Война дождалась любви и назвала ее "Раяс"

Дождь. Пусть прольется дождь, Чтобы смыло гниль, чтобы в водосток стекала ложь, Чтобы смыть паскудные ухмылки с их звериных рож. Над моей измученной планетой пусть прольется дождь. © Улыбка — ломко, только краем губ. Почему? Почему Итачи улыбается? Не насмешка. Не злорадство. Не торжество. Хотя он должен насмехаться, злорадствовать и торжествовать, потому что Саске загнан в угол, обессилен и парализован поражением. Но Итачи светел, несмотря на кровь, текущую изо рта и носа. Его сереющие от слепоты глаза изливаются теплом — трескается жадность, ненависть, равнодушие. Через блеклую дымку рвется свет. Итачи улыбается. Эта улыбка принадлежит прошлому. Эта улыбка любящего брата. Ее Саске видел столько раз, что успел выскаблить на собственной черепной коробке. Зачем он улыбается, как раньше? Ничего не сходится. Все путается. Саске вживляется спиной в стену, и дальше ведь — некуда. Это конец. Его колошматит, тошнит, ребра будто переломались и нашпиговали осколками мышцы, легкие, сердце. Итачи улыбается — теплом и каждым прожитым когда-то вместе рассветом. Саске давится застывшей ненавистью, позвоночник у него точно камень — не согнуться, не повернуться. Эта улыбка сводит его с ума. Саске проиграл. Итачи подходит, чтобы отнять у него проклятые глаза. “Да забери хоть все! Я так устал!”, — хочется закричать на все разнесенное и развороченное поле, но рот будто онемел — челюсть не размыкается. Итачи поднимает руку. Должно быть сейчас станет легче — путь закончится, развяжется вся история. Нет. Это только начало. Два пальца ко лбу. Щелчок. Мир стирается, будто он — отражение на воде, и прикосновение пустило рябь. Только кровь, всюду кровь. Все красное, густое, вонючее, липкое. И его улыбка — проклятое солнце. *** Саске не думал, что сон на вкус может быть кислым. Он будто сжевал протухшую корку лимона. Наверное от того он совершенно не понимает слов Мадары. Тот несет полную чушь. Саске трет язык о небо в надежде избавиться от кислятины — сделать бы глоток воды. Болят глаза. Саске медленно моргает, ловко избегая крючки-слова: "Твой брат — самый добрый", "Он все делал для тебя". Но как бы он не старался изворачиваться, они все равно цепляют и тянут в реальность, не искаженную ложью и чужой жестокостью. Вязкая слюна — хочется ее сплюнуть в надежде, что гадкий привкус уйдет. Мадара все говорит, говорит, говорит… Итачи всегда был верен Конохе? Нет, это полный бред. Итачи пожертвовал своей жизнью ради брата? Нет, этого не может быть. Итачи вырезал весь клан, чтобы не допустить революции и войны? Нет, это неправда. — Хватит, — отрезает Саске, закрывая уши ладонями. Ему очень больно внутри. И чем больнее становится за ребрами, тем сильнее болят глаза. Это тоже самое, что ощущать скребущую по сетчатке иглу. Итачи улыбался — образ сам собой объемно выступает в теплом свете десятка свечей. Белое лицо, тонкие черты, мешки под глазами. И кровь — ее слишком много. В ту ночь его лицо, руки тоже были вымазаны кровью. На волосах болтался ошметок плоти, и от него воняло ужасом, криками и человеческими внутренностями. Тогда — он плакал. Его слезы Саске вспоминает так резко, что у него холодеют пальцы. Приходится сглотнуть кислую жижу — тошнит. Слезы, бежавшие по его щекам. Нет, Саске просто фантазирует из-за слов Мадары — ведется на его манипуляцию. Улыбка. Итачи не отобрал глаза. Почему? Саске вспоминает — будто всплывающий сон — слова, сказанные Итачи за пару минут до смерти: "Прости". — Саске, — смеется Мадара. — Я думал, что ты умнее. Саске выворачивает желчью. У него все внутри горит не то от блевотины, не то от ужаса. Ему больно физически, или это так раскалывается душа? Саске, вытирая рот от слюны, смеется до слез, и вдруг — вопит, как сумасшедший, и сдирает кожу с плеч, потому что настолько сильно впился в нее ногтями. Он пытается вскочить с тонкого, отсыревшего матраса. Он хочет добраться до Мадары, вдавить ему пальцы в маску, расколоть ее и орать в искореженное болью лицо: "Я. Ненавижу. Итачи. Ты. Лжешь". Но вместо этого он падает обратно на бок, болезненно-бледный, и искорежено его лицо, а — не Мадары. — О, сколько страсти, — Мадара насмехается и журит над ним. В прорези маски мелькает шаринган. Саске глубоко вдыхает, и после с ним — лишь омут. Его сознание распадается и одновременно свертывается вокруг тысячи образов. Он чувствует прикосновение ко лбу, тепло поцелуя на макушке. Запах брата, несравнимый ни с чем — это запах татами, шерсти от одеяла, холодного утра, стали от куная, пламени от катона, пота с загривка и чего-то горько-призрачного. В омуте пляшут тени и отзвуки летних дней; солнечные стрелы меж листвы, одна единственная фигура, сотканная из фантазий, восхищений, предвосхищений. Итачи, ты весь мой мир — молнией через все забвения, ужасы и ненависть. Во сне слишком приятно. Во сне плавают воспоминания, сгустки любви и ожиданий. Два пальца ко лбу. В следующий раз, дорогой брат. Я помогу тебе. Я буду тебя защищать. Прости. Саске с трудом открывает глаза — страшно-пылающие и жгущие все кругом. На слабых пальцах танцуют черные языки аматерацу. Он вдруг все понимает: и почему Итачи тогда плакал, и почему не выдрал глаза, и почему улыбался, и почему извинялся, и почему передал ему свои техники. Его жизнь была адом, но он всегда любил своего младшего брата. — Я уничтожу деревню, — хрипит Саске — в горле жжет. Ненависть и мщение — это все, что ему осталось. Он ничего больше не умеет — только ненавидеть и мстить. — Правильно, мальчик, — Мадара оказывается совсем близко, присаживается на корточки. От него гадостно пахнет, но Саске ловит знакомые нотки. Горечь. Он улавливал ее и от Итачи. Должно быть, теперь так воняет и от самого Саске. Проклятие Учих — от каждого несет горечью. Этой жуткой болью. Мадара добавляет шепотом: — Убей их всех. Не оставь от Конохи ничего. Саске кивает. Он убьет всех и каждого, кто причинил Итачи боль. Каждого, кто ломал его жизнь и заставил быть преступником. Саске оправдает его память и смоет с его имени кровь. — Он любил тебя так сильно, что был готов терпеть любые тяготы. Саске тяжело ложится на спину, а ему на грудь — тонна вины. Слова Мадары скользят по нему, как острие куная по коже — не больно, но кровь сочится сразу же. — Оставь меня, — сипит Саске. Потолок кажется неустойчивым — кружится, приближается и опять отдаляется. — Спи, — Мадара становится излишне веселым, бодрым, но Саске плевать хотел на причины его радости. Сейчас ему плевать на все, потому что та константа, что держала его разум и давала силы жить, рухнула. Выстроенное, облюбованное желание отомстить Итачи оказалось несправедливым и неправильным. Он мстил выдуманному образу. Он сломал налепленную чужой рукой маску, но за ней оказался живой человек. Самый любимый и самый важный. И теперь все, что ему нужно сейчас — уничтожать дальше. Жить местью — этому научился Саске, и он пойдет с ней дальше, потому что убил не того, кого следует. Он весь пылает изнутри. И свое нутро он сделает изнанкой, чтобы все вокруг сгорело. *** Несколько дней глубокого сна. Долгая полоса тяжелых, тревожных сновидений, редкие побудки, чтобы поесть, отлить и сменить бинты. Карин смотрит с жалостью — это дико раздражает Саске. В какой-то момент — это день, ночь? Все спуталось — он швыряет в нее тарелку с дезинфицирующим раствором и кричит, чтобы она катилась в адское пекло. Ее жалость ему не нужна! От нее тошнит! Теперь ему помогает Джуго. Иногда приходит Суйгецу, который не упускает возможности уколоть за некрасивый поступок с Карин. Она же старается. Она же переживает. Она же хочет помочь. Саске плевать. Он путается в своих кошмарах и навязчивых мыслях, не различает периоды бодрствования и сна, потому что все ему едино — затянувшийся адский трип. Но тело восстанавливается быстро. Разум же разрушается все больше. Уже через неделю Саске поднимается с матраса. И первое, что он делает — разносит всю комнату чидори. Молнии поют птицами и прошибают потолок подземелья. Почва, деревья и камень взлетают к небу, распугивая