Невесты неба

      В глазах плыло — закопчёный потолок, болезненно-яркое окно, полосатое женское платье на гвозде… Страшно хотелось пить. Пахло сеном, пропотевшей простынёй и выгоревшей лампой. Во рту стоял гадкий привкус червяники и ещё чего-то мерзкого. В приоткрытые оконные створки затекал холодный ветерок, издалека неслось карканье белых воронов.       Ну, Аксель, вечно ты ухитряешься попасть в неприятности. Ещё бы вспомнить, в какие на этот раз.       Рядом кто-то засопел и завозился, потянул одеяло на себя. Сил бороться за комфорт не было, пришлось довольствоваться небольшим уголком. Он покосился: а, точно. Милт. Красуля спокойно посапывал над самым ухом, по уши завернувшись в отвоёванное одеяло. Вот совесть чистая!.. Аксель попытался сесть, но сил хватило только привалиться лопатками к подушке.       В изголовье, в ответ на возню, чирикнула Стрелка и спорхнула ему на грудь, умильно заглядывая в глаза и тихонечко урча. Смутно припомнилось — они в «Дубе-кровососе». На руке белела чистая повязка, завязанная не его узлом. Порез болел, но не как раньше, будто облитый горящим маслом, а глухо ныл при малейшем движении. Озноб прошёл, осталась только слабость и лёгкая тошнота.       Аксель, а сколько ты, дружище, провалялся без сознания? Какой сегодня день? Ещё сегодня, или уже завтра, или всё совсем-совсем плохо?       — Эй, — он слабо толкнул Милта. Тот всхрапнул и перевернулся на другой бок.       Понятно, фиалку не добудишься. Аксель погладил довольную Стрелку и покосился на окно: небо пасмурное и низкое, но не бурое, и воздух прохладный, а не липкий и душный… Это явно не то сегодня, которое он помнил. Плохо дело. Нельзя им тут долго торчать.       Спать не хотелось, но глаза резало от света. Аксель закрыл их и лежал, пока не почувствовал шевеление под боком. Тогда он приоткрыл один глаз и скосился на Милта: тот сидел и сонно тёр глаза, как маленький.       — Проснулся, красуля? — вместо ехидного вопроса получилось какое-то слабое сипение, но Милт мгновенно расцвёл, а потом демонстративно нахмурился и отвернул нос, как хорохорящийся снежарик:       — Вечно ты!.. Чуть не помер, а продолжаешь дразниться!       — Ничего не помню, — сознался Аксель, чувствуя на лице дурацкую улыбку. — Сегодня какой день?       — Сегодня уже завтра, — правильно понял его Милт и зевнул во весь рот. — Ты вчера весь день валялся без сознания и бредил. Есть хочешь?       Аксель качнул головой:       — Только пить.       — А… Ага. Ща. Я только в платье влезу, а то придёт профессор, и мы будем иметь бледный вид.       Профессор… То есть вчера не почудилось? Дурацкая улыбка, кажется, стала шире.       — Пират этот чокнутый не всплывал, — продолжал болтать Милт, слезая с постели и берясь за платье, забытое в кресле. Энергично взметнулись юбки. — Может, и приходил, но к нам не ломился. А профессор с тобой провозился целый вечер. Ты какую-то дрянь на Могильнике подцепил, но это лечится. Ох и дед! Ты же его знаешь, да?       Аксель кивнул, улыбаясь потолку.       — И вообще нас никто не трогал, — Милт деловито вытряс платье и принялся напяливать нижние юбки, одну за одной. — А Матти всегда такая меркантильная? Интересно, что на завтрак. Слушай, а как так вышло, что землевед живёт в Нижнем городе, и санктафраксовским наплевать? Они же терпеть землеведов не могут. Да, твоя Стрелка такая наглая!..       Вот трещотка. Задаёт вопросы и даже не ждёт ответа, скачет с темы на тему… Аксель снова закрыл глаза и слушал этот поток сознания, уже не вникая, как трактирную музыку. Судя по шороху, Милт зарылся в мешок — наверное, в поисках гребёнки.       К вопросу о вещах.       — Где тетрадь? — выдавил Аксель в первую же паузу.       — А!.. Спасибо, что напомнил. Я на ночь под матрас засунул, — и кровать задёргалась, как будто Милт принялся по ней скакать.       — Спрячь обратно под юбку. А то мало нам той душегубки…       — Кстати, она ничего не своровала, — заметил Милт. — Все вещи на месте.       — Из чего следует, — Аксель подобрался и пристально взглянул на Милта, — что ей не вещи были нужны. Вот и смекай, куда летела наша маскировка.       Милт обмер, уставился на него широко раскрытыми глазами. Аксель тяжело кивнул и снова обмяк на подушке. Сил не было. Но и в трактире оставаться нельзя. Вэйфов многие недооценивают и даже не всегда умеют отличить от эльфов, но для шпионов-то не секрет, что представляет из себя скрытный народец из Ночных лесов. Постоянно контролировать мысли нельзя, Форфикюль быстро пронюхает про «Молнию». Надо в порт. На Горбач, в ту контору, куда велела Фонтин. И как можно скорее. Позавтракают, и прочь отсюда. А лучше прямо сейчас.       — Слушай. Помоги-ка и мне одеться.       — Куда? — Милт хмуро подбоченился. — Пока профессор не скажет, что тебе можно вставать, я тебя никуда не пущу.       Начинается.       — Деньги за лечение мы оставим, но пойми, здесь опасно.       — А хозяйка сказала, что нас в этой комнате никакая стража не найдёт. Так что лежи и не дёргайся.       — Нас — или наши трупы? — сощурился Аксель, чтобы заронить в эту головёнку хоть каплю разума.       — Слушай, хватит пугать! — прикрикнул Милт, встал, налил в кружку воды из большого глиняного кувшина и пихнул ему в руки. — Замолкни и пей.       Ох, Аксель. Натерпишься ты с красулей… Одна баба с пустым ведром, а сколько неприятностей.       В горло потекла блаженная прохлада, ослабила привкус червяники. Вторую бы кружку, но красуля уже энергично продирал кудри гребёнкой. И только тут Аксель заметил интересную деталь. Твою мать! То-то не везёт!!! А ведь мог бы и вчера увидеть, и позавчера. Шпион, называется. Совсем голова отказала.       — Погоди-ка… — Аксель невольно потянулся к амулетам. — Ты чего, левша?       — Ой, только не начинай, а? — закатил глаза Милт. — Меня и так всякие суеверные заклевали, ещё и ты, что ли, собрался? Профессор Молиус говорил: каким родился, таким и родился. А это всё дремучие глупости, вот.       Так, Аксель, главное, в обморок не хлопнись. Мало ли чего там этот профессор с насеста вещал, то-то помер не своей смертью. Левша — всем известно — везучий потому, что сбрасывает на окружающих свои неприятности. Вот ты за красулю все шишки и собираешь!       А чтоб эта фиалка нежная под Край провалилась. И ведь не отделаться никак, Фонтин с костями сожрёт и не подавится.       — Чего ты побледнел-то? Опять плохо? — Милт с тревогой положил прохладную ладонь ему на лоб. — Температура? Да вроде нет… Может, тебе ещё водички налить?       Аксель слабо кивнул. Всё, попал как тильдер в суп. Десять лет невезения, главное, за это время не угробиться.       Милт выпростал остатки воды из кувшина и подал ему:       — Держи. — Дождавшись, когда Аксель начнёт пить, он решительно добавил, словно нарочно: — И прекращай эти суеверия, всё будет хорошо.       Аксель подавился и раскашлялся, едва не выплеснув кружку на постель. Дружеский кулак немедленно треснул по спине:       — Ну, ты чего торопишься, никто ж не отнимает.       — Кто ж такое наперёд говорит, красуля, — кое-как выдохнул он. — Это к неприятностям.       — Пф-ф! Да ты как лесной тролль! С левой ноги не шагни, на рассвете не чихни, — Милт затянул косынку, взял кувшин и повернулся к выходу. — Пойду узнаю у Матти, что там насчёт завтрака… Ой!       Он неловко запнулся о подол платья и потерял равновесие. Аксель без удивления проследил, как красуля медленно падает и растягивается на пороге комнаты. Кувшин с грохотом разлетелся на кусочки. К гадалке не ходи, Твердопух слупит за разбитую посуду.       Наверное, взгляд стал очень выразительным, раз Милт тут же вспылил:       — Чего?! Это ты накаркал! — и вымелся из комнаты.       Кое-как натянув на себя одеяло, Аксель задумался. Надо вспомнить вчерашний день. Точно были рынок, неосторожность Милта, воровка-душегубец и настырный пират. Ещё была страшная боль в руке, и цепи, сдавившие грудь, и плавающие пятна перед глазами. И вкус червяники, и лёд, сковавший руки и ноги до трясучки, и тошнота, и тяжесть в голове.       А ещё — теперь совершенно точно — были профессор Авиус и сидящая рядом с ним, на самом краешке кровати, призрачная Люта. Беспокойно ёрзала и жевала косички, когда хмурился и крутил ус профессор. Аксель пытался её звать, спросить, как там — но не был уверен, что она его услышала.       Говорят, нехорошо это, когда мёртвые из Открытого неба возвращаются. Наверное, он и вправду был одной ногой за Пределом. Но не обсуждать же с Милтом — опять нарвёшься на ответ, что сам себе суеверный дурак, а это всё бред, вызванный болезнью.       Из коридора послышался ритмичный стук. Кто-то шёл, опираясь на трость, прямо к их двери, и Аксель сразу узнал эти подшаркивающие шаги.       Когда Люта была жива, а тётка ещё не выгнала Акселя из дома, он часто бегал в соседний дом, к Авиусам. Профессор вдовел, его внучатые племянники появлялись не так уж и часто, поэтому соседки, а в их числе и тётка Эрма, помогали ему по хозяйству. А им с Лютой поручали то что-нибудь отнести старику, то забрать. Профессор между делом выучил их и ещё нескольких соседских ребят грамоте — просто так, в благодарность родителям за помощь. Акселю нравилось узнавать новое, и к девяти годам он бегло читал, кое-как писал и даже владел началами высокого счёта: четырьмя правилами, дробями и именованными числами. Потом, в уличной жизни, это и спасло. Малолетнего ворья, не доживающего до совершеннолетия, в городе пруд пруди, а вот малявок, умеющих прочесть важное письмо или нацарапать записку — единицы, и мастер Горлопан оставил его у себя в учениках, а не сплавил ближайшему воровскому притону. Правда, пару лет всё ученичество заключалось в том, чтобы поддерживать в логове чистоту, готовить на всех еду и чинить одежду старших. Но Аксель и у тётки Эрмы тем же самым занимался, так что ему было не сложно.       Постепенно старшие начали гонять с поручениями: отнести то, передать это. Тут уж он постарался заработать репутацию надёжного связного. Уличный шпион — это вам не какой-нибудь скупщик краденого или домушник, шпионы — они почти официально при городской страже, всё разнюхивают первыми, мимо них ничего не проходит, с ними считаются. А у грамотного шпиона, вдобавок знающего высокий счёт, все шансы постоянно работать на Лиги, а то и на хрумхрымсов насест, и здорово подняться. Тут — чертежи, там — нелицеприятные бумаги, а ещё есть цеховые тайны, профессиональные секреты и много чего, что можно выведать только благодаря грамоте. А если окажешься ненадёжным и негодным, сразу сплавят ворью или контрабандистам, у которых недоросли расходный материал. Аксель быстро просёк перспективы из обмолвок старших и принялся лезть из кожи вон, чтобы стать своим в доску и продвинуться хотя бы до оловянного значка, официального членства в Лиге Отребья.       Дома он больше никогда не появлялся, и даже о смерти тётки Эрмы узнал через издёвочки Угря. Но вернуться на родную улицу однажды пришлось.       Когда ему уже было одиннадцать, мастер стал поручать мелкую слежку. И однажды напарника Акселя, пацана по кличке Стружка, пырнули в подворотне за то, что слишком высунулся. До логова тащиться было далеко, до родной улицы рукой подать, в карманах у них двоих завалялось несколько грошенов на лекарства, и Аксель решился — доволок истекающего кровью Стружку до профессора Авиуса и взмолился о помощи.       Профессор его тогда отчехвостил за всё разом — и что, выгнанный, он не пошёл сразу к нему, и что пропадал столько времени, и что ввалился среди ночи с каким-то отребьем, и сам как отребье… Но Стружку залатал и даже позволил пару дней отлежаться на чердаке. С тех пор Аксель навещал профессора, если позволяло время. Ему всегда нравился этот старикан — с виду строгий, даже суровый, но на самом деле большой шутник, нравились и его внучатые племянники — застенчивый добряк Гаспар, совершенно не ориентирующийся в городе, и красавица Миранда, заносчивая, но храбрая не в пример большинству городских девчонок. Кто как, а Аксель честно считал, что изучать стайных хищников Дремучих лесов и смертельно опасных головоногов Топей — круто и требует немалой отваги, и по-настоящему уважал младших Авиусов. Особенно уважительно он посматривал на левую руку Гаспара, где не хватало мизинца, оттяпанного вжик-вжиком, и на раскладной шест Миранды, с помощью которого она неделями бродила по Топям в поисках головоножьих гнёзд.       Ещё через год он наконец понял, кто профессор на самом деле и почему живёт не в Дремучих лесах, а в Нижнем городе, и чем занимается.       Большая библиотека Санктафракса, конечно. Небоведы и сами ей не пользовались, и не думали отдавать, считая землеведов если не вымершими, то совершенно точно гниющими в лесах. Более того, представлялось немыслимым просто явиться и потребовать собственность обратно. Поэтому землеведы пошли обходным путём: через последнюю землеведческую Школу Виадука и редких сочувствующих они контрабандой вывозили научные труды. Наверное, свитков было очень много, раз на это потребовалось столько лет. Аксель не знал Большую библиотеку, он в Санктафраксе не бывал и не горел желанием туда подниматься, но годы подпольной работы и контрабанда знаний, которую проворачивал действительный Высочайший библиотекарь Авиус, его впечатляли не меньше, чем откушенный мизинец Гаспара или невероятная ловкость Миранды.       Официально Верховным библиотекарем считался не сам профессор, а его племянник, командующий поселением землеведов в Дремучих лесах. Но, как догадывался Аксель, он был не более чем ширмой и занимался хранением уже спасённых трудов. Если правительство небесного города донюхалось бы до Авиусов, Подлиниус предпочёл бы сжечь Библиотеку, а их самих изловить и казнить, вместе со всеми помощниками, включая Школу Зелий и Ядов. Поэтому Аксель языком не трепал и даже от мастера скрыл свои догадки. Просто — врач для бедных, бывший землевед, и два библиотечных рыцаря-родственника, изредка навещающих дедушку. Всё совершенно чисто.       