Невесты неба

      «Чокли-мокли, чокли-мокли, у тебя глаза намокли! Если долго будешь плакать, то как жаба будешь квакать!»       Она, всхлипывая, бежит по тоннелю, а вслед несутся хохот и обидные стишки.       «Плакса, плакса, вредина, вся до дыр проедена!»       Гадкая Милин! Это не её лемкин, не её! Это не ей маманя подарила! Милин не имела права прикармливать и сманивать чужого питомца!!! А теперь он не отлипает от этой гадины, которая всё сделала нарочно, назло! У Милин уже три домашних зверька умерло, потому что они ей не нужны, она их просто сманивает у других, чтобы нарочно сделать больно! Гадина, гадина!!! А другие девчонки к ней подлизываются, чтобы она не отравила им жизнь. И жаловаться без толку, маманя только даст затрещину и отругает: сама дура виноватая, иди побей Милин! Выдери ей космы! Вылови поодиночке и проучи остальных! Дай им отпор, ты же злыднетрог. Дерись, как девчонка!       Мокрый холод сковывает пылающее лицо.       Что-то прохладное касается раскалённого от слёз лица. Невидимое, нежное. Гладит пряди, выбившиеся из причёски, шуршит платьем. Она от неожиданности запинается, оглядывается назад — там, в приглушённом сиянии бесчисленных корней, в тёплой сырости подземелий, всё ещё зло смеются девчонки и верещит, клянча лакомства, лемкин. Её лемкин!..       Всхлипнув, она вытирает нос грязной ладонью и снова идёт по коридору, к источнику ласковой прохлады, что трогает кожу, волосы и платье, пахнет резко и маняще. Сияние корней потихоньку угасает. Значит — близко поверхность? Маманя строго-настрого запрещала даже подходить к тоннелю, ведущему в Навершье. Этого делать нельзя. Это разрешают лишь однажды — когда приходит Назначенный День, чтобы проводить питомца в лес. Мир Навершья опасен для несовершеннолетнего злыднетрога. Всё, что там живёт, стремится к одному — убивать и пожирать друг друга, и выжить там может лишь взрослая женщина, большая и страшная.       Но разве девчонки относятся к ней иначе? Так же стремятся разорвать и растоптать, только не тело, а сердце. Ну и какая разница?       Она не пойдёт назад. Ни за что не пойдёт назад!!!       Холодный удар телом о доски. Что-то не так.       Удар — запнулась о корень, пока обходила ловушку для непрошеных гостей. Отшибла бок, но какая разница… Она не пойдёт назад. Она сядет здесь, у самого выхода, занавешенного… чем? Длинное, тонкое, гибкое — как корни, но всё в выростах вроде тончайших пластинок на тонких ножках. Как грибы-подземники, только пахнет совсем по-другому. Вкусно, свежо, горьковато… Чуть-чуть похоже на тонкие корешки, из которых делают жёлтую краску. Потом она вспоминает: плющ. Маманя говорила, вход в их пещеры находится под свинцовым деревом и закрыт плющом-витушкой, чтобы отгонять смоляную лозу. Лоза не любит витушку, поэтому не подбирается, даже если чует добычу.       Выросты — она уже вспомнила, что это называется «листья» — шуршат, хотя она их не трогает. Всё то же, невидимое, нежное, целует её заплаканные веки, играет платьем и волосами. Что это? Она нерешительно отводит длинные плети, и невидимое врывается в тоннель, неся с собой поток глубоких, невероятных, мощных, как хор прославления, незнакомых запахов. Она вдыхает полной грудью этот упоительный поток, потом решается. Отрывает и наворачивает на волосы кусок плюща, ещё один — на плечи. Великая Мать не делает различий для тех, кого смоляная лоза затащит в её пасть. Ей всё равно, будет это тильдер, лесная индюшка или глупый маленький злыднетрог, который даже постоять за себя не может. Лучше защититься сразу.       Зажмуриться, и — шаг наружу.       Шаг в пропасть. В пропасть. В про…       Запрещено. Это запрещено, но назад она не пойдёт. Ну и пусть мир Навершья жесток и опасен! Домой без питомца она не вернётся!!! Такого, чтобы Милин умерла раньше, чем сумела бы его приручить! Чтобы он сожрал её, проклятую!!! Выдрал шевелюру! Переломал все кости!       Резкие потоки воздуха.       Чувство, будто сорвалась с верхних корней и летишь прямиком в озеро. Невидимое, ласковое окружает, толкает в лицо и плечо, несёт с собой потоки запахов, подсказывает и направляет… Она нерешительно открывает один глаз, потом второй. Ноги путаются в холодных длинных нитях, что пробиваются сквозь мёртвые шуршащие листья. Кругом так же неярко, как внутри… Странно, а она слышала, что свет Навершья злой и сразу стукнет в глаз?.. Запрокинув голову, она пытается уложить в голове всё, что видит. Здесь как внизу, если перевернуть с ног на голову и утыкать корни этими… листьями. Но земля под ногами намного мягче, а прохладный ковёр из старых листьев и длинных, резко пахнущих нитей даже приятен.       Она оглядывается: плющ сомкнулся и спрятал вход в тоннель, превратился в тёмную стену, лезущую вверх по узловатому… Дерево. Вот оно какое. Внезапно охватывает восторг и чувство нового, неизведанного. Тут… столько всего! Смутно мелькает в голове: нельзя долго стоять на одном месте. Не смоляная лоза, так звери, населяющие Навершье. Или хуже, болтуны. Решившись, она поворачивается и лезет сначала по плющу, потом по выростам, похожим на огромные бородавки, цепляется за трещины в коре, всё выше и выше. Надо же понять, куда исчез свет Навершья и почему он не дерётся?       Ствол быстро начинает разделяться на широкие узловатые ветви с такими огромными листьями, что из каждого вышло бы по полплатья. Она лезет и лезет, и наконец находит ветку, не спускающуюся под собственной тяжестью, а всё ещё сохраняющую направление вверх. Всё, что ниже, сгинуло во мраке, лишь слабо светится мох в трещинах коры, но ей ничуть не страшно.