняная миска источала приятный запах тушёного мяса с овощами, высилась аппетитная горка пирожков, грела душу огромная кружка горячего сбитня… Девчонка хихикнула:       — Лопай. — Она воровато выглянула в коридор и прикрыла дверь. — Чего профессор сказал про Рябого? От мамаши разве узнаешь…       Милт поставил поднос на тумбочку и надкусил пирожок, тёплый и ароматный, только что из духовки. А выпечка тут вкусная. Очень даже.       — Вы чего, знакомы? — уточнил он, жуя. Пирожок оказался с тильдятиной.       Служанка фыркнула:       — А ты как думал? Он тут часто бывает.       — Плохо с ним, — Милт сник, но тут раздалось настырное попискивание, и к пирожку слетела нахальная птицекрыса. Он даже вздрогнул, когда маленькие цепкие лапки загуляли по рукаву.       — Привет, Стрелка, — служанка протянула руку и провела пальцем по её спинке. — Кстати, парень, учти — она любит воровать начинку из пирожков и ячмень из супа, так что следи за едой. Ну так, чего с Рябым?..       — Подцепил в кровь паразитов на Могильнике, — Милт даже не стал сгонять нахальную птичку. Пирожок, конечно, вкусный, но ведь она тоже голодная, да ещё успела вцепиться в фарш. Пусть лопает, не доедать же за ней. — Профессор этот лекарств надавал и велел каждый час поить.       Служанка подошла к кровати, не спросив разрешения, и задумчиво поглядела на спящего Рябого. Она что, его девушка?.. Да нет, вроде ведёт себя не как влюблённая, скорее родственница. Только на лицо ни разу не похожи. Рябой не слишком симпатичный и вообще бледная немочь, а эта прехорошенькая и кровь с молоком. Или они просто знакомые? И вообще, какая ему разница, в каких они отношениях…       — Ты ешь пирожки. Я, если что, ещё напеку, — сказала служанка, не оглядываясь.       Это она сама? Ого… Милт сунул в рот второй пирог. М-м-м, вкуснятина.       Служанка поцокала языком:       — Слушай, если устанешь с ним нянчиться, позови меня, подменю. Мамаша, конечно, не велит тебе по таверне разгуливать, но я постоянно из зала в кухню бегаю, можешь помахать с лестницы, если нужна помощь. А то я знаю — прочухается и тут же гадости начнёт говорить, никакого терпения на него не хватит.       — Вот это точно!.. — не утерпел Милт. А служанка правда знакома с Рябым. Может, не только с ним? — Слушай, а профессор — он кто вообще?       Девчонка пожала плечами.       — Не знаю, всякое болтают. В наших кварталах он вроде врача для бедных, даже денег часто не берёт. У него золотые руки, самых безнадёжных вытаскивает и мог бы стать известным доктором. Но он богачей не любит и не хочет вступать в Лигу, понимаешь?       — Не-а. Не понимаю, — вздохнул Милт, запихивая в рот четвёртый пирожок. Этот оказался с кашей — простецкий, но потрясающе вкусный. — Если есть возможность стать знаменитым, найти учеников или последователей, и вообще…       Служанка поглядела на него исподлобья.       — Может, он просто не хочет, — сказала она. — Нам с того даже лучше. Другие доктора бедняков не очень-то жалуют и не очень-то лечат.       Милт смутился, припомнив, как кривил нос его хозяин-аптекарь, когда на пороге появлялись какой-нибудь старичок в обносках или печальная худая вдова в залатанном платье, и спрашивали самых дешёвых средств, совсем понемногу. И как он готов был целовать пятки богачам с надуманными болезнями и толстыми кошелями. И как от этого было противно. Может, девчонка права, и добрая слава среди обездоленных стоит дороже пресмыкательства за деньги?       Только кушать тоже хочется.       — Как тебя зовут-то? — спросил Милт. — Не кричать же «эй, ты».       — Матти, — хихикнула она. — В смысле, Матильда.       — Знаешь… — он на миг замялся. — У тебя отличные пирожки, Матти.       — Знаю, — хихиканье стало чуть громче. — Потом ещё принесу. А пока доедай, кудряш.       И, без стеснения потрепав Милта по щеке, она выпорхнула из комнаты.       Вдалеке зазвонили колокола, отмечая новый час. Милт сунул в рот последний кусочек пирога, взял пузырёк и старательно отсчитал шестнадцать капель в ложку.       — Ну-с, больной, — шутливо пробормотал он, — готовьтесь.       Бурая микстура влилась между губ Рябого, кадык слабо дёрнулся от глотка.       — Червяника.       Милт вздрогнул и чуть не выронил ложку. Голос прозвучал тихо и сипло, но слово Рябой выговорил совершенно отчётливо.       — Ч-что?..       Рябой приоткрыл мутные глаза.       — Червяника, — повторил он. — Ненавижу.       — Ну, знаешь, — возмутился Милт. — Лекарство не обязано быть вкусным! А лечиться — надо! И вообще, лежи и не дёргайся. — Он сел на край кровати и шумно выдохнул. — Уф. Хвала Небесам, хоть в себя пришёл.       Мутный взгляд сфокусировался на нём:       — Ты… кто?       — Ну здрасьте! — Милт всплеснул руками. — Я тут убиваюсь целый день, лекарства в него вливаю, а вместо «спасибо» теперь вот так? Да я чуть от ужаса не помер, когда ты в обморок хлопнулся и оставил меня разбираться с этим пиратом! Вот не буду с тобой нянькаться, и помирай тут сам один!!!       Рябой прищурился, вглядываясь в его лицо.       — А… вспомнил.       Его глаза опять закатились.       Вот правильно сказала Матти, только придёт в себя, сразу гадостей наговорит. Ну что за человек, с ним просто невозможно. Милт потрогал лоб Рябого: всё ещё горячий, но не настолько, насколько был.       — Где мы? — не открывая глаз, спросил тот.       — Не знаю, в какой-то таверне. Нас сюда тот пират притащил. А я с испуга даже название не поглядел, — вздохнул Милт. И, не удержавшись, совершенно искренне добавил: — Как же я рад, что ты очнулся. Может, всё не так плохо. Водички дать? А то велено тебя поить как можно чаще.       В ответ донеслось невнятное «угу». Милт плеснул воды в кружку и помог Рябому напиться, не прекращая болтать.       — Я так понял, тебя тут знают. И хозяйка, и прислуга, и профессор этот, который врач. Ох, и хозяйка! Жуть. Я чуть не обделался, когда она на меня зыркнула… Я как-то со шрайками не очень, да и вижу редко, а тут — такая. Зато пирожки у них вкусные! Если б знал, что очнёшься, я б тебе оставил, но у нас ещё какое-то рагу… Будешь? Нет? Ну и зря, мне больше достанется. О, смотри, Стрелка тебе рада. Кыш, пернатая, не лезь человеку в лицо, ему и так плохо… А пирожков Матти ещё принесёт, обещала.       — Матти? — слабо переспросил Рябой. — Шрайка… Мы что, в «Дубе-кровососе»?!       Он распахнул глаза и рванулся, чтобы сесть. На его лице отразился нешуточный испуг.       — Эй, ты чего? — Милт быстро придавил его обратно к подушкам. — Куда собрался, а ну лежи!       — Ты не понимаешь, — лихорадочно забормотал Рябой. — Здесь опаснее, чем на улице! Твердопух — пиратская мамаша. На неё работает куча головорезов, и все у неё в долгах, и что она скажет, то и сделают. И у неё таверновый вэйф.       — Вэ-эйф… — протянул Милт. — Ну и что?       — Как что?! — Рябой снова попытался сесть. — Тетрадь с «Молнии», идиот. Если Форфикюль услышит, нам крышка!       — Не знаю, я про неё вообще забыл, — сморщился Милт. — Мне не до ерунды. Ты тут в Открытое небо чуть не отправился, и каждый час надо капли давать, и следить, чтобы хуже не стало. А профессор сказал, что вечером у тебя кризис может наступить. И лучше я подумаю об этом! — ультимативно закончил он. Глупости какие-то несёт… Нашёл, из-за чего переживать — из-за разбитого корабля, да пусть тот хоть провалится. Может, «Молния» вообще затонула в Топях вместе со всем грозофраксом. А Рябой — вот он, и ему плохо. — Лежи, короче, и не дёргайся. Об остальном подумаем, когда поправишься.       Рябой покорно обмяк — или рывок съел все его силы. Через пару минут раздалось сопение, ровное и тихое, и стало ясно, что он снова провалился в сон. Ну и хорошо, это для него сейчас лучшее лекарство. Милт забрал с подноса миску, уселся на подоконник и принялся за нечто среднее между густой похлёбкой и жидковатым рагу. Блюдо ещё не до конца остыло благодаря глиняной миске и крышке. Пряное, вкусное и сытное, пальчики оближешь! Стрелка попыталась спорхнуть на край миски и проинспектировать содержимое, но тут уж Милт не уступил:       — Кыш! Пирожок свой доедай, зараза.       