животных в лесу и жителей самого убежища. Чакра на этом иссякает, и Саске теряет сознание на сутки. За это время дислокацию приходится сменить, и Суйгецу, нагруженный мешками с вещами, матерится до пены у рта, а потом удивляется, что такая же шумная, как он, Карин всю дорогу молчит. Тяжело всем, стоит это признать. Но одно радует — убежищ у Орочимару много, и они быстро находят для себя крышу над головой. — Может, просто вырубать его, когда он просыпается? — Суйгецу щелкает клыком о клык. — Если продолжит все разносить, нас обнаружат. — Он раздраженно бросает на матрас шерстяное одеяло. — А еще нас может задеть молнией или этим его черным пламенем. Только посмотрите, — ведёт рукой в сторону Саске, — он же чокнулся! В холодной комнате густо-темно, пучок свечей слабо поднимает столб желтого света. — Он переживает горе, — тихо говорит Карин и меняет компресс на лбу Саске. — Как бы ты себя вел, если бы узнал… — Да мы все кого-то теряли! — окончательно выходит из себя Суйгецу и пинает свой матрас. — Это разные вещи! Он убил человека, который меньше всего на свете заслуживал такой судьбы, — зло и шепотом отрезает Карин, не убирая ладони с головы Саске. — Какой смысл в ругани? — говорит Джуго. Он спокойно, методично разбирает походные сумки — движение его успокаивает. — Ты можешь уйти в любой момент, Суйгецу. Никакие обещания тебя больше не держат. — Раздражение коснулось и его. Очень сложно сохранять спокойствие, когда все встревожены и жутко устали. Но если остальные могут позволить себе кричать и выливать свою злость, то Джуго — нет, не может. — Несмотря ни на что, ты, Суйгецу, все еще с нами, а значит привязался, так что закрой рот и помоги мне подготовить спальные места. Суйгецу остывает моментально, потому что Джуго прав. Прикусив язык, он действительно берется за дело: раскатывает бамбуковый матрас для Карин, вытряхивает покрывала, потом — приносит хворост, чтобы прогреть камин. Ночи на излете зимы холодные, а с внутренними системами коммуникации убежища лучше не связываться — есть шанс, что его обнаружат. Да и нет желания лишний раз петлять по длинным коридорам — здесь происходили страшные вещи, как и в любой другой норе Орочимару. Здесь неприятно, тоскливо и чувство, что стены все видят и слышат. В просторном зале становится теплее. Тишина кутает и успокаивает, давая каждому немного единения с собой. Джуго варит рис и следит за огнем, Суйгецу жонглирует водяными шарами и иногда посмеивается своим мыслям, Карин не отходит от Саске, иногда вздрагивая так, будто кто-то касается ее затылка. Из коридора дышит тьмой. Каждый старается погрузиться в приятные воспоминания, чтобы хоть как-то скинуть с себя налипшее раздражение. Саске же заперт в цикле кошмара. Он спит глубоко, дышит полной грудью, но на дне сознания продолжает переживать одно и то же, одно и то же — Итачи замертво падает к его ногам. И вот опять он напротив, улыбается, касается лба липкими от крови пальцами, снова падает. В последние минуты жизни у него совершенно серые глаза — незрячие, мертвеющие. Смог ли он напоследок рассмотреть лицо любимого брата, чтобы умереть хоть с какой-нибудь крохой радости? Час за часом — и легче не становится. Саске просыпается долго, никак не может выпутаться из слабости и видений. Первым, на что натыкается его взор — потухшие угли в камине. Тихо, но он не один — чужие вздохи беспокоят воздух. Тошно, мутно. Хочется пить. Саске пытается сесть, и рядом за мгновение оказывается Карин, ее холодные маленькие ладони придерживают за плечи. Она очень старается и заслуживает благодарности за терпение и заботу, но Саске не чувствует ничего, а в голове не складываются нужных слов. Он думает, конечно, о другом. Его пробуждение развеивает сон остальных. — Давай только без разрушений. — Суйгецу скалится острыми клыками, присаживаясь на корточках рядом с Карин. Поддерживает ее — какой интересный жест. В глубине зала раскатывается шорох и возня — Джуго раздувает костер и добавляет несколько поленьев. Сразу веет теплом, медовый