То, ласковое, что звало её наружу — то ли успокоить, то ли поиграть, — снова касается кожи. Теперь его запах холоднее, пронзительнее, словно растерял всё лишнее там, внизу, и… Что это?.. Острая горечь, до слёз. Мокрый мел, до желания разгрызть. Жар и холод одновременно. Что-то великолепное и неизведанное.       Она наконец раздвигает листья, высовывает голову и обмирает от восторга.       Дремучие леса. Это Дремучие леса, бескрайние, непреодолимые, коварные, бесконечно прекрасные. Чёрными острыми клыками высятся железные сосны, лёгкий туман из пушистых семечек плывёт над стройными грациозными лафами, мягко сияют бирюзовые кляксы колыбельных рощ. И над всем этим — безграничная бархатная тьма, усеянная серебряными точками.       Ночь. Это ночь — безлунная, хрустально ясная. И в этой ночи, сквозь звёзды и лафовый туман — как сон, как птица, как призрак, как самое прекрасное, что она видела в своей жизни — оно.       Светлые громады парусов.       Сияющие огни конфорок.       Блестящие от ночной росы борта.       Переплетённые, как ухоженные корни, тросы.       Скрип, звяканье, вздохи, голоса…       Она тянет руки к этому рукотворному чуду Навершья и смеётся от счастья. То, невидимое, звало её сюда, заманивало запахами горящей смолы и небесного камня, чтобы она увидела её — летучую пещеру. Чтобы она почувствовала и познала несущий ароматы огромного мира ветер, неисчислимость светил и свободу воздухоплавания.       Удар.       Темнота.       — …тан, мэм. Очнитесь уже! Да очнись ты, девчонка! Блоху твою за ногу…       Ливень свирепо барабанил по затылку, спине и ногам. Под самым носом лежало пушистое, мягкое, воняющее тёплой сернистой сладостью до тошноты, и в нём равномерно, глухо, часто бухало. Огромные лапы крепко сжимали её бока.       — Капитан же!..       Фриллис чихнула и медленно приоткрыла глаза.       — Ц-царапа?..       Глаза открылись до конца и резко: Топи. Она лежит на Царапе в море бесконечной грязи, тающем в таком же бесконечном ливне, растворяющемся в таких же бесконечных сумерках. Ноет бок, ноет рука, ноет всё. А хуже всего ноют виски и затылок, словно стиснутые ледяным обручем.       — Очнулась, блоху твою за ногу?       — Ч-что случилось?.. — к горлу подкатила паника, Фриллис затрясло.       — Всё потом, — хриплый голос Царапы сделался жёстче. — Судя по температуре грязи, мы лежим прямо на ядовитой яме. Держимся на плаву только из-за моих паракрыльев. Надо выбираться, пока не трахнуло. Сколько до края?       Застучали зубы.       — Я… не п-понимаю…       — Сколько до края ямы? — требовательно повторила Царапа.       — Н-не знаю…       — Сколько шагов? — шраечий голос не растерял ни хладнокровия, ни твёрдости.       — Ш-шагов десять…       — Снимайте паракрылья. Быстро.       Фриллис трясло, пряжки путались в пальцах, ливень лупил по голове огромными холодными каплями, а где-то в глубине, под Царапиной спиной, урчало и глухо булькало. Рядом всплыл и лопнул с утробным звуком огромный пузырь, обдал запахом тухлятины. Фриллис взвизгнула и шарахнулась, чуть не соскользнув, но Царапа вовремя подставила лапу. Мама-а-аня… Как они тут оказались? Где «Разящая»?..       — В-вот, сняла…       — Теперь разложите и бросьте туда, к берегу, — коготь указал, в каком именно направлении это сделать. Фриллис послушалась. Её паракрылья упали чуть в стороне от того места, куда ткнула Царапа, но всё же, вместе с паракрыльями шрайки, получилось что-то вроде мостков. — Расстегните и мои, а то не с руки.       Фриллис покорно расстегнула тугие, пахнущие мокрой медью пряжки. Всплыл очередной пузырь, больше и страшнее прежнего. Где-то в глубине ямы жидкая белая грязь натекла в расщелину между камней-кисляков и теперь выделяла раскалённый газ. Как только пузырей сделается слишком много, она вскипит и широкой струёй вырвется из подземной каверны, сметая всё на своём пути. В том числе их двоих.       — Давайте ремень, — Царапа осторожно переложила её на свободное паракрыло, под которым двигалась предательски мягкая и очень горячая глина, сцепила их ремни и вытащенный из кармана линёк, и, оставив один конец в руках Фриллис, по-пластунски выползла на берег по импровизированным мосткам. — Держите крылья крепче!       Как на плоту, она протянула Фриллис к берегу, вытащила за шкирку и поставила на ноги. Выдернула из грязи оба комлекта паракрыльев, всучила ей в руки и, выковыряв из своей пары несущие планки из пружинной ивы, всё тем же линьком связала в длинный шест.       — Всё, отходим, — велела она, уверенно прощупывая путь. — Держитесь след в след, или завязнете.       Булькнул очередной пузырь. Фриллис потащилась за ней, как слепая, ничего не понимая, увязая в иле и путаясь ногами в обвисших паракрыльях. В сапогах быстро захлюпало, промокшее сукно кафтана страшно давило на плечи, шляпа, естественно, где-то потерялась, и теперь тяжёлый пучок из кос медленно сползал на шею, теряя шпильку за шпилькой.       Они не успели отойти и на тридцать шагов, как яма за их спинами взорвалась, завалив окрестности ядовитой грязью. Тяжёлые ошмётки застучали по спине и голове. Фриллис вскрикнула от боли и упала на колени, когда особенно большой комок ударил в плечо, но Царапа лишь развернулась и рывком поставила её на ноги:       — Шагай, не останавливайся.       Фриллис всхлипнула. В отличие от Мегины и Моджин, её не пугало открытое пространство, но сейчас, в сгущающейся мгле, в этом сером дурмане дождя, с чавкающей грязью под ногами, без границ, без очертаний, без образов, покорно следуя за огромной шрайкой в никуда, она чувствовала страшную дурноту и тоскливый ужас.       В голове стояла пустота без воспоминаний. Что… Что произошло? Как они оказались в Топях, на краю гибели? Что с «Разящей»?! Они преследовали «Принцессу ветра»… Потом ссора с Даркисом… Потом экипаж на скорую руку латал корабль, а она пошла выяснять отношения с господином советником — но ведь это всё было ночью, а сейчас… вечер? Поздний вечер?!       