Именно Гаспар притащил ему Синьку — брошенного детёныша лемкина, — и научил азам дрессировки, а когда Синьку пристрелил какой-то мерзавец-стражник и Аксель упал в депрессию, Миранда подарила почти вылупившееся яйцо птицекрысы из брошенного гнезда и велела «взрослому парню не реветь, а заботиться о птице».       Интересно, мамаша Твердопух знает, чем на самом деле занимается профессор?       Дверь открылась.       — Доброе утро, господин профессор, — Аксель приподнялся на локте.       — Доброе утро, юноша, — ответил профессор Авиус, наклоняясь, чтобы не стукнуться о низкую притолоку. — Ну-с, на первый взгляд, вам получше. А теперь давайте в этом убедимся.       Он подошёл, отставил трость, кинул на кресло сумку и плащ, и взялся за Акселя. Прохладные сухие пальцы покрутили его голову за подбородок, прощупали шею и пульс, повернули к окну:       — Ну-ка, подразнитесь!       — А-а-а, — привычно высунул язык Аксель, давая осмотреть горло.       Профессор кивнул… и легонько дёрнул его за нос:       — Безобразник. Я велел быть осторожней, когда лазишь где попало.       — Я же замазал порез, — заканючил Аксель, как в детстве.       — Как видишь, не помогло. — Взгляд за очками посуровел, и профессор вполголоса добавил: — Тебя ищут.       Он кивнул:       — Знаю. У Рукии тоже проблемы, мы сматываемся из города неизвестно на сколько. Хотели вчера с утра, но…       — Уходите в Стоозёрье, — ещё тише посоветовал профессор. — Почти все корабли заворачивают на Смолянку за топливом, а там два часа лесом до Златоозера, где живут мои родственники. Только проводника наймите, не идите вдвоём. Если повезёт, то в посёлке будут мои внучатые племянники, они тебя знают, помогут устроиться. А нет — пойдёшь к их отцу, сошлёшься прямо на меня. — Он вложил в руки Акселя письмо. — Вам с подругой нужны деньги?       Аксель покачал головой:       — Нет, сэр. С этим всё в порядке, спасибо её матери… Я вообще нанят как телохранитель для Рукии, — он саркастически ухмыльнулся. — По идее. Но видите, что вышло.       — Не будешь осторожен, и дальше не ты её, а она тебя будет выручать, — поцокал языком профессор, снимая повязку с его руки.       — Постараюсь, чтобы мы вообще не влипали, — ответил Аксель, с интересом наблюдая за процессом. Под повязкой оказался густой слой присохшей пасты, но профессор только удовлетворённо покивал и не стал её отковыривать, замотал бинт обратно. — Кстати, сколько с нас?       — Подставляй уши, и хватит, — пальцы крепко ухватили его за ухо и принялись всерьёз драть. Аксель зашипел, но не вырывался — чего, сам виноват, головой надо было думать ещё на Могильнике.       — Господин профессор, — выдавил он, — я же знаю, сколько что́ стоит, тем более травы в Нижнем городе, да мимо аптекарей. А цены на воду!..       — За лекарства твоя подруга уже заплатила, а про лечение — я на этом случае работу напишу, — усмехнулся профессор. — В назидание моей дорогой внучатой племяннице, чтоб не раздавала советы направо-налево.       — Если б не совет госпожи Миранды, Рукию бы съели, — Аксель потёр горящее ухо. — Мне, может, её жалко.       Профессор покачал головой.       — Надеюсь, этот вынужденный отъезд пойдёт тебе на пользу, — вздохнул он.       Ага, Аксель, сбываются мечты, только не твои. Ты ж знаешь, что старикан подумывал взять тебя в подручные, как подрастёшь, только ни ты, ни тётка Эрма не были в курсе его планов. Это уж потом госпожа Миранда проболталась. Профессор до сих пор переживает, что ты стал уличным шпионом, хоть и старается не показывать. Но сейчас — вон как глаза за очками заблестели.       А может, это и впрямь хорошая мысль? Про Стоозёрье ты, Аксель, наслушался и от профессора, и от его родственников предостаточно. Заодно выяснишь, во что нынче превратились землеведы. Санктафракс для них закрыт, вот они по большей части и перебрались в Дремучие леса, основав научный посёлок у Златоозера в контру небесному городу. Интересно, в конце концов. Вы с Милтом грамотные, хоть к библиотеке прибьётесь. А нет, так найдёте другую работу, жить-то надо.       И вообще, в твоём деле, Аксель, «бывших» не бывает. Вернёшься, так мастер Горлопан сводку по всем делам стребует, от курса лесного дуката до того, что землеведы на ужин ели. И попробуй что-то не ответь, всыпет за невнимательность так, что ещё неделю кряхтеть и охать будешь.       За стеной послышались шаги, звяканье посуды и сдержанное хихиканье. Дверь распахнулась, и спиной вперёд в комнату шагнул Милт.       — Привет, Рукия, а у нас профессор, — немедленно сказал Аксель, уже понимая, что красуля не один, а с какой-то служанкой. И даже, кажется, понятно, с какой.       Ох уж эта Матильда Брык.       Милт, услышав предупреждение, рефлекторно выпрямился, стукнулся затылком о притолоку, ойкнул и зашипел. Потом развернулся — в его руках оказался поднос с миской, кувшином и здешними фирменными пирожками. Вот как, эта хитрая лисица уже заставляет его всё таскать? Надо намекнуть, что красуле и пятнадцати нет, пусть не морочит парню голову. Но не при профессоре же.       — Доброе утро, сэр, — Милт попытался изобразить книксен, но с подносом и подолом, запутавшимся в ногах, получилось неуклюже, он опять едва не грохнулся и не разбил посуду.       — Здравствуйте, милая, — кивнул профессор, не обернувшись — он закрывал сумку. Милт показал язык его затылку, Акселю было отлично видно. В коридоре захихикали, потом дверь закрылась, как по волшебству. Стрелка с чириканьем сорвалась с места и перелетела на край подноса, который Милт как раз решил пристроить на тумбочку.       — Скажите ему, сэр, чтоб ел! — провозгласил он.       — Вообще-то надо постараться, — улыбнулся профессор. — Но лучше бульон или кашу-размазню, чтобы восстановить силы.       — Так тут бульон и есть, — деловито отозвался красуля. По комнате вправду плыл запах варёного мяса, и Акселя замутило. Есть не хотелось совершенно. — А как он, сэр? Не, я вижу, что лучше, но хуже не будет?       Профессор улыбнулся ещё шире:       — Если кое-кто не станет себя беречь, то будет, — он выдержал драматическую паузу, — но не в этот раз. Ладно, молодые люди, оставляю вас вдвоём. Вам, юноша — крепкие мясные бульоны, каши, овощи и пару дней покоя. Вам, милая, терпения. Если что, всегда можете за мной послать. И, — он повернулся к Акселю и доверительно щёлкнул его по носу, — не слишком увлекайся говорливыми девчонками.       Ох. Не палить же красулю.       — Постараюсь, господин профессор, — смущённо улыбнулся Аксель. Милт скорчил очередную артистичную рожу. Пришлось показать в ответ кулак, только чтобы профессор не видел. Но, как только дверь за ним закрылась, Аксель немедленно передразнил:       — Не увлекайся говорливыми девчонками, понял?       — Завидуй молча! — Милт откусил добрую половину пирожка.       Было бы чему. Если б красуля знал хотя бы часть того, что Аксель знал про Матильду, то кто б ещё кому завидовал и в чём… Но выдавать чужие секреты просто так — дурной тон, и он только завёл глаза к потолку:       — Короче, платье давай. Наймём извозчика до Горбача. Драпать надо, пока та воровка нас не сдала или Твердопух на фарш не пустила.       — Сначала бульон, — безапелляционно прошамкал Милт сквозь пирожок.       Да он издевается. Аксель неохотно взял протянутую миску и с трудом выпил один глоток. Потом ещё один. Покачал головой и отставил бульон на край кровати:       — Не могу. Извини. Мутит.       Милт вроде собрался что-то сказать, но поглядел на него, хмуро покачал головой, забрал миску и наконец снял с гвоздя платье.       — Наверное, ты прав насчёт всякого такого, — с огромной неохотой признал он, помогая влезть в ворох нижних юбок. Акселя шатало, но выбора не было. Или они бегут немедленно, или их большие проблемы станут непомерными. — Я на кухне узнал, за таверной с ночи следят. Правда, издалека. Прислуга смеялась, что лезть сюда в открытую самоубийц нет. А вот как нам отсюда выбраться… У тебя есть идеи, как отсюда выбраться?       — Сказал же, воздушным извозчиком. Нам надо на Горбач, у твоей матери там знакомые с почтовоза. Они помогут.       — «Почтовоз», — передразнил красуля, презрительно оттопырив губу. — Только при них так не скажи, а то обидишь.       Подумаешь. В городе все так говорят, а умные на всех не обижаются. Аксель слабыми пальцами принялся застёгивать кое-как напяленное платье, и тут дверь без предупреждения, с треском, распахнулась.       Они оба вздрогнули, но это оказалась не стража, а Твердопух в сбившемся набок фартуке и съехавшем чепце. Глаза её горели алчным огнём, перья на шее топорщились.       — Рябушка, деточка, — приторное воркование совершенно не подходило к взъерошенному виду, а острый маленький клюв нервно прищёлкивал. — Куда это ты собрался?       Милт икнул и сел на кровать.       Всё, Аксель, приехали. По виду, мамаша галопом неслась к вашему убежищу, а она терпеть не может торопиться. И перекошенное лицо намекает, что речь пойдёт совсем не о нагрянувшем обыске.       — Не смеем злоупотреблять вашим гостеприимством, госпожа Твердопух, — стараясь казаться спокойным, ответил Аксель. Ладони, однако, вспотели. — Вы же сами рекомендовали убираться из Нижнего как можно скорее.       — Смотрю, душечка, тебе полегчало, — Твердопух плотно закрыла за собой дверь. Аксель, интересно, какие у тебя шансы против мамаши? Да никаких, посмотри на вещи трезво. Нож, и тот в мешке. Да и толку с него против шрайки, даже старой и толстой. — Говори начистоту, что знаешь.       Вдох, выдох, прикрыть мешок юбкой и подвинуть пяткой ближе…       — О чём вы, госпожа Твердопух? — проклятье, ноги дрожат. Слабость и шум в ушах. Так невовремя. Хоть на кресло опереться, чтоб не рухнуть…       — За оружие даже не хватайся, деточка, — Твердопух сделала шаг вперёд и толкнула его на кровать. Аксель бухнулся рядом с Милтом. — И не пытайся обманывать старую добрую мамашу. — Её малиновое широкое лицо с близко посаженными глазками исказилось от жадности и придвинулось вплотную. — Говори, паршивец, всё как на духу. Или я твоего приятеля прямо сейчас возьму и вышвырну под ноги патрулю.       Её когтистая лапа уверенно сгребла Милта за плечо, отчего тот слабо пискнул, но ума хватило не дёргаться, чтобы не потерять руку вместе с суставом. Аксель сжал то ли подол юбки, то ли пододеяльник, сам не понял. Главное — не отводить взгляда. Мамаша в курсе, отнекиваться бесполезно. Но выиграет этот разговор тот, у кого больше выдержки.       — Форфикюль, да? — спросил Аксель, чтобы потянуть время и собраться с мыслями.       Клюв шрайки растянулся в недоброй ухмылке:       — Наконец-то догадался. Смотрю, болезнь сказалась на твоих умственных способностях, Рябушка. — Твердопух выпрямилась и отпустила красулю. Тот так и остался сидеть, выпучив глаза и не шевелясь, как в статую превратился.       Вот проклятье, а?! Баба с пустым ведром, потом левша, сказанные наперёд слова… Сколько можно плохих примет, если без них ситуация хуже некуда? И такая злость разобрала, что Аксель снова встал, чтобы оказаться нос к носу с мамашей:       — А если Форфикюль покопался в наших головах, то какая уже разница? Сами всё знаете, и чего пристали?! Хорош комедию ломать, от вэйфа ни фига не скроешь! Так что дело говорите, чего надо!!!       От гнева мамаша превратилась в круглый малиновый шарик — даже платье вздулось от приподнявшихся на теле перьев, — и разразилась долгой тирадой на шраечьем чирикающем наречии, которого Аксель не понимал. Он просто упрямо стоял, уперев нос едва ли не в самый клюв, и сверлил взглядом её злые пылающие глаза.       — Ты не в той ситуации, чтобы качать права, сопляк, — Твердопух выплёвывала по слову сквозь птичье клекотание и присвист, рвущиеся из груди. — Обделался по самые уши, так хоть достойно выйди из ситуации, а не истери, как баба. Сам никто, а туда же! Желторотик облезлый!       — Ближе к делу, — повторил Аксель, ничуть не снизив требовательность в голосе. Гнев немного улёгся. С наглыми можно только наглостью, и пусть эта курица не пугает. Она в них заинтересована больше, чем они в ней. И никакой страже она их не отдаст, пока видит хотя бы призрак наживы.       Твердопух шумно выдохнула, подвинула к себе кресло и бухнулась в него. Кресло заскрипело и пошатнулось, но выдержало её тушу. Коготь указал на кровать — мол, садись, в ногах правды нет. Что ж, он пожал плечами и сел.       — Дело простое, — мамаша тоже взяла себя в руки, заговорила буднично, словно о поставках пива. Но глаза её злобно посверкивали из-под съехавшего чепца. — Простое до банальности. Я посажу вас на хороший, надёжный кораблик. А вы достанете для меня этот самый грозофракс.       Чего и следовало ожидать.       — У меня встречное предложение, — Аксель заставил себя улыбнуться, хотя его пробирала дрожь. — Мы отдаём вам координаты, совершенно бесплатно. Сами сажаемся на надёжный корабль, который сами себе и найдём. И отчаливаем из города, держа рты на замке. А вы возьмёте свою посудину и сходите за грузом. Заодно делиться ни с кем не нужно. Всем спасибо, все довольны.       Не согласится. Но вдруг…       Рука Милта дёрнулась под передник, словно готовясь достать дневник, и Аксель выразительно по ней хлопнул. Мамаша так же выразительно проследила за их дёрганьями.       — Рябушка, душечка, за дуру меня держишь? — курлыкнула она. — Я дневника не видала. Есть ли у вас координаты, верные они или ложные — понятия не имею. Кто придёт, я ни при чём, взятки гладки, даже если какой лиговский вэйф рискнёт мне мозги полоскать. Нет уж, деточка. Вы влопались, вы за грузом и лезьте. А посудинка хорошая, быстрая, вам понравится, — она недобро улыбнулась. — В Топи да обратно. И на этом инцидент можно считать исчерпанным. А там, глядишь, капитану приглянетесь, он вас куда надо по-доброму и домчит.       Медленно выдохнуть. Успокоиться.       Выхода и вправду не осталось.       — Допустим, координаты в дневнике неверные. Или эта «Молния» загрузла в трясине по макушку, фиг докопаешься. Что тогда?       — На нет и суда нет, деточка, — глаза мамаши вновь жадно заблестели. — А вы оба сейчас как ходячий грозофракс, и сплавить вас отсюда, чтобы остаться чистой, самой в радость.       — Ну хорошо, — Аксель переплёл пальцы на коленке. — Тогда ещё вопрос. В случае неуспеха я понял — вы всё хитро свалили на вашего капитана. А в случае успеха сколько нам с другом причитается?       Милт прерывисто вздохнул и уставился на него, словно бы с испугом. Не, а чего? Раз деловое предложение, то и оплата должна по-деловому обсуждаться.       Мамаша притворно охнула и всплеснула когтями:       — Рябушка, деточка. Вы и так мне за проживание должны, а ты ещё и за предупреждение два дня назад. Дай-то Небо вам с долгами рассчитаться и при своих головах остаться!       Верно говорят, шрайку не переторгуешь. Но легко сдаваться Аксель не привык.       — Ну, допустим, за комнату вы уже получили. Так ведь, красуля? — Милт кивнул, не раскрывая рта. — За еду и прочее тоже заплатим, не беспокойтесь. А что до остального… Вы имеете в виду, что стоимость наших голов и «Молнии» равнозначны? — Он улыбнулся почти непритворно. Эк занесло старуху, теперь он был уверен, что выиграет схватку. — Ничего себе. Нас даже Высочайший Академик так не оценил. Милт, — он озорно взглянул на красулю, — а может, поорём страже из окна и сдадимся с повинной? Глядишь, больше перепадёт!       Красуля задохнулся от ужаса, но и Твердопух издала невнятный клёкот, угрожающе выставила когти.       — Рябушка, деточка, так дела не ведутся, — прокудахтала она.       — Вот именно, госпожа Твердопух, так дела не ведутся, — спокойно согласился он. Дрожали пальцы и вспотела спина, но это была победа. — Наш процент с общего предприятия в случае успеха?       На лице мамаши отразилась нешуточная внутренняя борьба между шраечьей жадностью и неписаными кодексами городских низов.       — Пять процентов, — выдавила она, сдаваясь. — С вас за глаза хватит, птенчики, на всю оставшуюся жизнь, если не станете проматывать.       Что ж. Ясно, что больше не даст, но правда — с трюма грозофракса и пять процентов-то не представишь. Аксель попытался на ходу рассчитать, сколько это получится в пиастрах, но вышло как-то запредельно, такое количество золота в голове не укладывалось.       — Значит, по рукам, — заключил он. — Если получится достать груз — наши пять процентов со сделки за его продажу. А если не получится — вы нас не видели, мы вас не знаем.       — Именно, деточка, схватываешь на лету, — мамаша удовлетворённо поправила чепец. — Сейчас пока сидите, но будьте готовы сниматься в любую секунду. Обыски уже пошли, только вас ищут в первую очередь по бедным кварталам. И знаешь, деточка, давай-ка прямо сейчас рассчитаемся. Вдруг бежать придётся сломя голову, а денежки — они торопливость не любят.       Надо было видеть лицо красули, пока они торговались за каждый грошен — Твердопух попыталась засчитать не то что разбитый кувшин, но даже улыбочки Матильды и её время, потраченное на работу сиделки. Когда наконец мамаша, получив деньги, захлопнула за собой дверь, Милт перевёл дух и возмущённо выпалил:       — Нет, она собирается на нас нажиться как Палата Лиг за сто лет, а торгуется за каждую полушку!!!       Аксель облегчённо засмеялся, всё ещё глядя на дверь.       — Наивный ты, красуля. Там ещё неизвестно, получится ли сорвать куш, и с чего бы ей давать кредит. Мамаша скряга и жадоба, но в трактирном деле по-другому и нельзя, иначе она быстро разорится.       — Слушай, — промычал Милт, как телёнок ежеобраза, — а что мы-то делать будем? Хотели ж подальше от всей этой истории, а получается, лезем Хрумхрымсу в пасть.       Да-а, так и есть. Уж попали так попали. Но — какие варианты? Скажешь «нет», мамаша мигом поотрывает головы… И ещё не факт, что не оторвёт по итогу предприятия, как свидетелям и претендентам на пять процентов добычи. Только, если сказать это Милту, он запаникует и непременно наделает глупостей. Самое умное и правильное — это сидеть тихо-тихо и поменьше о себе напоминать, а уже на корабле действовать по обстоятельствам. На мамашу работают более-менее порядочные контрабандисты, а не всякое пиратское дно. Может, с капитаном повезёт договориться отдельно, деньги-то у них есть.       Аксель взглянул на Милта: тот сидел, тоже таращась в дверь, и нервно тискал фартук.       — А вот будешь знать, как говорить наперёд, красуля. Примета верная, — съехидничал он и пихнул Милта кулаком в плечо. — Ну, хватит дрожать. У старой скряги печёнка лопнет от мысли, что клад достанется не ей. Она в лепёшку расшибётся, чтоб заполучить бабло и остаться чистенькой. Так что Санктафракс и Палата Лиг нас точно не разыщут.       — Нас — или наши трупы? — уточнил Милт, демонстративно вернув его слова.       — А ты можешь поручиться, что знакомые твоей матери не возьмут деньги за проезд и тут же не выдадут нас страже? — ровно таким же тоном отозвался Аксель. — Ты слышал Твердопух. Она сама до смерти боится дневника, но ещё страшнее для неё упустить выгоду.       — А отдуваться нам, — Милт уткнулся лбом в колени и тихо застонал.       — И какому-то невезучему капитану, — согласился Аксель, падая назад, на одеяло, и закидывая руки за голову.       Нет, пока всё сложилось не так уж плохо, хоть и не совсем в их пользу. Жизнь подкинула шанс, надо пользоваться.       Где там плошка с бульоном?..       Тусклая лампа покачивалась и отбрасывала мечущиеся тени. Света едва хватало, чтобы выхватить начало узкой крутой лестницы, уходящей в стылую черноту. С низкого потолка свисали занавесы грязной паутины, ступеньки щербато скалились, воняло крысами и сыростью. Всё верно, где станут искать потайной лаз под землю? В подвале, в кладовых, на кухне — но явно не в побитой жизнью тумбочке на втором этаже! Ай да старая курица.       — Топай, топай, — каркнула снаружи Твердопух. — И ты не стой, желторотик!       За спиной потемнело, послышались возня и пыхтение — красуля протискивался в лазейку.       — Сдвинься, — Милт пытался развернуться и одновременно протащить через тесный проём застрявший арбалет. — И так места нет, ещё ты…       — Второй поворот направо, Рябушка, не сбейся и поаккуратнее с лампой! А то ещё спалишь трактир. И не шумите там от греха подальше.       Слова Твердопух сопроводились девчачьим хихиканьем, и в руки Милту, наконец победившему непокорный арбалет, прилетел мешок с вещами. Ох уж эта Матильда.       На плече завозилась Стрелка. Держась за стену, Аксель спустился на несколько шагов. Проклятая слабость, как бы не навернуться… Послышался стук, лаз исчез: Твердопух захлопнула фальшивую перегородку, а следом и хитрую тумбочку. Из-за стены глухо доносился её хриплый голос: «Перестели здесь всё и протри полы». Что ответила Матильда, осталось неясным.       Не отпуская стену, Аксель побрёл вниз.       — Мне темно и не видно, — проворчал Милт ему в затылок. — Вот сломаю ногу, и будешь знать.       — Потише, красуля, стража на подходе, а стены ненадёжные. Страшно — ползи спиной вперёд. — В рот едва не попала паутина, Аксель смахнул её в сторону и тут же поскользнулся. Тьфу, мать. Впору самому ползти. — И поживей давай, а то простукают стены и догадаются.       