Птицекрыса ответила недовольным чириканьем, перелетела к Рябому и приютилась под подбородком, трогательно попискивая, словно жаловалась на обиды от злых людей. Милт показал им язык и принялся глазеть в окно, на горожан и проплывающие над городом корабли и ялики. Странно, он впервые чувствовал себя вне привычной бурной жизни, словно сидел за толстым стеклом. Вон они все, бегают, суетятся, решают повседневные проблемы. А его словно накрыло гигантским колпаком, напрочь отрезало от мира, и исправить это может лишь одно — палуба под ногами.       В небе ему нравилось. Да, там почти никогда не давали отдохнуть или выспаться, да, на него наваливали все дела, которые другим было лень или некогда делать, но зато он чувствовал свою нужность, а порой даже необходимость. Ещё бы! Не экипаж, а растяпы. Только и слышалось: «Кто засунул это? Кто спрятал то?» — так нечего раскидывать! А рулевой вообще под ноги не глядел и постоянно спотыкался о ведро, когда он драил палубу, и за это тоже влетало. Но всё равно, небо — это небо. Если б можно было выбирать, то лучше на корабль, чем так, как сейчас.       Милт вылизал миску, выпил половину остывшего сбитня. Жизнь налаживалась, но теперь стало ужасно скучно. Он зевнул. Ничего же не случится, если он прикорнёт на полчасика? Кровать вон какая широкая, а Рябой свернулся с краю, поближе к окну, и сопит себе… Места хватит. Всё лучше, чем глазеть на улицу и маяться от безделья. Встал рано, ещё до рассвета, теперь глаза сами слипаются.       Подушка оказалась жестковатой. Милт завалился поверх одеяла, поёрзал, но всё же пристроился поудобнее, сомкнул веки, и…       …Он резко сел. Как? Когда?! В комнате сделалось совсем мрачно, а крыша напротив сияла от последних закатных лучей. Всё проспал! Идиот, тупица! Надо же было каждый час давать лекарство! Сколько доз он пропустил?!       Вдалеке пробило половину восьмого. Милт лихорадочно накапал лекарство в ложку и попытался влить в Рябого. Тот глухо застонал, не просыпаясь. Стрелка опять сидела на спинке кровати и чистила шерсть. Немудрено, что перебралась туда — жар вернулся, Рябой снова беспокойно ворочался и тяжело, хрипло дышал, словно глотал не воздух, а воду. Что там профессор говорил — другую микстуру, полную ложку? Где этот проклятый пузырёк…       Дверь без стука отворилась и вплыла лампа. Милт как раз заливал лекарство в рот не сопротивляющемуся Рябому и не мог обернуться, но узнал постукивание сабо.       — Профессор здесь, сейчас поднимется, — сказала Матти. — А я вперёд пошла, чтоб занести свет.       — Я всё проспал, — простонал Милт.       — Ничего, — Матти поставила лампу на тумбочку и подошла к кровати. — Я давала ему лекарство. Как ты и сказал, каждый час.       — Но ты же не знаешь, какое и сколько!..       — Вот этот початый и неплотно закрытый пузырёк, — она ткнула пальцем в правильном направлении. — А что шестнадцать капель, у мамаши спросила. Ты так спал, что жалко было будить, — она осеклась и шикнула: — Профессор идёт. Косынку надень, соня.       В коридоре уже слышались тяжёлые шаги и стук трости. Милт перевёл дыхание. К Хрумхрымсу косынку. Важно, что лекарство давали, а то как бы он в глаза врачу поглядел?       Маленькие руки уверенно коснулись его головы. Он вздрогнул: Матти, не дождавшись, сама повязывала ему головной убор, скрыв лохматые кудри.       — Спасибо, — растерянно шепнул он.       — Не за что, кудряш, — толкнулось в самое ухо, и Матти, быстро отступив, присела в глубоком книксене навстречу входящему профессору.       Милт встал и неловко поклонился, чувствуя себя то ли пугалом, то ли идиотом. Скорее бы покончить с дурацким маскарадом.       — Как себя чувствует больной? — с порога спросил профессор.       — Около часа дня проснулся, попил воды и снова заснул. Температура падала, но сейчас опять — вот, — пробормотал Милт виновато.       — Мы дежурили по очереди, сэр, — добавила Матти, подставляя профессору кресло. — Жар начал возвращаться около часа назад.       — Немного раньше, чем я думал, — пробормотал старик под нос, считая пульс Рябого. — Ну что ж… Мне придётся пару часиков здесь посидеть. Вы, милая, можете быть свободны, — кивнул он Матти, и та, ещё раз присев в книксене, вышла, плотно закрыв за собой дверь.       Милт уставился в пол и спросил:       — А мне что делать, сэр?       — Ждать, — спокойно ответил профессор.       Милт хотел было сказать, что он и у аптекаря поработал, и в Санктафраксе лаборантом был, всё знает, всё умеет и может помочь. Но, едва представил себе, как его заставят заняться перевязкой, или доверят все эти щипчики и ланцетики… Ой, нет. Но всё же он не удержался:       — А ему не надо отворить кровь? — ужас, если надо. Милт несколько раз в жизни через это проходил, и как-то не хотелось присутствовать при процессе, даже если это не с ним. Однако, к его тихой радости, профессор лишь фыркнул с презрением:       — Напрасный труд. Запомните, милая, этот способ годится лишь в одном случае — если у больного развивается апоплексический удар прямо у вас на глазах, а из медицинских средств под рукой только ланцет. Во всех остальных случаях кровопускание только вредит. — Он с треском размял костлявые пальцы и принялся рыться в сумке. — По крайней мере, пока не будет придумано средство извлечь всю кровь, процедить её от паразитов и влить обратно, не убив при этом пациента.       Милт перевёл дух.       — А аптекарь, у которого я… работала, говорил, это самая польза…       — Аптекарь!.. — профессор поджал губы и покачал головой. — Милая, давайте просто не будем это обсуждать. У него свои методы, у меня свои. На данный момент молодым человеком занимаюсь именно я, а не ваш хозяин, и прошу, не надо советов. Договорились?       Щёки отчего-то загорелись. Вот как обычно — молчи, дурак, за умного сойдёшь. Но он же только спросил, чтобы решить, не пора ли искать убежища в коридоре…       — Извините, сэр, — пробормотал Милт смущённо.       Сесть было не на что, стоять столбом неизвестно сколько времени тоже не хотелось, и он пристроился у подоконника глазеть на улицу. Снова это дурацкое чувство отрезанности от мира. Тут — напряжённая тревога, а там, внизу, начинается самый разгуляй. Из окон первого этажа несёт элем и весельем, гремят песни, к дверям трактира то и дело подходят самые разнообразные личности — в основном пиратской наружности, даже целыми экипажами. Как там сказал Рябой, хозяйка крышует пиратов? Оно и видно. Команда «Тихохода» избегала подобных злачных мест, предпочитала таверны потише и поуютнее. И как это стража до сих пор не прижала шрайку, если у неё настолько откровенное пиратское гнездо? Вон, дядя Дуболист, штурман с «Тихохода», рассказывал, как в дни Великой Битвы Галеонов городские власти вместе с Палатой Лиг сожгли пару десятков таких заведений, кое-где вместе с хозяевами и даже с посетителями. От пиратства это, правда, не спасло, но проблемы вольному братству правительство обеспечило.       До носа долетел сильный запах лекарственных трав. Милт вздрогнул, стараясь не прислушиваться к звону пузырьков. Помогать его не звали, идей и советов не хотели, значит, можно и не оборачиваться.       Да, пираты серьёзно зависят от таких местечек — таверны для них не только база, но и место, откуда по городу расходится подпольное сырьё из Дремучих лесов. И вот не надо вот думать, что Милт совсем дурак, после «Тихохода» он в таких вещах разобрался.       Он прикусил губу, мысленно повторяя старый урок от дяди Дуболиста. Тот как-то под вино рассказал: в Нижнем городе два потока контрабанды. Первый — тот, что Лиги возят сами для себя, минуя пошлины, и в город она попадает уже в виде готового товара, приносящего двойную, а то и тройную прибыль. Второй — нелегальное сырьё, которое протаскивают пираты. На нём живут чёрный рынок и незаконное кораблестроение. В конечном итоге грузы пиратов точно так же шли в цеха Лиг, но приносили доход не только доставщикам и мастерам, но и перекупщикам. Тем не менее, даже при целой армии нахлебников, подпольные товары обходились выгоднее, чем полностью легальные.       