Да… Верно. Она поставила ультиматум — контрабандист выбросился за Барьерный вихрь, в Открытое небо, откуда не возвращаются, а значит, пора завязывать с погоней и поворачивать в Нижний. Советник разорался на все Топи, и тогда Фриллис изложила ему предполагаемые варианты действий «Принцессы», которые раньше перечислял Даркис. Ведь это доходчиво объясняло: угадать, как поступит капитан Лодд, невозможно и, скорее всего, они его упустят. Как насчёт поднять все патрули? Вэйф гневался до пены изо рта, но спустя четверть часа споров и препирательств наконец разродился информацией: преступник охотится за важным грузом с разбитого корабля, что валяется где-то на границе Сумеречного леса и Топей. На уточняющий вопрос, что же это за корабль и груз, советник опять начал темнить и увиливать, но Фриллис всё-таки добилась, что это одномачтовик «из тех, скоростных», под названием «Молния».       Скоростной одномачтовик у границы Сумеречного леса, ага. Да ещё с весьма характерным именем. Она уж не стала говорить, какой образ рождается в голове от такого описания. Но… Если речь действительно о штормрейсере с грузом, то контрабандисты Нижнего города — последние, кто должен до него добраться, и Фриллис приняла решение искать «Молнию», даже не имея координат. Пусть иголка в стоге сена, но, пока есть хоть какой-то шанс обойти этого мерзавца с улыбочкой мяумелы, сдаваться нельзя.       Когда она объявила обо всём экипажу, показалось, что Царапа странно среагировала на имя одномачтовика. Словно что-то знала. И от неё пошёл и усиливался весь день запах тревоги. Но, когда Фриллис тишком прижала её к переборке, она отделалась парой общих фраз про то, что старшина и советник — подозрительные личности. Звучало не то чтобы совсем убедительно, но похоже на правду: Даркис неприкрыто брезговал Царапой, и стоило ждать, что старая шрайка скажет про него пару ласковых при первой возможности.       Что же дальше-то… К полудню, в мутном краевом тумане, они добрались до южного угла Сумеречного леса и весь день ползли самым малым ходом к северу, поперёк Края, внимательно оглядывая любые найденные обломки кораблей и периодически выдавая друг другу затрещину, если кто слишком сильно залипал на манящее сияние колдовской чащобы. Господин советник так и вовсе забрался в гамак, замотал голову одеялом и изображал, что готов умереть каждую секунду — но команду поворачивать в город не давал. После обеда с северо-запада натянуло «лемкиновы хвосты», предвещая скорую непогоду, часам к шести вороны ушли вглубь Топей и прекратили орать, а к семи на горизонте показался чёрный вал туч. Чтобы «Разящую» случайно не выбросило в лес, Фриллис приняла решение отойти подальше… А потом… Потом… Что же было потом…       Она опять всхлипнула. Кажется… Перед самым шквалом… Она спустилась в кубрик предупредить балласт, чтобы сидели тихо и не высовывались. И ещё была мерзкая рожа господина советника… и…       …И пустота. Сон о прошлом наяву. Полёт сквозь ветер. Топи. Вот он, штормовой фронт, ревёт над головой и захлёстывает дождём. А «Разящая»… А её «Разящая» неизвестно где!       — Здесь более-менее сухо и вроде нет ям, — донеслось из стены ливня. — Попробуем переждать непогоду.       Сухо?.. Она взглянула: сапоги по щиколотку сдавило глиной, а сверху ещё текли потоки мутноватой воды. Когтистые лапы забрали паракрылья. Фриллис стояла и, кажется, всхлипывала от страха и отчаяния, пока Царапа решительно мастерила укрытие. Какая она… большая… и надёжная… прямо как маманя.       Чокли-мокли, чокли-мокли. У меня глаза намокли.       Когтистая лапа втянула её в импровизированный шалаш, бухнула на подстеленное вместо пола шёлковое крыло.       — Паршивая погода, самая для головоногов, — проворчала Царапа. Помолчала. — Что вы помните?       — Н-ничего, — всхлипнула Фриллис. — Пошла советника предупредить… Про шквал…       — Похоже, он вас одурманил. Хрумхрымсов вэйф.       — В-вэйф?.. Я думала…       — Эльф? Нет. Он вэйф какой-то древесной породы. Эти умеют не только мысли читать, но и волю ломать.       Фриллис передёрнуло. Такой маленький, а такая гадость.       Они помолчали, глядя, как огромные капли выбивают ямки в жидкой грязи. Постепенно Топи заволокло абсолютной тьмой, в шаге от шалаша не было видно ни зги. Наконец, после долгой паузы, Фриллис выдавила:       — Ч-что… было п-потом?       — Шторм, — и Царапа принялась сухо излагать факты. — Нас поволокло обратным курсом на юг, довольно бодро. Когда почти прорвались через шквал, вы вдруг повели себя… странно. Отвязались, хотя старшина вас одёргивал, и перестали держаться как следует. Вас просто сдуло. Я была на юте и успела вас подхватить, но пришлось сильно перевеситься за борт. И тут мне кто-то сделал подсечку. Врать не буду, кто — не видела, но, кроме меня и вас, рядом был только Даркис. Что с «Разящей», не знаю.       — Даркис, — Фриллис затрясло от ужаса и гнева. — Мразь.       Царапа промолчала. Минут через пять она сказала:       — Надо ждать, когда ослабнет дождь. А там решим, что дальше.       Фриллис, дрожа, плотнее прижалась к её горячему мокрому боку. Корабль и ребята в руках двух негодяев, один другого краше! Наверняка Даркис всё обставит так, будто пытался спасти капитана и её домашнюю птичку, но — ой, извините, не получилось.       Мразь.       Горячая и мокрая лапа-крыло накрыла её, то ли согреть, то ли дать иллюзию защиты. Ноги всё равно торчали наружу, под паракрыльями им двоим было тесновато. С набравших воды кос текло за шиворот, сделалось ужасно холодно, но дождь хотя бы не лупил по голове. Тучи шли так низко, что не было видно даже отсветов Сумеречного леса. Фриллис подтянула колени к подбородку, стараясь вся поместиться под шрайкиным крылом, проглотила сопли. В сердце было холодно и пусто.       — Слушай, Царапа, — сказала она медленно. — А ведь этот Даркис… Он же пират.       — Ясно дело. А вы что, не знали? — вроде бы удивилась Царапа. — Я так сразу поняла, что он дрозд со стажем. Впрочем… В патрулях таких полно. Не факт, что он связан с теми подонками, которые напали на вас в порту. Он может давно работать на Пентефраксиса.       Фриллис задохнулась от её кощунства:       — Пираты? В патрулях?!       — А что, нормально, — пожала плечами эта негодяйка. — Вы правда не в курсе? Некоторые сами переходят, некоторые под шантажом ломаются. А есть ещё корсары, эти всяко дно в ведре пробили, — она по-птичьи наклонила голову, заглядывая ей в лицо. — Я не про тех пиратов, которые под заказ одних лиговцев грабят других лиговцев. Я про тех, кто вроде в братстве, а сам тайно работает на Лиги и по приказу сшибает с неба братцев-пиратцев, да так, чтоб те не просекли, кто подставщик. Вот и говорю, хорошо, коли этот Даркис не корсар, а простой перебежчик. А то наши дела ещё хуже, чем выглядят.       — Ты что несёшь?! — Фриллис захлебнулась гневом, её трясло. — Не смей! Среди нас нет пиратов, пираты — враги Лиг и Нижнего города!!! Ты вообще ничего не знаешь про патрули!!!       — Пятьдесят с лишним лет прожила на свете и не знаю. Есть такая птица, живёт на иве, зовётся наивняк. — Рука-крыло крепко прижала её к горячему боку. — Сидите уж, птица, вам по возрасту положено верить в сказки.       Да она головой ударилась при падении!.. Фриллис почти готова была вырваться из её хватки и уйти в дождь, но было слишком мокро, слишком холодно и… слишком страшно.       Под крылом душно пахло мокрыми перьями. Она прикрыла глаза. Неправда, неправда, всё это неправда! Такого просто не должно быть!!!       На миг под веками вспыхнула картина трёхдневной давности: огромный полутёмный кабинет и двое мужчин, враждебно глядящих друг на друга.       Командующий… знал. Он знал, что Даркис пират, что Палата Лиг требует поставить капитаном таможенного патруля пирата. К ней на борт!!! И всё, что смог сделать — назначить мразь помощником капитана!.. Не вздёрнуть на виселице, не отправить в тюрьму, не вышвырнуть из кабинета на худой конец — нет, всего лишь срезать звание на ступеньку, рискуя собственной карьерой.       И, что самое ужасное, она сама это знала. С самого начала. Только изо всех сил гнала от себя догадку, отказывалась видеть очевидное. Как в детстве, сунула голову под одеяло и притворилась, что всё идёт по придуманным ею самой правилам. Мегина тысячу раз права: она слишком любит надевать шоры и видеть только то, что соответствует её личной картине мира. Слишком запросто отметает то, что туда не вписывается. Вот же оно — подчёркнутое презрение к лиговским служакам, необмятая и пропахшая складом форма, неуставный шарф и неуставный лук, прущая против ветра дерзость… А она просто закрыла на это глаза — ведь ей в экипаж не могут назначить пирата, ага, десять раз! Восемь лет, восемь проклятых лет убеждала себя, что воюет на стороне добра против сил зла. Только в Крае всё не то, чем кажется.       Ах, дуб-кровосос!!!       Кулаки сжались в грязи. Та зло продавилась сквозь пальцы, и Фриллис всхлипнула от бессилия. Какая же грязь её окружает, не только сейчас и буквально. Штабная грязь, для приличия заметённая под коврик. Грязь Палаты Лиг, замаскированная пышными одеждами и вежливыми улыбками. Вечная грязь Нижнего города. Только небо в этом мире всегда чистое. Но она, дура-наивняк, слишком грязна, чтобы в нём удержаться. И сидит в том самом месте, в котором ей положено — в бесконечном море грязи. Потому что невозможно касаться чистоты, будучи перепачканной снаружи и внутри. Грязь, грязь, грязь!!!       Правду сказала Царапа — она слишком наивная. Беззаветно верила в капитана, в его дело, в патрули, в командующего… А получила в ответ предательство. Пират в экипаже. Хуже, чем нож в спину.       — Сколько вам лет? — неожиданно спросила Царапа.       Фриллис вздрогнула от неожиданности и машинально ответила:       — Двадцать.       — Я думала, старше. Глаза желтеют.       Зубы сами стиснулись так, что чуть не сломались. Фриллис кое-как взяла себя в руки. А толку отпираться, если эта шрайка без сомнений знает, что бывает со злыднетрогами, не прошедшими Церемонию?       — Это вовсе не примета. Могут и навсегда голубыми остаться, — буркнула она, припомнив Моджин. — А ты почему не со своим гнездом?       Шрайка поёрзала, то ли устраиваясь поудобнее, то ли в свою очередь подбирая слова после неудобного вопроса.       — Я выросла на Великом Невольничьем рынке, — сказала она. — Была охранницей. А потом учётчица взяла моду обсчитывать наш патруль, и я однажды не выдержала, при всех швырнула эту жирную облезлую скотину на корм вжик-вжикам, — в широкой груди, под перьями, клекотнуло с присвистом. — Какая-то боевая сестра — полноправную мамашу-учётчицу. За это мало кишки выпустить, вот меня и выставили без права на возвращение. Прибилась к кораблям… Воздухоплавателям обыкновенно плевать, кто ты и откуда, если делаешь свою работу и не чирикаешь.       — Значит, ты тоже не можешь вернуться домой… — Фриллис прильнула к горячему боку, в котором тяжело бухало сердце, и закрыла глаза. Исподволь накатило серое равнодушие. Что ж — рассказ всё объясняет. Говорят, на Великом Невольничьем рынке шраек можно встретить абсолютно всех, кто живёт в Крае. Наверное, и злыднетрогов тоже. Царапа когда-то имела отношение к работорговле, но сейчас Фриллис ничего не желала об этом знать. Ей нужен хоть кто-то в этом тающем, оплывающем грязью дожде, чтобы уцепиться и не утонуть в мёртвой пустоте. Кто-то большой, сильный и страшный — такой, как Царапа.       