Сезон охристых бархатцев

Весьма банальный факт — Олежа любитель хорошо отоспаться. Не то чтобы он ежедневно соблюдает норму сна, однако каждой относительно свободной ночи дожидается с щедро смазанной радостью улыбкой. В такие редкие, но, безусловно, приятные дни, Олежа шагает в сырой отталкивающий душ с выразительным изгибом губ. Он с особым трепетом поддевает светлые крышечки дешёвого геля для душа и шампуня, мелко дрожит под надутыми каплями прохладной воды весьма сомнительного качества. Никакие щедро смоченные влагой волосы, что навязчиво липнут к коже, не способны испортить ему настрой или впечатление о вечере. В такие дни Олежа чуть усерднее вычищает зубы истрёпанной щёткой, сосредоточенно промывает после. Игнорирует соседей, игнорирует навязчивое множество мыслей, что в привычное время бесконечно его донимают. Олежа скрывается от них за высокими строчками из полюбившихся когда-то песен, за воспроизводящимися в голове мелодиями. В такие дни подушка кажется в разы воздушнее, чем есть на самом деле. В такие дни ноутбук шумит чуть тише, выключается быстрее и выглядит даже более менее презентабельно. В такие поздние вечера не замечаешь чего-то явно отрицательного. В такие вечера кровать продавленным и крепко скрипучим матрасом топит его в нафантазированном комфорте. Ржавые пружины все ещё неприятно встревают в кожу, оставляя небольшие, преимущественно, фиолетовые синяки на утомленной спине и худых бёдрах. Однако сегодня это его совсем не смущает, отнюдь. Олежа позволяет себе утонуть в мимолетных раздумьях о том, что совершил или же не совершил за прошедший день. Олежа прячется от вязкой темени и холода в негреющем одеяле, будто некой защиты просит, протягивая витиеватые руки. Ему сейчас помощь не нужна — с чего взяли непослушные руки, дрожащие сомкнутые ресницы? Олежа вместо пульсирующей в черепной коробке музыки слушает рёв автомобилей за легкими пластиковыми окнами. По приходу он плотно успел захлопнуть окно, что находилось в режиме проветривания, однако не мешает это уличному аккомпанементу проникать в комнату. Пятый этаж тоже не спасает — звуки долетают и до него, пускай и приглушенно. Олежа слепляет веки, добровольно окунается в этот омут и нарочно расслабляет мышцы во всем теле, погребает себя под прохладным пледом. Олежа спать любит, любит наблюдать сны, точно так же любит растворятся в совершенно обычной пустоте и без шалостей подсознания. Пускай и ощущается, как телепорт в новый день — он щадящий и сладкий. Он любит и положительные сновидения, любит и кошмары. К кошмарам у него собственные требования, что аккуратным почерком с засечками выведены на неясно откуда взявшемся листе формата А4. Это неважно, отнюдь, не то, что должно беспокоить. А беспокоить сейчас ничего не должно — лишь свободное расслабление, лишь образные трепетные касания охлаждающего кожу сна, эхо далеких мыслей, которые он не в силах различить. Чьи-то рисованные дуэтом воображения и памяти рельефные широкие руки, что в сон влиться помогают моментально. Эти руки он не спутает ни с чьими, эти руки никогда не останутся неопознанными. Олеже определённо нравится ночь. Совсем неважно, горбатится ли он за бывалым столом, портит своё зрение чуть сильнее или же ищет покоя в поскрипывающей общажной кровати. Однако Олеже не нравится резко подскакивать с неё, больно отталкиваться от жесткого матраса и погружать пошарпанный телефон в гуляющие ладони. Свет в комнате включать нет никакого желания — включает тусклый фонарик телефона. Давно бы стоило сменить смартфон, обслужить, в конце то концов, а не довольствоваться протиранием одной только поверхности влажной салфеткой. Все никак не соберётся, увы, вечно приходится откладывать на попозже. Олеже абсолютно точно не нравится как хаотичные багровые сны липкими касаниями по-хозяйски сковывают его объятиями. Те явно нежеланны, он четко даёт им понять, он отворачивается и по-детски жмурит горячие веки. Олежа презрительно морщит нос, когда задеревенелые пальцы судорожно шарят в кармане древней толстовке, когда путаются в торчащих нитках. Олежа дёргается крупно, когда не может рассчитать силу и громко хлопает дверцей шкафа — идеально гладкая коробочка готова тут же выскользнуть из его ненадёжных рук. Сегодня ночь влажная и промозглая, сегодня звёзд не разглядеть. Пять дней назад, он посчитал точно, Олегсеева рука точно так же впиралась в шершавый подоконник, что вмиг осыпает руку всем своим накопленный холод. На глазах разваливающаяся пачка тихо отлетает в угол, другая рука точно так же, совсем как в прошлый раз, резко хватается за выпуклую пластиковую ручку спасительного окна. Тянет в сторону, пальцы на неповинной сжимает до побеления чётких костяшек. Характерный щелчок, ещё один, а затем и окно выплевывает на него порцию ночного воздуха. Пропитан холодом и свежестью, оседает на лице мелкими частицами городской пыли. Олежа жмурится всего на миг, Олежа чувствует омерзительное в груди. Ему заниматься подобным по факту незачем. Незачем раскрывать окно шире, незачем подминать исхудалые ноги под себя и ёжиться под напором студёного ветерка, что к коже прилипает намертво. Его организму никотин — не помощник вовсе, лишь вредитель, однако создаёт видимость спокойствия. Его обветренные губы не нуждаются в дешевых сигаретах меж, однако его нездорово белой коже необходим согревающий огонёк. В щелчке зажигалки он слышит что-то спасительное, видит в огоньке, что на сетчатке выжигает одинокое яркое пятно. Разум туманит не гул машин где-то там вдалеке, где-то внизу у подножья, не редкие крики пьянчуг, что надсаживают горло ради несбыточной или абсурдной цели. Разум туманит не ночь, она романтично со спины не подходит и, уж конечно, не кладёт свои ледяные ладони ему на прикрытые заранее веки. Резко кладёт свои грубые ладони, сокрытые и погребённые за строчками песен, сдавливают и опускают на плечи неведомый груз. Усаживают в кресло — в бреду Олежа садится добровольно, лишь недоверчиво и отстранённо оглядывает эпизодически известную ему локацию —фиксируют чем-то неясным, чем-то склизким и уж точно громоздким. Почти насильно вынуждают поднять взгляд на белоснежное полотно, запускают видеокассету и неведомым образом внедряют его в плёнку. Постоянная динамика подобного рода действует на него губительно. Олегсей не в силах воспроизвести точные события сна, он не станет догадываться о них или подбирать вероятные. Ему достаточно въевшихся в кору нежного головного мозга деталей, ему достаточно сводящей челюсть кислотности, что к горлу подкатывает незаметно. Олежа сейчас не спрячет и не укроет нежелательные картинки под покровом лёгкого брит-попа или полюбившейся альтернативы, однако постарается утопить в спасительном дыму вкуса жжёной резины и палёных тряпок. Он снова морщит нос и притворяется, что перед глазами его не стоит впопыхах начерченная кардиналом «маска», что у владельца щедро смазанного багровой кровью лица из левого бока не торчит ржавая арматурина, что свитер не рвали так бешено и нещадно. В тех ли они отношениях, чтобы Олежа мог без какого-либо зазрения совести откинуть все существующие страхи и уверенно нажать на испепелённый взглядом контакт? В тех ли они отношениях, чтобы на отвлечённые темы болтать поздней ночью, которая в утро постепенно переходит? Олеже бы хотелось краешком уха уловить его тёплый баритон — его рвёт изнутри, когда в голове что-то вновь и вновь запускает видоизменённый леденящий вопль, от которого со страху все внутренности липнут друг к другу. Можно помечтать, но и в следующий раз он вряд-ли захватит телефон к себе на хлипкий подоконник. Пускай желание в нем все возрастает, пускай заживо сжигает изнутри и молит о звонке — только по делу. А это так, это совсем не дело, это отходняк. Он сокроет чудаковатые мысли под горьким пеплом, укроет и больше, конечно, не вспомнит. Не вспомнит ровно до того момента, пока ситуация не повторится вновь — вихрем унесёт весь пепел куда-то далеко, ни грамма не оставит. Вывернуться все может весьма внезапно, все может быть уж слишком непредсказуемо. Однако, пока Олежа предпочтёт периодически покашливать от тяжелого дыма в лёгких, что вводит в тревожное и тошнотворное спокойствие. Пока его сознание мощной лопатой будет закидывать ненужные мысли и страхи пеплом, он будет делать то, что должен — дальше как пойдёт.