Вот этого Милт не понимал. Почему надо выставлять такие цены на ввоз и вывоз, что сами Лиги едва сводят концы с концами? Почему бы вместо бесконечной войны с контрабандой просто не снизить торговые пошлины? Тут капитан Брагус и остальные, смеясь, наперебой объясняли, что это не сработает, но Милт мгновенно путался в их доводах и всё равно не понимал.       Одно он уяснил абсолютно точно: в корне всех проблем Нижнего города лежит не пиратство, а самая обыкновенная жадность.       Сзади опять звякнуло стекло. Рябой хрипло застонал, зашуршали простыни, послышалось старческое бормотание про «наступивший момент истины». Милт закусил губу: пожалуйста. Пожалуйста, пусть он не умрёт. Вот совсем не хочется в одиночку разыскивать судно, согласное взять на борт пассажира, а потом как-то обустраиваться в Дремучих лесах. И вообще, вдвоём веселее. Стараниями матушки и прислуги у Милта никогда не было близкого друга. Не было, что большая редкость для Нижнего города, и братьев с сёстрами. Матушка только раздражённо отмахивалась, когда он клянчил хотя бы одну маленькую сестрёнку, ну, он со временем и перестал. А крутой старший брат — это предел мечтаний, только, увы, тут даже матушка не могла помочь, даже если б захотела. Не сказать, чтобы Рябой хоть сколько-нибудь походил на придуманный в детстве образ, но он мог постоять за себя и не боялся вступиться за Милта, а это уже немало.       — А точно не нужно помочь? — Милт нерешительно обернулся.       Рябой лежал неподвижно; лицо его было цветом, как Топи в пасмурный день, нос казался ещё больше похожим на длинный птицекрысий клюв, а под глазами залегли чёрные тени. Профессор сидел над ним, сплетя пальцы. Рядом, на изголовье кровати, стояло несколько пузырьков и кемарила Стрелка.       — Не беспокойтесь, милая, — спокойно сказал старик. — Жар постепенно спадает. В нашей ситуации это хороший признак. Не буду говорить наперёд, но то, что вы давали микстуру вовремя, сыграло важную роль.       — А что это вообще за лекарство? — полюбопытствовал Милт. Болтать лучше, чем маяться от неизвестности.       — В некотором роде, даже не лекарство, — подумав, ответил профессор. — Паста из червяники и тинктура из пятнистой трясуницы, достаточно сильный яд. Но, чтобы отравить насмерть нашего молодого человека той концентрацией, что я вам оставил, понадобится выпить не менее четверти стакана. А вот для проросших зародышей уточек то, что вашими стараниями успело попасть в кровь и распределиться по органам, вполне смертельно.       — Мы его что, ядом пичкали?! — охнул Милт.       В неверном свете лампы ответная усмешка профессора показалась злодейской гримасой.       — Врачам нередко приходится выбирать наименьшее из возможных зол, — заметил он. — Сейчас дам ему ещё кое-что и пойду. Вы у меня не единственные пациенты.       Милт слабо кивнул. Вот тебе и на́ — а сначала показался таким милым дедулей… Он всех так лечит, интересно?       Профессор, видимо, что-то понял по его лицу:       — Знаете, милая, любое сильнодействующее лекарство по сути яд. А всякая ваша сушёная живеника, кора черноивы, чай из златоцвета и что там ещё у рачительных матрон принято держать в хозяйстве, хороши лишь при лёгком насморке.       Профессор зарылся в сумку в поисках обещанного средства, и уже не глядел на Милта. Что-то знакомое было в его снисходительном тоне и в том, как он скривился, услышав об аптекаре. Что-то, что Милт не единожды видел…       Санктафракс. Совершенно типичное снобство жителей Санктафракса.       Но… Но в небесном городе нет специалистов по травам и лекарствам, там всё про погоду, характеристики ветра, градации дымки, проценты слякотной кислотности, и…       — Вы — землевед! — выпалил Милт прежде, чем успел подумать, и тут же зажал рот ладонями.       