Он побрёл вперёд, нащупывая ногой каждую ступеньку. Как же неудобно в женской одежде, но выбора по-прежнему нет. На улице обыск по злачным местечкам и проверка подозрительных личностей. Если красуля нечаянно даст петуха или подвернётся внимательный патруль, им конец.       Лестница кончилась. Ай, мамаша, мамаша, как не стыдно воровать кусок городской канализации? Судя по виду стен и своду, это вовсе не подземный ход, а замурованный участок старой трубы.       — Ну нет, — проныл за спиной красуля, очевидно, узнав пейзаж. — Чего, опять на плоты?       Аксель огляделся: несмотря на следы давних подтоплений, сейчас тут было абсолютно сухо, а свод потолка не дырявил ни один сливной колодец.       — Не думаю, — сказал он. — Воды тут не было очень давно. Воздух сырой, но без испарений. Мамаша просто украла кусок трубы в личное пользование или позаимствовала старый водосброс.       Сзади послышался грохот. Аксель резко обернулся: Милт сидел под последней ступенькой, шипел от боли и потирал ушибленный затылок.       — Цел? — Аксель протянул руку. Милт уцепился, кое-как встал, потёр ещё и задницу.       — Угу… Пошли уже! Ненавижу трубы.       Тоннель повернул, потом ещё раз. Унылый коридор тонул в паутине, изредка на стенах попадались известковые натёки, из которых вода сочилась так медленно, что лужи не занимали и половины прохода. Из одной такой пила наглая крыса, даже не дёрнувшаяся при их появлении. Аксель её переступил, Милт брезгливо дал пинка. Проходы налево попадались не единожды, но в основном замурованные. В незамурованные соваться отчего-то не хотелось: мало ли на что нарвёшься у этой контрабандистки. Кто много знает, никогда не состарится, а примерять это правило на себя Аксель не собирался.       Первый проход направо попался не раньше, чем через десять минут. Он был забран решёткой, где-то вдали шумела вода, намного ощутимей потянуло промозглой сыростью. Аксель глянул на хитрую задвижку — понятно, отсюда выход в основную канализационную систему. Интересно, на какой из проспектов? Красуля уже нюнил и мотал нервы, пришлось стиснуть зубы и, держа лампу повыше, шагать вперёд. Вопреки ожиданиям, проскочить обещанный проход было трудно — это оказалась полноценная труба, по которой даже трог прошёл бы, не пригнувшись.       — А может, вернёмся — и через ту решётку? — проныл Милт за его плечом, вглядываясь в желтоватый мрак. — Ты ж канализацию знаешь…       Самое дурацкое предложение из всех.       — Даже если вскроем решётку, догонят и кишки выпустят, — вздохнул Аксель, сворачивая под свод. — У Твердопух связи такие, что она нас и в лесу найдёт. А то и на приятелей Угря налетим…       Красуля только заскулил.       Ход резко повернул налево и через несколько шагов упёрся в тупик. Аксель поднял голову: ага, вот и лаз с ржавой лесенкой, и даже люк отлично видно, настолько неглубоко залегает ход.       — Полезли, — велел Аксель, сунув Стрелку за пазуху. Та с радостью забилась едва ли не под мышку — должно быть, чуяла его волнение и искала место понадёжней.       Милт опять не смог подтянуться, и Аксель едва не упал, пока его подсаживал. Потом и ему понадобилась помощь: ноги и руки после болезни совершенно не слушались, и втащить непослушное тело в трубу без красули он бы не сумел. Юбки и лампа мешали, на лбу выступил холодный пот, и на крышку Акселя уже не хватило. Милт её приподнял и уронил, та лязгнула… А в следующий момент сдвинулась сама по себе, и огромные лапищи вытянули под мышки сначала красулю, следом его.       Свет ударил по глазам. Пахло зубоскальней, слышались урчание и мягкое сопение, а они стояли и моргали, как амбарные сычи, в лучах заходящего солнца, падающих через окошко.       Ну ты дубина, Аксель. Знаешь же, что в «Дубе-кровососе» есть упряжка зубоскалов, но их держат на отшибе, у реки — уж очень дорога земля на улице, а Твердопух чересчур жадна, чтобы переплачивать за зубоскальню в само́м трактире. Только кто ж знал, что у старой курицы приспособлена тайная лазеечка мимо любого патруля. Вот теперь даже сделалось интересно, куда вели остальные дыры…       — Так, — прогудел над их макушками тяжёлый надсаженный голос. — А ну-ка, красны де́вицы, отряхнулись и в повозку. Мамаша ждать не любит.       Аксель вгляделся в тёмный силуэт.       — Это вы, Крич? — вышибалу из «Дуба-кровососа» он в лицо знал, но ни разу не общался. Однако сейчас, когда в глазах плавали зелёные пятна, было сложно разобрать, он ли стоит над ними с красулей.       — Кто ж ещё, — проворчал в ответ глыботрог и ногой задвинул лаз. — Давайте, давайте. Не век же с вами нянчиться.       Милт, всё ещё щурясь, оглядел свой фартук, охнул и принялся отряхиваться. Крич прошёл мимо крытой вощёным холстом повозки и пары зубоскалов отпирать ворота. Аксель посмотрел на себя: на подоле темнели отметины от кирпичей и скоб. Ржавчина и немного грязи, ерунда. Он отряхнул дурацкие юбки и на всякий случай косынку, но тут красуля поднял глаза и весело фыркнул:       — У тебя всё лицо в паутине. — Пока Аксель старался на ощупь стереть грязь, он зарылся в мешок. — Погоди, у меня где-то зеркальце было… Тьфу, пропасть.       В воздухе сверкнули искристые осколки. Деревянный футляр треснул, должно быть, при падении, и дорогое стеклянное зеркальце вывалилось из него по частям, стоило лишь приоткрыть крышку. Аксель выронил фартук, которым пытался отчистить щёки, и шарахнулся. Крич обернулся.       — Ты чего? — оторопел Милт.       Чего?! Не, он всерьёз спрашивает, чего? Разбил зеркало — и просто «чего»?! Аксель подкинул ногой песок на осколки, чтобы те не успели его отразить, и сплюнул через плечо, но когда это помогало… Ничем хорошим день не закончится.       Милт презрительно скривил нос и прошёл мимо, к повозке. Он просто ещё мелкий и не понимает, как влип со своей стекляшкой. Разбитое зеркало — это беда. Сжав зубы, Аксель запрыгнул в фургончик следом. Крич вывел зубоскалов, запер сарай и устроился на передке. Щёлкнули поводья.       Всё. Выдохни воздух и дай себе недолго поплавать по течению. Сейчас, Аксель, от тебя ничего не зависит. А зеркало… Ну не твоё же оно, в конце концов. Красуля разбил — красуля и огребёт.       — Удобно, — Милт заёрзал, несколько раз подпрыгнул на месте и погладил бордовое замшевое сиденье. — Зубоскалы вон какие ухоженные. Неплохо живёт эта шрайка. — Он вгляделся в лицо Акселя и хмуро буркнул: — Да прекрати ты изводиться, у меня ещё одно зеркало есть.       — Ещё день беды и семь лет невезения? — уточнил Аксель. Получилось слишком ехидно, красуля мгновенно надулся.       — Да чего ты такой суеверный? Просто стекляшка разбилась.       Ага. Просто. Он чего, ни разу за край зеркала не заглядывал и не видал, как там отражается то, что никак отразиться не может? Но объяснять все тонкости явно бесполезно. Скажет, что это такое неисследованное явление. Вот оно, влияние Санктафракса, а потом профессора погибают…       — Тетрадь не потерял?       — Я идиот, что ли? — но красулины руки всё равно метнулись ощупать юбки. — Здесь.       