Как ни притворяйся, а всё равно навсегда останешься маленькой девочкой-потеряшкой.       — Их было восемь, — пустым голосом сказала Фриллис в никуда. — Восемь …ков. Все мертвы. И всех убила не я. — Она горько засмеялась. — Это правда, я птица наивняк. Как однажды увидела в небе корабль, не могла успокоиться целый год. А когда один такой приземлился неподалёку от нашей пещеры, сдуру подошла посмотреть. Ну и… Работорговцы. Сначала увезли, а потом решили, что такую малявку выгодно не продашь. И — зачем беречь и впустую кормить? Вот и… развлеклись на свой лад. — Царапа покрепче прижала её к себе, словно посочувствовала. Пустота не уходила, но стало чуть легче, когда выговорилась. — Командующий ведь знает про это всё. Почему никого не щажу и никогда не закрываю глаза на пиратство и работорговлю. И почему первая на абордаж лезу. И почему… вообще в патрулях, — Фриллис истерически засмеялась, из глаз хлынули слёзы. — Ах, дуб-кровосос!!! А какой-то, …, сучий пират вышвырнул меня с моего корабля! Как тряпку! Даркис!!! — заорала она во всю глотку, в тёмное небо, в хлещущий ливень. — Сдохни, …к!!! Я тебе кишки на брашпиль намотаю!!!       — Я помогу, — негромко вставила Царапа, пока она откашливалась, поперхнувшись собственным воплем. Фриллис взглянула на неё с благодарностью и прохрипела:       — Царапа, я должна найти свой корабль.       Шрайка задумчиво кивнула.       — Дошагаем до порта, и найдёте. Они туда первым делом…       Да что она несёт?!       — Нет! — перебила Фриллис. — Я вышла из порта на своём корабле и вернусь на нём же!!!       Шрайка опять посмотрела на неё по-птичьи, одним глазом. Неприятно — как на букашку, которую можно склюнуть, и снова захотелось вывернуться из-под её руки-крыла, чтобы уйти в ночь. Фриллис почти это сделала — но тут порыв ветра швырнул в шалаш такую порцию дождя, что плечи сами сникли, и она только поёрзала, забившись поглубже в затхлые перья. Небось ещё урезонивать начнёт… Ну точно:       — Нас тащило обратным курсом, к Южному пределу. Трясины там бездонные. — Голос Царапы звучал глухо, но уверенно. — Кто знает, насколько мы к ним близко. Днём еле ползли, а шквал был крепкий. — Она вздохнула. — Вы уж простите, мэм, но по уму надо выбираться в Нижний. Я, конечно, не так чую направление, как в юности, но постараюсь. Если «Разящая» на ходу, вы же до неё не допрыгнете. Ясно дело, мерзавцы спелись — советник внушит экипажу, что они никого не видят, а Даркис подстрелит, как снежариков. — Фриллис вспомнила ростовой лук и непроизвольно съёжилась. — А если корабль не приведи Небо разбился, на нём тем более не вернёшься. Вокруг ядовитые ямы, даже под нами грязь не слишком холодная. Камень при падении забьётся глиной и быстро перегреется до нелетучести. Тут только пешком в город и выволакивать буксирами, пока пираты не успели первыми.       Это всё было правильно и справедливо, но…       — Я вышла из порта на своём корабле и вернусь на нём же! — упрямо повторила Фриллис. — Если он разбился, найду способ поднять в небо. А если нет… Господину советнику нужен груз, и я даже предполагаю, какой. Если он будет не в трюме «Молнии», а у меня в руках…       — Вы не представляете, какого объёма этот груз! — рявкнула Царапа — и осеклась.       Ах, дуб-кровосос! Фриллис перевела дыхание, сжала кулаки для храбрости и с подначкой спросила:       — А ты, выходит, представляешь?       В Царапином боку что-то глухо булькнуло, присвистнуло, перья ощутимо приподнялись, а мышцы напряглись так, что на миг стало страшно — одно движение когтями, и полетит голова Фриллис отдельно, а тело отдельно. Потом плечи шрайки опустились, а перья снова улеглись.       — Да, и что с этого толку? Небось грозофраксом не наешься. А у нас, между прочим, ни сухаря.       Вот прагматик! Ничем не проймёшь.       — Я подозревала, за чем охотится господин советник… — Фриллис умоляюще выглянула из-под крыла, хотя не надеялась, что Царапа различит выражение её лица в такой темнотище. — Пожалуйста, расскажи всё, что знаешь. От этого зависят жизни ребят. Вряд ли подонки оставят свидетелей…       Дыхание Царапы делалось всё ровнее, сердце перестало биться так, словно собралось выпрыгнуть из клюва.       — Ладно, — глухо выговорила она наконец. — Хотя история не из приятных, мэм. И не для Топей, конечно.       Сказала — и надолго замолчала. Фриллис была уже готова её одёрнуть, когда старая шрайка наконец заговорила.       — Я давно искала возможность прибиться к таможне как наёмник, а не как штатная. Мне нужен был патруль вроде вашего, чтоб не вылезал из Топей, и с честным капитаном. «Молния», мэм, это не обычный штормрейсер, и груз на нём тоже… необычный. И нужен был кто-то, чтоб рискнуть его снять и доставить в Рыцарскую Академию мимо Палаты Лиг и Высочайшего академика.       Фриллис едва не поперхнулась:       — То есть… Ты собиралась ввязать «Разящую» в контрабанду грозофракса?!       — Я собиралась закончить миссию сэра Равеникса! — хриплый голос Царапы прогремел над болотом, но она тут же снизила воинственный тон: — Хотя, мэм, с вашей колокольни это и вправду контрабанда. Только иначе никак. Если груз получат власти, это никого не спасёт. Грозофракс так и продолжат взрывать на каждом углу, а пылефракс… Сложат его в сундучок под замок и будут продавать по крупиночке за бешеные деньги.       — Ах, дуб-кровосос, там ещё и пылефракс?       — Шесть винных кувшинов.       — Это в которые меня можно посадить и ещё место останется?!       — Нет, четвертных. Но всё равно, век можно оба города поить бесплатно.       Фриллис едва за голову не схватилась:       — А грозофракса сколько?..       — Пять сундуков. Вот в них таких, как вы, троих засунуть можно.       Фриллис застонала, вцепившись в мокрые косы. Впутались!..       — И ты это видела собственными глазами?       — Я это собирала. Собственными руками.       Сказать было настолько нечего, что Фриллис промолчала.       — Вы не думайте, мэм. Это всё с самого начала была тайная затея Рыцарской Академии и других учёных, кому не нравится власть Подлиниуса. Меня и сестрицу Чернолапку наняли, чтобы мы сопровождали рыцаря-академика в Сумеречном лесу. Он неплохой мальчишка был. Не ради славы полез, уж очень хотел спасти Санктафракс.       — У них там всё настолько плохо?       — Ясно дело, настолько и с каждой цепью ещё хуже. И не только в Санктафраксе. Почти все корабли сейчас работают на литейщиков — вы же понимаете, сколько чугуна там переводят? Лига Купцов и Предпринимателей не успевает подвозить материалы, вот скованные цепи-то и рвутся. А остальные грузы побоку. Вам в патрулях не очень заметно, вы на казённых харчах, но цены-то на рынках растут и растут. Раньше мера ячменя за полушку шла, а сейчас чуть не полдалера просят. Кому такое по карману? Уж про воду молчу. — Царапа опять поёршилась. — Я и кумекала — если б в Сокровищнице оказалось достаточно грозофракса, всем разом стало б лучше, кроме Подлиниуса и главных литейщиков. Думала, натолкнёмся на корабль, и я с вами как-нибудь договорюсь, вы честные ребята. Дотащили бы хоть часть до Академии, уж патруль на таком никто б не заподозрил. «Молния», конечно, до сих пор должна быть опасная, но тянуть больше нельзя. Видите, уже и в Нижнем до неё донюхались.       От рассказа по позвоночнику бегали мурашки, а в животе стало холодно и тяжело. Всё резонно, всё правильно. Но… Это тяжелейшее нарушение устава — и смертельный риск для «Разящей». Нынче за сияющие кристаллики удавят и в Нижнем, и в Санктафраксе.       Снова накатила серая апатия. Выхода нет. «Разящей» и так, и так конец — и хорошо, если их по итогу просто разгонят или выкинут на улицу. А ведь могут и убить.       Фриллис с трудом разомкнула заледеневшие губы:       — Опасная? Чем опасна «Молния»?       Ох, как Царапа не хотела говорить. Это было видно невооружённым глазом, даже в темноте. И перья опять приподнялись, и в боку засвистело-заклокотало. Внезапно дошло — старая шрайка не злится. Ей страшно. Страшно что-то вспоминать.       За рассказ Царапа принялась только на следующем привале, сама. К тому времени дождь практически утих, облачная мгла немного разошлась, пропустив слабый лунный свет, и они решили брести куда глаза глядят, лишь бы не сидеть на месте и не работать приманкой для головоногов. Фриллис даже не пыталась стряхнуть апатию, покорно плелась за Царапой. Вначале она попробовала сориентироваться, но компас разбился, вероятно, во время удара о фальшборт. А угадать созвездия в редких разрывах туч не вышло даже вдвоём. Звезду, что она звала Когтем Митраса, Царапа упорно принимала за Глаз Дарша, и теперь они шли, куда глядели зоркие в темноте глаза Фриллис и где находил дорогу импровизированный шест Царапы.       — Привал, — объявила шрайка, в очередной раз выдернув её за шкирку из вязкой ловушки. Тропа была узкой, птичьи шаги — широкими, Фриллис не всегда попадала в следы, быстро выдыхалась и в итоге постоянно увязала то по колено, то сразу по бедро.       Паракрылья полетели в глину, Фриллис упала сверху. Грязь. Ах, дуб-кровосос, хрумхрымсова грязь! Штаны, кафтан — всё ей пропиталось. Хлюпали сапоги. Волосы, наверное, весили полпуда — случайно застрявшая в кармане каболка, которой она попыталась их завязать, не выдержала и где-то слетела. Рубаха пропотела, от неё воняло. Страшно хотелось пить.       — Мы не гнались за бурей, — неожиданно сказала Царапа, стоя рядом и оглядывая окрестности. Её широко расставленные птичьи пальцы помогали не проваливаться слишком уж глубоко. Фриллис сглотнула с тусклой завистью — можно поспорить, она б здесь ушла в топь до середины голени. — Собирали, что валяется на земле. Я, Чернолапка и сэр Равеникс. Там грозофракса много, только мелкого, как пыль. В земле тоже есть, и мы пытались сначала копать, но это безнадёга. Вот и гребли с земли, пока не закончились сумеречные фонари, а напоследок хотели взять ещё пылефракса. — Она задумчиво клекотнула. — Только наутро всё и случилось. Экипаж-то у нас большой собрался, не как обычно на штормрейсере, и каждого проняло — не по себе, и всё тут. Ну, у кого там на плохую погоду голова болит — у тех заболела, у кого старые раны — заныли, а мы с Чернолапкой потеряли чувство направления, тоже мало радости. Сэр Равеникс, ясно дело, решил — буря надвигается. Плюнул на пылефракс, приказал сворачиваться и топать в Нижний, и тут… — Она бросила взгляд на небо, словно пыталась что-то разглядеть в низко ползущих рваных тучах, и вздохнула, глубоко и тяжко, словно дряхлая старуха. — Никто из нас такого не видал, ни после того я не видала, и ни разу не слыхала, чтоб кто-то видел. Погода стояла — ни облачка. Вдруг кусок неба задрожал. Марево, как в жару над улицей, знаете? Вот такое же, и немалое. А в нём — небольшие молнии, без грома, только со слабым треском. Во все стороны разом, длинные, тонкие, разлапистые, держались по нескольку секунд. Мы так и обмерли. Стоим, глядим во все глаза. А потом эта штука как грохнула, да с такой силой, что корабль бортом о деревья приложило. Хорошо ещё, не разбились прямо в чаще. — Царапа помолчала, и перья на её шее опять топорщились, словно ёршик трубочиста. Фриллис, затаив дыхание, ждала продолжения. — Ну, мы оттуда дёру на всех парусах. Сэр Равеникс, конечно, заикнулся было подойти к месту взрыва, но поглядел на нас и дал отмашку поворачивать