свет волной катится по полу. — Где мы? — спрашивает Саске. Сухие губы сразу трескаются, рот заполняет неприятный металлический привкус. — На северо-западе, в Алом дворце, — отвечает Карин и вкладывает ему в руки бутыль с водой. Саске пьет так жадно, что вот-вот подавится. — Тебе бы поесть, ты отрубился на сутки. — Суйгецу протягивает сколотую на краю миску с рисом. Саске не чувствует голода, но согласен — ему нужны силы, чтобы скорее восстановиться. Время не ждет — месть должна свершиться, иначе он сойдет с ума. — Я отправлюсь в Коноху, чтобы отомстить за брата. Выбирайте, со мной вы или нет, — собственный голос оказывается сух и обдирает горло. — Ну конечно мы с тобой! — сразу говорит Карин. Другого от неё ожидать не стоило. — Говори за себя, Карин! — огрызается Суйгецу, слегка толкая ее в плечо. Сколько же от них шума! — Я еще не принял решения. — Я обещал быть рядом, поэтому остаюсь. — Джуго не подходит, он сидит у камина и лениво тыкает в поленья прутом. Сноп искр подпрыгивает и рассеивается в воздухе. Саске выпивает чуть ли не всю воду из бутылки, после чего оборачивается назад. Их здесь не четверо — пятый, незванный гость, скрывается во тьме. И скрывается мастерски — обычные глаза его не найдут. Шаринган заполняет черную радужку красным. Со стороны действия Саске выглядят странно и пугающе. Суйгецу, покручивая у виска пальцем, произносит одними только губами: “Он точно чокнулся”. Карин сурово смотрит на него в ответ, но при этом инстинктивно хватается за его локоть. Поведение Саске всех пугает и настораживает. Он не стабилен, и возможно, что им придется защищаться. — Зетсу, мне нужно связаться с Пейном, — говорит Саске. Пустота в дальнем углу вдруг полнится вытягивающейся фигурой. Темнота отслаивается от стены и пола, обретает очертания, форму. Это выглядит отвратительно и мерзко — странные растительные гребни, голова, плечи вытачиваются из камня, обретают структуру, облепляются чем-то похожим на кожу. Зетсу, не сформировавший тело до конца, ползет по полу, лишаясь укрытия в тенях — сколько он вообще провел часов рядом с ними?! На него падает свет камина — сморщенное, белое, уродливое лицо не_человека. Зетсу улыбается неественно широко, его губы двигаются так пластично, будто сделаны из глины. — Передаю Черному Зетсу твою просьбу, дорогуша, — масляно распевает он. — А что сказать господину Мадаре? — Он и так все знает, — отвечает Саске, отворачиваясь. Теперь его глаза — черные, застывшие, и они пугают куда больше, чем торчащий прямо из пола Зетсу. — Я тебя понял. — пропевает Зетсу, углубляясь корпусом обратно в пол. — Выглядишь ты отвратительно. Тебе нужно восстанавливаться быстрее. Господин Мадара ждет от тебя сокрушительных, — последнее слово он выделяет высокой интонацией, — результатов. — Саске уже чувствует себя гораздо лучше! Мы следим за этим! — взрывается Карин. Зетсу смеется ей в ответ и втягивается в пол, до последнего немигающе смотря на присутствующих желтыми, круглыми зенками. Он исчезает под скрежет своего хихиканья и шумное дыхание присутствующих. — Как я могла его не заметить? — зло спрашивает Карин саму себя вслух. Ругает себя, корит. — Чудовище. Суйгецу дергает плечами, выдавая омерзение — он вечно такой несдержанный, хотя видел вещи куда хуже. — Успокойтесь, — приказывает Саске. От чужой возни голова болит ещё сильнее. Карин сжимает губы в тонкую линию; суетливо перебирает бутыльки в сумке, вчитывается в названия на этикетках, принюхивается, один передает Саске. — Клеточный стимулятор, — поясняет она и отдает второй флакон, вытянутый, из чёрного стекла. — И витаминный комплекс. Я знаю, что ты хочешь начать тренировки уже сейчас, но нельзя. Твое тело должно окрепнуть. Если не послушаешься, то только навредишь себе и не воплотишь задуманное. Сейчас в ней говорит сенсор и медик — проявляются те качества, ради которых Саске когда-то позвал ее в команду. У него нет причин ей не доверять, и он слишком слаб, чтобы спорить. Саске выпивает горькое лекарство и ложится обратно — ему