Профессор стрельнул в него взглядом поверх очков, усмехнулся и промолчал. И, честно, это было самым красноречивым ответом.       Милт понял, что хлопает глазами, как идиот. А разве не все землеведы повывелись, как их окончательно выгнали из Санктафракса? Это ж было полвека назад, если не больше! Нет, он слышал от других ассистентов, что в небесном городе осталась последняя кафедра Землеведения, но такая, что никто в здравом уме и трезвой памяти туда не зайдёт, даже если б и не было закона, запрещающего совать на неё нос. Школа Зелий и Ядов. Понятно, что нормальным людям там делать нечего, а ненормальные все на учёте у тайной полиции.       С ума сойти. Живой профессор-землевед. И ещё откуда-то с Рябым знаком. Что-то каждый новый день несёт всё больше сюрпризов. А в Санктафраксе знают, интересно, что старые оппоненты прячутся в Нижнем городе? Или небоведам плевать после тотальных чисток своих рядов от сочувствующих Землеведению?       Тут мозги окончательно забуксовали, и Милт сдался. Знают там наверху или нет, ему-то что? Всё равно в Санктафракс путь заказан. И потом, какая разница, кто этот дедуган, лишь бы Рябого вылечил.       Профессор тем временем достал мешочек, полный небольших кругляшей вроде пилюль, отсыпал десятка два в бумажку и протянул Милту:       — Возьмите.       Милт робко принял лёгкий свёрток:       — Что это?       — Просто леденцы, — усмехнулся старик. — Очень, знаете, удобно уговаривать маленьких пациентов принять лекарство. Но и взрослым иногда не повредит для поднятия настроения. А вы заслужили.       Милт развернул бумажку и с подозрением принюхался. Пахло сахаром, ягодами и травами. Но — вопрос, какими ягодами и травами? Однажды в рейсе он нарвал ягодок во время стоянки, да ещё экипаж угостил. И ведь точно был уверен, что они такие же, как те, из которых матушка готовила обалденное желе. Одна мелкая деталь — те были красные, а эти оранжевые, но зато такие же сладкие и ароматные. В общем, «Тихоход» с той стоянки ещё два дня никуда не двигался, а ему потом всыпали по первое число. Спасибо, хоть все живы остались.       Он с осторожностью покрутил один леденец, подумал, завернул в бумажку обратно. Что-то нет доверия к землеведческим сладостям. Да и настроение не то.       Запястье Рябого опять было в цепких узловатых пальцах профессора. Только теперь Милт обратил внимание, что его дыхание не такое сиплое, он больше не метался и вообще спал — куда более спокойно, чем днём.       — Ну вот, — профессор уверенно прощупал шею Рябого под челюстью. — Кровь и лимфа успокоились. Сердце ещё, правда, немного частит, но пульс ровный.       Он открыл крошечный пузырёк и, приоткрыв рот Рябому, с осторожностью капнул туда три капли кроваво-красной жидкости. По комнате расплылся странный запах, приторный и неприятный одновременно.       — Это вернёт ему силы к утру, — заверил профессор, собирая свои пузырьки и склянки. — Я зайду его проверить и перевязать рану.       — С-спасибо, — робко ответил Милт. — Сколько с нас?       — Завтра и поговорим, — ответил старик и совсем несолидно подмигнул. — Можете сразу включить в его счёт надранные уши. Жар больше не должен подняться, так что смело отдыхайте, милая.       — А если всё-таки поднимется?       — Значит, даёте жаропонижающее, что я оставлял днём, и посылаете за мной немедленно. Договорились?       Милт глубоко втянул в грудь воздух. Выдох получился прерывистым, но он чуть-чуть успокоился и всё же решился спросить:       — А… почему вы так беспокоитесь о Рябом?       Профессор застегнул пряжки на сумке и встал:       — Ну, во-первых, милая, это довольно интересный и редкий случай. До сих пор мне не везло наблюдать его воочию — заражение уточками и прочими небесными паразитами в основном встречается у воздухоплавателей, а я не корабельный врач. А во-вторых, я знаю вашего друга с раннего детства, как и всю детвору фабричных кварталов. С вашего позволения, — он поклонился и вышел, не дав задать ни одного вопроса из тех, что мгновенно повисли на кончике языка.       