Повозка неторопливо катилась по булыжникам, плавно покачивалась из стороны в сторону на рессорах. Через тряпичные стенки легко проникали шаги и голоса прохожих и уличных торговцев. Милт порылся по карманам, достал платок и принялся тереть щёку Акселя:       — Да не расстраивайся ты так. Вот увидишь, всё будет хо… в смысле, обойдётся. — Он слабо улыбнулся. — У меня-то на лице ничего не осталось?       Аксель посмотрел, подумал, снял соринку с его вихра, торчащего из-под косынки.       — Ну и грязнули мы с тобой выходим, — вполголоса хмыкнул он. — Хороши девицы, ничего не скажешь. Давай-ка в роль входить, а то как бы на въезде в порт не было кордона.       — Будет, — предупредил Крич, прекрасно слышавший их разговор. — Ну-ка пересядьте ко мне спиной, мамаша против хода терпеть не может…       Аксель подвинулся, Милт с унылым вздохом пересел к нему и положил на колени многострадальный арбалет. Повозка остановилась. Аккуратно отогнув край занавески, Аксель незаметно выглянул наружу.       Ага, здание напротив «Дуба-кровососа», и сразу двое нищих у стенки. Знаем мы таких нищих, ты, Аксель, сам так же умеешь. Небось ещё с чердака кто-нибудь приглядывает.       — Цветы, — пропел приятный девичий голос с другой стороны повозки. — Госпожа, купите букетик!       Занавеска отдёрнулась, и в повозку, отдуваясь, медленно влезла Твердопух. Это ей, что ли, букет пытались впарить? Кто такой ненормальный?.. Аксель машинально глянул через мамашино плечо на девицу с ведром простеньких жёлтых цветочков — и получил многозначительный тычок локтем от Милта.       На вид цветочница была торговка торговкой: линялый драный платок на плечах, сколотый знаком Лиги Коробейников и Разносчиков, залатанная юбка, серый передник с претензией на приличный вид и старые перчатки с обрезанными пальцами. Но хитрые глаза и огненные волосы слишком врезались в память, чтобы ошибиться — это вчерашняя воровка-душегубка. Шторка упала, и осталось непонятным, заметила ли она их с красулей.       — Мамочки, — одними губами выдохнул Милт.       — А ты как хотела, сестрица Рукия, — так же тихо отозвался Аксель. — Интересно, на кого эта дрянь работает…       Мамаша вопросительно взглянула на них двоих и цыкнула:       — А ну-ка, закрыли клювы. Крич, до поворота медленно, а там гони.       Закрыли клювы! Ага, с такой-то шпионкой под боком.       — Госпожа Твердопух, — одними губами сказал Аксель, несмотря на то, что на него тут же зыркнули яростные жёлтые глаза. — Цветочница.       — Не пьяная, поняла, из-за кого вы всполошились, — огрызнулась Твердопух.       — Она пыталась обворовать… Рукию. Явно искала тетрадь.       Твердопух прищёлкнула клювом:       — Вчера её наняла старуха Зельмина, которая в наших кварталах торгует. На днях она охрипла, и я грешным делом подумала, взяла себе помощницу. А оно вот как…       Мамашины глазки хищно блеснули, и стало ясно: если рыжая тут задержится, ничего хорошего её у «Дуба-кровососа» не ждёт. Как и наивную старуху Зельмину, если та вообще жива, а не валяется в канализации с перерезанным горлом.       — Вот тебе и зеркало, — сказал Аксель Милту на ухо. Тот съёжился, вроде собрался огрызнуться, но покосился на мамашу и смолчал. Мог бы уже привыкнуть к её обществу, тем более для шрайки она вполне добродушная.       — Так, и ещё. Оружие и вещи на диван, и сели сверху, — велела Твердопух. — У стражи без того найдутся интересные вопросы, не надо провоцировать на обыск. — Она насмешливо клекотнула. — Зачем вообще арбалет, к которому нет стрел, птенчики? По башке раздавать? Так лучше б скалки под фартуками спрятали, оно сподручнее.       Милт открыл рот, чтобы что-то объяснить, но Аксель сдавил его руку: молчи, дурак, ответа не ждут. Они кое-как запихнули под себя барахло. Сидеть стало неудобно.       Знаешь, Аксель, а перевяжи-ка ты косынку по-девчачьи: стража в курсе опознавательных знаков Лиги Отребья, а в порту контрабандистка в паре с такой знаменитостью, как Твердопух — это двумя руками под арестом расписаться. Пусть лучше… Ну, известная трактирщица и две, гм, не обременённые моралью... скажем вежливо, служанки. Вот это возле кораблей не вызовет никаких вопросов. Хихикать поглупее да глазками хлопать, может, и проедут кордон без особых проблем.       Повозку качнуло на повороте, Крич глухо свистнул сквозь зубы — и зубоскалы припустили во весь дух. Рыдван трясся так, что пришлось вцепиться в край сиденья, слышалась брань прохожих, плескали под колёсами лужи, а Твердопух растеклась по своему диванчику, словно по уютному креслу, скрестила лапы на груди и бесконечно сверлила их обоих взглядом, словно вообще не замечала тряски. Красуля жался и ёжился, даже Акселя начало пробирать. Хоть и партнёры теперь с курицей, а обманываться не надо: ты, дружище, никто, и твой спутник никто. А перед вами — воротила городского масштаба, которая такими, как вы, грог закусывает.       Наконец зубоскалы устали и перешли на рысь. Улицы сделались тише, и, судя по эху, у́же. Шторки повозки были плотно задёрнуты, голова кружилась от слабости, мысли путались, и понять, в какую именно часть порта они едут, Аксель не смог. По звукам, словно не к порту приближаются, а в какие-то трущобы забрались. Сделалось не по себе, Аксель напрягся, мучительно соображая, как бы выглянуть наружу под шраечьим взглядом, но тут снаружи раздался грубый окрик:       — А ну, стой! Кто такой, по какому делу едешь?       Так, в такой манере, разговаривает только стража. Твердопух распушила перья, кивнула им с Милтом, нараспашку открыла холщовый полог и высунулась к патрулю. Малиновые перья казались тусклыми в бледных сумерках, обыкновенно злые глаза превратились в щёлочки от фальшивой улыбки.       — Ах, доблестные господа, — пропела она так слащаво, что свело скулы. — Почему закрыт проезд? Что-то случилось?       С одного взгляда стало ясно, где они и куда направляются. Когда имеешь дело с мамашей Твердопух, машинально думаешь, что работать на неё станут одни пираты, но, похоже, Аксель совершенно просчитался. Повозка стояла в тихом проезде, ведущем от задворков сталелитейки к дальнему забору Выселок. Неужели мамаша патруль наняла?! Вот это был бы номер.       Или фрахтер, что более вероятно. Они ведь тоже здесь швартуются.       Твердопух вылезла, едва не перевернув повозку и заодно продемонстрировав страже, что внутри нет никого, кроме двух тощих девчонок. Красуля испуганно вцепился в локоть Акселя.       — Ой, да перестань ты, — как же сложно пищать по-девчачьи, особенно вполголоса и естественно. — Чего дёргаешься, не съедят же. Смотри, справа какой хорошенький! — и Аксель мужественно улыбнулся стражнику. Тот ответил щербатой улыбкой и немедленно получил тычка от начальника караула. Милт с опаской глядел на патруль и даже не подумал разжать руки.       — Ну чего ты такая кислятина, — продолжил кривляться Аксель, как полный идиот, пока Твердопух кормила байками караульных. — Тебе б такого видного в мужья, вот мать обрадовалась бы! А то послушаешь, как она тебя пилит…       — Ага, наверное, — вяло согласился Милт.       