все еще необходим сон, и как жаль, что он не будет спокойным. Джуго, сидящий все это время молча и без единого движения, затягивает глубокую, гортанную песню. Низкий, хриплый голос рассказывает о пилигриме, что идёт с запада на восток, с юга на север, чтобы посетить все страны и найти самый красивый цветок для могилы своей жены. Огонь в камине облизывает каменную стену и раздваивается во взгляде Саске. Он слишком устал. Парализованный пустотой внутри, он закрывает глаза, и его разом окутывает тепло знакомых рук. Таких приятных, тонких, сильных. Пахнущих железом, огнем и крапивным шампунем. Саске когда-то любил ткнуться носом в его ладони — прохладные, с натянутой, мозолистой кожей, — ему после всегда слаще засыпалось. А еще было лучше, когда Итачи обнимал за шею и голову, прижимал к своей груди. В его объятиях, прижимаясь щекой к льняной майке, Саске без страха пережидал все грозы и бури за окном. Это было очень давно. — Он че, улыбается? — шепотом спрашивает Суйгецу и кривит губы — не верит тому, что видит. — Я добавила каплю маковой эссенции в лекарство. Он должен хоть раз спокойно выспаться, — признается Карин, опуская голову. Снимает очки, трет припухшие веки — она сама жутко устала. — Делай так почаще, — Суйгецу подбадривает ее шуткой, и Карин на этот раз не велит ему отвалить, а слабо улыбается. — Ложитесь. Нам всем нужен отдых, — говорит Джуго, закончив песню. Он не приказывает, но хочется сразу же послушаться его. И все стихают, разбредаясь по спальникам и прячась со своими тревогами под тонкие шерстяные одеяла. Впереди их ждет много плохого — запах крови и гари уже стоит в горле, но никто не думает о том, как этого избежать. Бесполезно избегать войны, она случается вне зависимости от стараний людей и любви между ними. Ей нужно отдаться — и будь, что будет. Каждый отдыхает до тех пор, пока не начинается новый виток дел и приготовлений. Саске, почти весь перебинтованный, тренируется в одиночестве. Он повторяет знаки аматерацу и терпит боль в глазах — теперь от использования шарингана она постоянна. Ему плевать на нее — ничто не помешает ему в достижении цели. Прокручивая катану, Саске мечтает, как запустит лезвие в тело врага. Так мало нужно для того, чтобы избавиться от кошмаров — всего-то убить несколько человек. Контроль над глазами, техниками, стихиями, оружием — к нему возвращается быстро. У него не получается только укротить собственную боль. Она теперь всегда с ним, теперь она отражается в каждом его движении. Кажется, что все, что он умеет теперь — перенаправлять кипящее отчаяние в желание скорее отомстить. Те, кто виноват в страданиях Итачи — умрут. Те, кто лишил его всего самого дорогого — будут казнены. Саске думает лишь об этом, и только это спасает его от полного сумасшествия. И пока он пребывает один на один с собой во тьме, другие не могут позволить себе бездельничать. Суйгецу примеряется к Кубикирибочо и тренируется не без труда. Меч плохо слушается, он, оказываясь в его руках, будто превращается в кривую палку, которую только собаке и швырнуть. Чакра проходит через лезвие с перебоями и ломко искрит на самом острие, металл отталкивает ее, противясь новому хозяину. Но Суйгецу, несмотря на свой взрывной и шумный характер, слишком настойчивый, чтобы так легко сдаться. Карин пополняет запасы провизии и лекарств. Она непривычно много молчит в последнии дни, на подначки Суйгецу почти не реагирует. Погрузившись в себя, она много времени посвящает изготовлению лекарств и мазей. Джуго привычно держится поодаль — он не умеет по-другому, ведь всю свою жизнь он провел наедине с собой, скрывая безумие и бешенство. Его временами охватывают воспоминания о Кимимару, и тогда он начинает петь — низко и тихо, вынимая из себя всю тоску. Он много бродит по убежищу и по округе — собирает кунаи и сюрикены, оставленные в бесчисленных битвах за жизнь. Чистит их от грязи и крови, затачивает под свои тихие песни. И еще Джуго — прекрасный мастер печатей и бомб. Он очень аккуратен, несмотря на свою комплекцию, у