бушприт. Тут компас сошёл с ума. Ясно дело, в Сумеречном лесу магнитный бесполезен — так это небесный сдох. Двинули по солнышку. Миль через пять лопнул штормгласс. Потом и нас накрыло — резь в глазах, тошнота, ужасная слабость. Сэр Равеникс в своих сумеречных железках первым и упал замертво, я только успела штурвал перехватить. Чернолапка вниз — там двое ребят из команды было, да груз проверить — только вскрикнула, и конец. Так все трое внизу и остались. Молниями их убило, прямо внутри. Да и на палубе от всех железок лупить начало, такие же молнии, как в небе. И чем дальше, тем сильнее. А на десерт камень летучесть потерял. Едва перевалили границу леса, как рухнули. Кто-то при приземлении убился, кто-то по дороге в город помер. Я, наверное, везучая или шраек оно всё меньше берёт — добралась до Санктафракса живая, дотащила дневник сэра Равеникса и пробу пылефракса. Ещё полгода потом ко мне вилки-ложки липли. Все перья повылезли и зрение просело. Думала, конец, отстрелялась старая кошёлка — ан нет, выжила. — Она опять утробно, по-старчески, вздохнула. — Когда оклемалась и стала заново перьями обрастать, пугала юных оруженосцев в Академии. У них там стена из утёсного мрамора — магнит приложишь, и в этом месте начинает светиться ярче. А я сама была как магнит. Рядом со стенкой постоишь минуту, и всё засияло. Потом-то прошло, но детишки успели таких страшилок навыдумывать про шрайку-призрака!.. — она невесело хохотнула. — Вот вам, мэм, и вся история. Профессора говорят, нас как-то очень сильно намагнитило вместе с кораблём. Обычно так не бывает, но… — она развела руками. — Заряд по правилам должен утекать в землю, только рядом с Сумеречным лесом оно всё иначе, чем в городе. «Молния», по расчётам, ещё опасная. А мне чего терять? Один раз пережила, второй раз проще: почую теперь, где что не так, на авось не полезу. Только для начала надо из Топей выбраться и старшине башку оторвать.       Она замолчала — стояла, вглядываясь в горизонт. Замечание о Даркисе, как ведро помоев на голову, встряхнуло Фриллис, но гнетущее впечатление от рассказа не исчезло. Напротив, воображение детально рисовало несметные сокровища мёртвого корабля под охраной неупокоенных душ погибших, и совершенно расхотелось найти этот проклятый клад.       — Я понимаю, Царапа, — очень тихо сказала Фриллис. — Понимаю, чего ты добиваешься. Но… Прости, не позволю втягивать экипаж в такую авантюру. — Она помолчала и добавила ещё тише: — Лучше б «Молнии» вообще не существовало.       Царапа не ответила, и даже осталось непонятным, услышала ли.       Они перевели дух и потащились дальше через Топи, теперь уже молча. Небо серело. Звезда, которая изредка мелькала в разрывах туч и которую Фриллис считала Восточной, стала меркнуть. А может, это были разные звёзды?.. Небесная хмарь потихоньку таяла, но ей на смену пришёл густой, как молоко ежеобраза, туман, и куда идти, стало вообще непонятно. Очень скоро Фриллис признала: они заблудились намертво. Чувство направления, присущее птицам, вправду подводило Царапу — да и не смогло бы оно найти «Разящую», для этого надо родиться птицекрысой, а не шрайкой. Злыднетроги и подавно не умеют ориентироваться в Навершье. Вот если б под землёй!..       Дождь и туман стёрли все запахи, кроме тошнотворной вони бесконечного болота, живущих в иле рыб-липучек и головоножьих следов. Белая грязь налипала на сапоги, одежду, руки и волосы. Фриллис изнемогала от её тяжести и запаха, от усталости и тревоги за «Разящую», но Царапа беспощадно шагала, не сбавляя темпа, и уже хотелось только лечь в самую топь и молча утонуть — тогда не надо будет куда-то идти, чего-то хотеть, за что-то сражаться… Жутковатая история «Молнии», предательство командующего, «Разящая» с пиратом у штурвала — всего этого было слишком много для неё одной. Фриллис то всхлипывала, то утопала в сером равнодушии, но каким-то чудом плелась, не разбирая дороги в туманном молоке.       — Тихо, — Царапа замерла и подняла руку. Фриллис шмыгнула, остановилась и вытёрла слёзы грязным обшлагом, но шрайка не обернулась и не увидела её позора. Ил медленно охватил щиколотки, но ниже оказался твёрдый грунт, и постепенно ноги перестали уходить в глубину. Шрайка настороженно водила головой. Фриллис прислушалась вслед за ней — и внезапно поняла.       Плеск.       Ни запаха гнилой рыбы, ни жаркого дыхания, ни чавканья или фырканья. Туман пах только грязью и тёплой сыростью. Это не головоног, это… вода? Здесь, в Топях, вода?! Неужели они вышли к Краевой реке?.. Ах, дуб-кровосос, её берега и так-то болото непролазное, а уж после дождя… Фриллис осторожно переступила и втянула запах медленно и глубоко, стараясь различить каждую его ноту, каждый оттенок. Если это Краевая, то должны быть водоросли, рыба, даже редкие нотки водоплава и пушицы. Но их нет. Только чистая, прозрачная, свежая влага… И на самом её дне, почти неуловимо — мокрая древесина и жареный миндаль.       Фриллис сглотнула пересохшим горлом.       — Вода, — сообщила она. — Очень много чистой воды. И, похоже, обломки корабля. И… наверное, Сумеречный лес.       — Не сходится, свет было бы видно.       — Туман?..       — А вода? Краевая выходит из-под земли гораздо дальше. А на границе леса нет озёр и ручьёв. — Царапа решительно пихнула шест в ближайшую кочку. — Мне ещё не нравится — светает, а вороны не орут. Столько часов тут бродим и ни на кого не налетели. Даже для Топей ненормально.       А может, не надо налетать? Кортик, конечно, вещь надёжная, но против головонога от него мало проку. Фриллис частенько видела этих тварей с борта «Разящей» и не переставала удивляться — как у них получается разожраться до такого размера на диете из рыбы-липучки и случайных путников?       