Кажется, прокатило… Проклятье, нет. Зря Аксель улыбался — пока Твердопух канифолила мозги начальнику, щербатый этим воспользовался и пошёл знакомиться.       — Привет, красавицы, — весело сказал он. Милт вцепился в руку так, что стало больно. — Кого-то замуж выдают? А я как раз себе жену приглядываю, и такая б мне подошла.       Аксель едва не задохнулся: стражник обращался не к красуле, а к нему! Пьяный, что ли, или со зрением беда? Но назвался тильдером, полезай в суп. Пару раз хлопнув ресницами для разгона, Аксель зажал щёки руками, словно пряча стыдливый румянец, и пропищал:       — Я, сэр? Грешно смеяться над бедной девушкой!       Милт слабо поперхнулся, поглядел на стражника, потом на него, и сделал глаза в два раза больше обычного. А щербатый продолжал бесцеремонно напирать, навалился на борт, чуть не перевернув повозку:       — Да ладно тебе, поболтаем о том, о сём, глядишь, и договоримся. Ты мне приглянулась.       Крич закашлялся, пряча смех.       Твою мать. Щербатый навис — и не сдвинешься, потому что сразу станет виден арбалет. Спокойно, Аксель, расслабь ногу, не прикидывай, как коленом въедешь в это брюхо — руками-то не хватают, только в лицо заглядывают, а ты ладонями закрылся и фиг что горе-женишок увидит. Он что, самую страшную девку Нижнего решил взять в жёны, чтоб больше никто не позарился? Псих!       — Что там? — окликнул начальник караула.       — Две девчонки, а больше ничего, — ответил щербатый через плечо и снова заулыбался Акселю: — Ну, милашка, зовут-то тебя как?       — Перестаньте, сэр, — умри, но играй роль, Аксель. — Как же так, я не могу. У меня ещё старшие сёстры не пристроены, родители не позволят… Извините…       На их с Милтом счастье, сладкие байки и мзда за беспокойство столь доблестных господ быстро решили дело, и начальник караула отозвал своего дуболома. Твердопух взгромоздилась обратно на сиденье, охрана подняла шлагбаум, Крич щёлкнул поводьями и повозка въехала в проулок, ведущий к причалам.       Несколько секунд они с Милтом молчали. Потом красуля заметил самым постным голосом:       — Упустила ты свой шанс выскочить замуж, сестрица Лютиния. Вот мать тебя за волосы-то оттаскает, что выгодная партия сорвалась…       Аксель нервно хихикнул, Милт следом. Ещё мгновение, и они тихо заскулили друг в дружку, давясь смехом.       — Так значит, идиоты не только в тебя с первого взгляда вклеиваются, — выпалил Аксель, как только смог перевести дыхание, и их снова скрючило от хохота. Хоть кулак грызи, чтоб в голос не ржать.       — А ну, уймитесь! Расшумелись, как наседки, — цыкнула Твердопух, но её глаза в кои-то веки тоже смеялись. — В порту полно стражи.       Это их отрезвило.       — А нам ещё далеко ехать? — осмелел Милт.       — До фрахтеров. Я правильно понял, госпожа Твердопух?       Мамаша кивнула:       — Именно, деточка. Так что клювы на замок и помалкивайте.       Легко ей говорить:       — Но, госпожа Твердопух… А капитан знает, кто мы на самом деле?       — Капитан знает, что ему привезут двух дорогих и очень ценных гостей, — Твердопух иронично взглянула на их платья. — А там сами решайте, по обстановке.       Твою ж мать. Не хватало ещё ломать комедию перед целым экипажем. Аксель открыл было рот, но мамаша подалась вперёд и выговорила ему в лицо:       — Рябушка, деточка, заткнись.       От такого рот сам захлопнулся. Поди с ней поспорь, с курицей облезлой… Милт снова вцепился в руку — к гадалке не ходи, синяк останется.       Повозка внезапно остановилась. Неужели опять стража?       — Мамаш, — сказал Крич. — Причалы.       Твердопух высунулась и замахала лапой куда-то в сумерки. Аксель проследил её взгляд: от соседнего причала к ним шли двое — плоскоголовый гоблин и хмурый четверлинг лет этак под сорок, одетые как воздухоплаватели, а больше в полутьме было не разобрать. Милт беззвучно ойкнул.       — Отлично, мальчики, всегда можно на вас положиться, — расплылась в елейной улыбочке мамаша. Звякнул небольшой кошель, ложась в руку хмурого четверлинга. — Здесь как обещано, остальное по возвращению.       Понятно. Вот и охрана для них двоих, чтоб не сбежали и ничего не учудили. Никуда не денешься: поймают и шеи посворачивают.       Стрелка высунула голову из-под воротника, тревожно принюхалась — он чувствовал, как дрожат усики, и успокаивающе почесал её за ушком. Спокойствие, вот что сейчас нужно, чтобы выпутаться из опасной ситуации. Железное спокойствие и трезвомыслие. Он не собирается всю дорогу плыть по течению.       Повозка миновала первый ряд фрахтерских причалов и остановилась.       — Прибыли, мамаш, — доложил Крич. Твердопух, отдуваясь, полезла наружу. Кто-то присвистнул — кажется, плоскоголовый.       — Вот это да! — выпалил Милт. — Только погляди!       Но Аксель и сам видел.       Тот странный двухмачтовик, у которого они познакомились почти три дня назад. Корабль уже не выглядел пустым — на палубе слышались переговоры и шаги, на причале тоже было какое-то шевеление. Мамаша замерла у повозки, алчно разглядывая «Принцессу ветра», а потом пробормотала:       — Ну и ну. И впрямь…       Что «впрямь», осталось непонятным.       Аксель выбрался следом и помог красуле. Мамашины «мальчики» не обращали на них ровным счётом никакого внимания. Плоскоголовый таращился на «Принцессу» не хуже Милта, а у хмурого был такой вид, словно ему вообще безразлично, на чём он сейчас пойдёт в небо, хоть на корыте, хоть на Хрумхрымсовом горбу.       — Не задерживайте, деточки, — цыкнула Твердопух. — Мы тут всему порту глаза мозолим, нечего. Пора знакомиться с капитаном.       Она издала прерывистый клёкот, похожий на сдержанное хихиканье.       — Бросить трап! — зычно разлетелось в сумерках. Почти сразу грохнули доски. Твердопух вперевалку зашагала к лесенке на причал, а два её «мальчика» заняли ненавязчивое положение за их с Милтом спинами. Под таким конвоем волей-неволей пришлось шевелиться, хотя в ногах снова проснулась слабость, а в животе забегали крыски. Но сзади на каждом шагу спотыкался красуля, хлопал перепуганными глазищами. Нельзя, как он, Аксель, так что возьми себя в руки и…       Голова поднялась выше уровня причала, и стало видно матроса, излишне придирчиво поправляющего узкие сходни, и мужика на борту, внимательно разглядывающего их процессию. Судя по одежде, это или капитан, или его помощник…       Эй, Аксель, кажется, ты где-то видел этого типа. А где?       Красуля вдруг сдавленно пискнул и встал как споткнулся:       — Я туда не пойду.       Аксель глянул на него, а плоскоголовый мягко, но сильно подтолкнул Милта вперёд.       — Не пойду!!!       — Ты чего? — удивился Аксель.       — Ты что, не видишь, кто там?! — глаза красули стали по риксдалеру.       — Ваш капитан, деточки, — не оборачиваясь, вставила Твердопух. В голосе её явно звучала насмешка.       А вот теперь и Аксель узнал этого типа. Ма-а-ать… Вот оно, зеркало-то разбитое!       С борта «Принцессы ветра» на них в упор глядел чокнутый пират, от которого они так безнадёжно пытались отвязаться накануне.