него отлично получается выводить знаки на листах и смешивать, заливать взрывчатые смеси в колбы. Так проходит две недели. Физически Саске становится лучше с каждым днем, он крепнет и осваивает переданное братом аматерацу. И еще ведет с собой занимательную игру — на произошедшее он ставит блок, запрещает себе вспоминать и думать. Он ни с кем не разговаривает и рвет в себе каждое отчаянное: "Итачи не заслужил". Окружив себя вакуумом из простого желания отомстить, Саске пытается пережить скорбь — получается плохо, ведь это не просто смерть, не просто убийство. Это была казнь по обоюдному согласию. И как он только… Стоп. Саске запрещает себе думать дальше, ставит блок за блоком, соблюдая правила выдуманной игры. Иначе нельзя — если не научится отстраняться, то сойдет с ума раньше положенного. А вот когда он покончит с виновными, тогда уже и самому можно будет умереть или окончательно рехнуться. Ест и спит Саске тоже отдельно — никто не спокоен, когда он рядом. Но в один из вечеров, во время ужина, ему приходится остаться. — Я чувствую чужую чакру, — тихо говорит Карин. Голос ее звучит, как отправленный в мишень кунай — коротко, быстро, четко. — Женщина. Чакра в статике, нападать не собирается. Ее энергия спокойна. — Напарница Пэйна, — поясняет Саске, — никто другой не знает о нас, и никто бы не пришел сюда в одиночку. Каждый из присутствующих все равно готовится атаковать: у Джуго поглядывает печать на шее, Суйгецу подтягивает к себе ближе Кубикирибочо, Карин отодвигается в стороны, чтобы ее никто не задел. Саске единственный, кто остается равнодушен к происходящему и поворачивается лицом к выходу. Дверь в прогретый зал распахнута, и из тьмы неспешно выходит невысокая фигура, но лица пока не разглядеть. — Меня зовут Конан, — представляется она, становясь все ближе к свету от огня в камине и лампы. Темные волосы убраны в высокий пучок, в него вставлена бумажная роза. — Что передает Пэйн? — переходит к делу Саске — без церемоний, без лишних фраз. — Как невежливо! Возможно, что такая красивая девушка устала с дороги и хочет перекусить? — вклинивается Суйгецу, расплываясь во всю клыкастую пасть, за что сразу же получает болезненный тычок локтем от Карин. Конан ни на что не обращает внимания. Она даже на Саске не смотрит, бесстрастная и будто вообще не живая. Она завернута в черный плащ с красными облаками — красивая и холодная, на ее лице слишком много тоски. Этим она напоминает Саске Итачи. В нем часто звучало, тонко и неуловимо, нечто печальное. Должно быть, он с самого детства понимал, что у него не будет хоть сколько-нибудь счастливой жизни. Саске сжимает руки в кулаки. Стоп. Никаких больше мыслей. — Один из легендарных саннинов, отшельник Джирайя, мертв, — отстраненно говорит Конан. Она словно вообще не здесь — настолько глухо и безэмоционально звучит ее голос. — Коноха ослаблена, мы выступаем через неделю. — Через пять дней, — перечит Саске. — Не ты устанавливаешь правила. Саске раскрывает шаринган — мертвые, красные звезды пылают в его зрачках. — Я видела глаза страшнее твоих, Саске Учиха, — говорит Конан. У нее даже голос не дрогнул. — Через неделю. Вот подробный план нападения. Она поднимает ладонь, и от ее кожи отслаивается… лист бумаги. Он парит по воздуху аккурат к Саске и несильно режет ему пальцы. — Мы рассчитываем на твою помощь, — добавляет Конан, и она вся рассыпается бумажными листами, они отходят пластами от ее равнодушного лица, от плаща, наконец — от ног. Бумага скручивается в один поток и уносится прочь из зала, не оставляя после себе ничего, даже звучания чакры. — Какое красивое джутсу, — шепчет Карин. — И опасное, — добавляет Саске, растирая кровь от пореза переданным письмом. *** В сонме ужасов, в нескончаемом мареве кошмаров, в мире, где тень накрывает собой все и не повинуется движению солнца — Итачи привык существовать. Прожив все это, ему радостно умереть, видя перед собой Саске — единственного, кто всегда приносил облегчение. Итачи видит его не своими глазами — те уже слепы, — но