Они протащились ещё несколько десятков шагов, когда проскользнувший в густом молоке сквознячок принёс ещё один запах. Фриллис втянула его носом как можно глубже, потыкала ногой вокруг, упала на колени — поздно жалеть форму! — и принялась рыть руками.       Верхушка булыжника оголилась уже через три гребка.       — Царапа, — Фриллис во все глаза уставилась перед собой. — Это не кисляки и не известняк. Это кремень.       — Краевые пустоши, — мгновенно сообразила шрайка, терпеливо дожидавшаяся конца её шаманства, и злобно сплюнула в грязь. — Мы всю ночь тащились к грёбаным Краевым пустошам. Если искали самую удалённую от Нижнего точку на карте, то дальше только Риверрайз.       Краевые пустоши между Сумеречным лесом и Открытым небом. Родина густых туманов, коварных трещин, галлюцинаций, чудовищ и призраков. Говорят, здесь живёт сам Хрумхрымс… От этой мысли Фриллис едва не взвизгнула и, если бы не сидела на коленях, точно вцепилась бы в Царапу. Вот на абордаж не страшно. А Хрумхрымса повстречать — ещё как.       — Пошли, найдём источник, — сказала Царапа. — Пить хочется.       Про «есть» не сказала, хотя у неё наверняка подвело живот. У Фриллис, неожиданно, тоже. Ещё немного, и на липучку согласится. Вообще-то она терпеть не могла эту рыбу-помойку, вечную добычу городских бедняков, тем более и есть там нечего — мало того, что горчит и воняет тинником, так ещё сплошные кости. Но каши и сухарей в Топи не завезли, как и дров. Неприятно об этом думать, но даже сырая рыба-липучка и головоножья икра лучше, чем ничего.       Кремнем и водой пахло всё сильнее. На пути стали попадаться скалистые обломки, торчащие из ила, как одинокие клыки. Грязь побурела, уже не так липла, и ноги проваливались в неё всё меньше. Плеск усилился, и вскоре они различили сквозь медленно плывущую дымку водную поверхность, подёрнутую слабой рябью. Подул ещё один сквознячок и прибавил к плеску далёкое журчание. Как будто река, только нет здесь на карте никаких рек.       Царапа, тщательно проверяя грунт, искала проход к воде.       — Похоже, под илом цепь скал, — наконец заключила она. — Если не прервётся…       Цепь не прервалась, и очень скоро они стояли по колено в тёплом, почти горячем озере чистейшей воды. Под ногами лежал здоровенный плоский булыжник, и шрайка нащупала ещё один такой же, только глубже — дно заметно понижалось, водоём оказался глубоким и, более того, в нём ощущалось медленное, но уверенное течение. Фриллис набрала пригоршню воды, обнюхала и с удовольствием выпила.       — Как родниковая, — заключила она. — Не пахнет ни лесом, ни Топями.       Они долго пили, стараясь зачерпнуть там, где вода не помутнела от их собственной грязи, потом умылись и выполоскали одежду. Какое наслаждение промыть волосы и надеть мокрую, но чистую рубаху! За всеми хлопотами они даже не заметили, как рассвело и позолотевший туман начал подниматься под лучами зари.       — Смотрите-ка, мэм, — сказала Царапа, пока Фриллис отжимала косы, и указала вдаль. — Вон, кажется, и ваш корабль.       Фриллис вгляделась в золотистую вуаль дымки. Нюх опять не подвёл: посреди водной глади, уходящей в неизвестность, чернел остов одномачтовика. Она пожала плечами: ну лежит себе и лежит. У неё тут более насущная проблема, отстирать от пластов липкой грязи штаны.       — Что-то с ним не так, — Царапа по-прежнему не отрывала взгляд от угрюмого силуэта. — Блоху твою за ногу, да разойдётся когда-нибудь это проклятое молоко?       — Да что ты прицепилась, разбит же и без камня. Нам всё равно ничем не поможет, — пробормотала Фриллис, устало сдирая противный ил с ткани. От тёплой воды совсем разморило, руки еле двигались, и поэтому дощёлкнуло в голове не сразу.       Она снова уставилась на мёртвый одномачтовик. Сквозь туман нельзя было толком разобрать его обводы, но кое-что ясно и так:       — Ты права. Слушай, а как он без камня, если клетка совершенно цела?       — Точно…       Даже отсюда было ясно: конструкция не проломлена при крушении и не разворочена грабителями. Утренний ветерок, словно решив им помочь, дунул настойчивей, и Фриллис поперхнулась.       — Царапа… — выдохнула она, едва прочистив горло. — Слушай… Он же не просто в озере лежит.       Старая шрайка вопросительно глянула в ответ.       — Он лежит на краю. В смысле, наполовину за Пределом!       Царапа быстро глянула под ноги, и Фриллис вместе с ней. Ах, дуб-кровосос! Выходит, течение — это не река, а слив, фигурально выражаясь, за борт Края?! Обманулись, не услышали Барьерного вихря — под утро он практически стихает, последние отзвуки заглушил туман. А они с Царапой тут толкутся, как в общественной бане! Один неверный шаг, и уплывёшь проверять, глубоко ли в Открытом небе. Мама-аня!..       Они переглянулись, и Царапа опять уставилась на остов. Даже прищурилась, словно целилась из арбалета. Перья на её шее неожиданно вздыбились, из горла вырвался знакомый нервный клёкот.       — Так значит, вода не пахнет ни Топями, ни лесом? — уточнила она. Слишком напряжённо. — Как очищенная пылефраксом?       Апатию и усталость захлестнуло холодным ядом, Фриллис вздрогнула, рефлекторно сделала шаг назад и едва не оступилась. Эта коротковатая мачта… И, напротив, удлинённый бушприт… Обломанный, но представить-то можно… Страшно даже мысленно озвучить внезапную догадку. Хотя — как же так? Она не могла тут оказаться, советник говорил, она совсем в другом месте… Но — если при падении разбились кувшины с пылефраксом… И попали в жидкую грязь… И местность шла под уклон до самого Предела… Тогда её и вправду могло потихоньку смыть к обрыву.       Пожалуйста, пусть только не она!!!       — Да, — голос Царапы был мертвенно-сухим. — Это «Молния».