Похлопав глазами ему вслед, Милт почувствовал себя каким-то совсем уж медлительным тупицей. Столько времени рядом сидели, и ничего не расспросил. Он подошёл к спящему Рябому, потрогал его бледный влажный лоб, сел в опустевшее кресло.       — Скажите, профессор, — протянул он вслух, — пациент будет жить? — и тут же, передразнивая профессора, ответил сам себе: — Куда он денется, милая, заставим.       Рябой лежал всё так же неподвижно, на спине, и тихо, ровно дышал. Милт поднёс лампу к его лицу поближе, но тот не среагировал на свет.       Значит, его Аксель на самом деле зовут? Интересно, а какая фамилия? И как он к своему имени относится? И не стоит ли предупредить его родственников, что он сбегает из Нижнего города? Ох, сколько вопросов.       Через полчаса заглянула Матти: принесла ужин и уточнила, не нужно ли чего. Милт пожал плечами: Рябой спал как убитый, а ему надо было только поужинать и, наверное, ложиться спать… Однако, надкусив пирожок, он вспомнил: а ведь тот чокнутый капитан грозился вечером зайти. И уже почти ночь.       Жуя на ходу, Милт выкрался в коридор: двери номеров закрыты, а снизу, через узкий лестничный пролёт, доносились шум и гвалт. Он спустился на полпролёта, сунул голову в щель между перилами и потолком и оглядел зал.       В нос шибануло пивом и грогом. Чад дешёвых ламп размывал фигуры посетителей, сливая их в пёструю, зыбкую толпу. Заняты были все столы и все места у питейных корыт: Милт видел хохочущих пиратов, разгулявшихся докеров, галдящих фабричных, надутых лиговских, и всё это медленно кружилось в сизоватом воздухе, как похлёбка на огне. Стукались кружки, пенился эль, по углам орались песни, а над всем этим человеческим варевом, будто разрумянившаяся кухарка, восседала сама хозяйка. Не заметить малиновую шрайку-толстуху в зелёном платье и полотняном переднике было невозможно даже в угаре чада и вина.       А вот давешнего приставалу Милт не увидел и с облегчением перевёл дух. Нет, может, этот псих прячется где-то в глубине, в нишах питейного зала, но навскидку его не видно.       По плечу хлопнула рука, и Милт вздрогнул так сильно, что ударился затылком о балку и зашипел.       — Ты чего не в комнате? — спросил сзади знакомый голосок.       — Матти? — Милт обернулся, потирая загривок. Служанка стояла с кипой грубых простыней и хмуро глядела на него. — Прости, я…       — Нужна помощь?       — Нет, я… — он набрался храбрости. — Слушай, тот пират, что Рябого притащил… — Матти шикнула. — В общем, он не появлялся? Я как-то не хочу с ним встречаться. А то ещё вломится, и чё делать-то?       — Ну ты балда. На тумбочке, в углу, ключ лежит, — фыркнула Матти полушёпотом. — Запрись изнутри. А если мне что понадобится, то у меня свой ключ от комнат есть, и у мамаши тоже. — Она выразительно кивнула на хозяйку. — Не станет же он дверь высаживать.       — А ты… знаешь, кто он вообще?       Матти широко улыбнулась:       — Ну, знаю. Только вас двоих это не касается. А если касается… — она высвободила руку из-под простыней и выразительно потёрла пальцем о палец.       Ну вот. Милт надулся.       — Меркантильная ты, — проворчал он.       — Ой, лопай пирожки и не возмущайся, — насмешливо поглядела на него Матти со своей ступеньки. — Всё, беги в комнату. Придёт, стукну три раза, если смогу.       Не скажет, уже ясно. Вредная какая. Сразу видно, что трактирная девчонка. Милт пропустил её вниз и на всякий случай глянул в зал. Пиратского капитана так и не наблюдалось, но в этот раз он заметил кого-то маленького и тёмного, сидящего под самым боком у хозяйки. Милт вгляделся сквозь сизый чад, пытаясь разобрать, кто это. А… Тот, ушастый. Он и с утра рядом с ней околачивался. Милт пожал плечами и собрался было обратно в комнату, как вдруг ушастый поднял голову и посмотрел ему прямо в глаза через весь зал. И только теперь до Милта дошло.       Вот Хрумхрымс! Рябой-то не бредил.       В таверне и правда настоящий вэйф!