он ощущает его образ, запах, жар, каждую царапину. Он видит его не глазами, а душой. Именно так он и хотел умереть. Ему же счастье — увидеть брата под конец и избавить его от печати Орочимару. "Лети, птичка", — спокойно бы сказал Итачи, если бы они были в других обстоятельствах, чуть младше или вовсе в других реинкарнациях. Уже не птичка. Уже ястреб. "Лети. Пожалуйста, улетай". — Прости меня, Саске. Все ощущения стремительно гаснут и заворачиваются во тьму, как в саван. Но скоро что-то болезненное колет в груди. Всего миг — и он уже в лучшем мире, но почему тогда так больно? Неужели по ту сторону для него ничего не изменится, и боль будет искуплением за ложь? Итачи наивно полагал, что его душе будет тепло, светло, ясно и четко. Что он наконец ощутит долгожданный покой, и что его перестанут рвать на части ужасы прошлого. Он надеялся, что избавится от проетых кровью оков. Избавится от того прошлого, где он, будто в цукиеми, раз за разом убивает свою семью. Мучает Саске. Он вонзает в него, такого вечно восхищенного своим старшим братом, лезвие катаны до хруста костей, до бульканья крови. Чернота. Нет ничего вокруг. Под спиной жестко и холодно, а на языке — кисло, будто в желудке застоялась желчь. Но это же невозможно, он же должен был умереть. — Как, оказывается, полезно иметь при себе потомка Мудреца Шести путей. Итачи, ты же знаешь, что риннеган возвращает к жизни? — этот невыносимый голос. Интонации пропитаны скользкостью, мерзостью, но сейчас они сменятся на глубокий баритон. Мадара. Итачи понимает все сразу же. Его, девятихвостый всех задери, воскресили. Его тело сразу же забрали с поля боя, оно не начало разлагаться, поэтому Ринне Тенсей быстро вернул его душу обратно. — Итачи, — вот оно, голос меняется с клоунского на хрипло-серьезный. — Ты теперь не владеешь шаринганом, ты слеп. Итачи не может двинуться, руки не слушаются, ноги сводит, то, что с ним сейчас — симуляция жизни. Его измученное тело его не подвластно, а перед глазами только чернота, и он даже не понимает, моргает или нет. Его обнимает дрожь, и никакие дыхательные техники не дают ему возможности успокоиться. Мадара звучит совсем близко: — Раньше я бы ни за что не справился с тобой. Сейчас же ты слабый и беспомощный, как червяк, даже вертишься так же. Он смеется, его сильные пальцы стискивают Итачи за челюсть. — Теперь я могу пытать тебя, — напевает он. — И ты не глупый, знаешь же, что мне нужно. Итачи действительно знает. Он впервые не может сопротивляться. Он немощен настолько, что даже вдох дается ему с трудом. И нечто скользкое, ледяное захватывает ему загривок, позвоночник. Запоздало он понимает, что это — глухое отчаяние. У него адски болит все тело. Он слеп. Он больше не может. Он хочет умереть. У него отняли даже то, на что он уповал так долго — покой в смерти. — Где глаз Шисуи? — наконец, звучит вопрос Мадары. Итачи молчит. У него нет ни единого шанса выбраться отсюда и противостоять Мадаре. На его верхнюю часть лица будто бы положили плотную, черную ткань. Ее не содрать, не скинуть. — Где. Глаз. Шисуи. Итачи молчит. Чужие пальцы исчезают с челюсти, оставляя мерзкое чувство грязи. Шорох — Мадара отходит, посмеиваясь. Тишина. Итачи даже успевает ощутить облегчение, но то трескается слишком быстро. — Тебе лучше мне сказать, — вновь его голос и вновь почти на ухо. Итачи молчит и надеется, что его сердце просто не выдержит всей этой боли и остановится. Но кто гарантирует, что Пэйн не вернет его вновь? Опять тишина. Скрипят петли. Это тяжелая дверь железной камеры или обычный деревянный ставень? — Мне будет интересно с тобой. Мадара звучит будто в отдалении. Надо было все-таки убить его, когда еще была возможность. — Но я знаю, как повлиять на тебя, — странная интонация... У Итачи сжимается горло, как от спазма. Картинка складывается все четче: он знает, чего хочет Мадара, и знает, чем тот может манипулировать. Итачи ничего не остается, кроме как надеяться, что Саске не под его контролем. Мадаре слишком хорошо известны болевые точки. Физическими пытками он ничего не достигнет. Подготовка к службе в Анбу дала Итачи многое. Для него ничего не значит физическая боль — хотя сейчас она просто невыносима. С него можно сдирать кожу, прижигать ему пятки раскаленными прутьями, загонять под ногти иглы, отрезать по кусочку — он все равно не скажет, где глаз Шисуи. Его можно раскрыть лишь одним рычагом — через Саске. Но пока неизвестно, что с ним, и досягаем ли он вообще для Мадары. — Саске стал очень сильным. Ты можешь гордиться им, — голос тихий, несущийся явно с другого конца комнаты. — Мы с ним не так давно мило беседовали. Итачи сухо сглатывает. Нужно быть очень осторожным, впитывать каждое слово, ловить каждую интонацию, чтобы собрать все смыслы и намерения Мадары. — На него можно было бы возложить большие надежды. — Шорох шагов, но голос не становится ближе и громче. Мадара специально держится на расстоянии, проверяет реакции Итачи, следит за ним. Опасается его даже в таком состоянии. — Он мог бы стать главой клана, возродить его, укрепить его силу и положение. Вот только правда, которую он узнал, сводит его с ума. Восстанавившееся дыхание помогает Итачи сохранить недвижимость позы, хотя его сердце стягивается в маленький ком. Больше всего он боялся, что Саске узнает правду и не выдержит ее. Итачи не смог просчитать всего — Мадара оказался хитрее, и смог каким-то образом избежать аматерацу, которое должно было сожрать его при приближении к Саске. — Человеком в горе легко манипулировать. Из-за гнева и желания мести он потерял бдительность. Хотя он и прежде не блистал особой проницательностью, а сейчас вовсе не прислушивается к интуиции, — продолжает Мадара. Итачи старается разложить его фразы на интонации и оттенки, чтобы уловить намек на ложь. Дрожание гласных, запинки, паузы — ну хоть что-то. Но речь Мадары ровная, высокомерная, торжественная — он не врет. — Он напоминает меня в молодости. Такой же пылкий и очень любящий своего брата. Досталась же нам проклятая доля — бешено привязываться к братьям или сестрам. Сколько же раз мы все это проходили, и до сих пор ничего не меняется. “Говори, говори. Я должен понять, где ты врешь. Ты должен споткнуться и выдать себя”, — думает Итачи, не чувствуя, как слепые глаза медленно ворочаются в глазницах. — У нас будет много встреч, Итачи. Очень много. Про Саске я буду рассказывать тебе снова и снова. — Снова скрип металла — открывается дверь. — Возможно, что я принесу тебе его голову, если ты не скажешь мне, где глаз Шисуи. — Вот оно! Всего на секунду, но в начале предложения интонация замедляется — Мадара выдал себя. Он выдал свою неуверенность в том, что у него получится справиться с Саске. Итачи отпускает долгий выдох. Мадара уходит — это понятно по звуку металлического затвора и заглушающимся шагам. Хоть какая-то радость — не все под его контролем. Да, сейчас Саске может ему верить и быть под его властью, но управлять им — это тоже самое, что играть с огнем. Его ненависть может поглотить самого Мадару. Теперь нужно время, чтобы сложить картину целиком. Для этого Итачи требуются силы. Еще одна дыхательная техника — она помогает ему заглушить боль и заснуть. Он не знает, сколько ему удается отдохнуть, но отличить бодрствования от забытья, когда ты слеп — просто. Во сне все тепло-медовое, сотканное из ощущений правильности и нужности. Саске, надутый, обиженный, жмется к боку, у него теплая, маленькая ладонь и мягкая, как у котенка. А вот он заплаканный из-за разбитой коленки, нужно промыть рану и заклеить ее. Обязательно подуть, чтобы не болела. Саске во снах Итачи всегда счастливый. Вот он лопает сладкие рисовые шарики с вареньем. Вишневая начинка течет по рукам, и он скорее хватает салфетку, чтобы его не наругали за испачканные рукава хаори. Итачи, к слову, тоже любит сладкое. Он помогает Саске скрыть “следы преступления” и просит его в следующий раз быть аккуратнее с едой. Тот обещает, что такого больше не повторится. Еще одна картина: Саске изображает страх перед грозой, чтобы забраться к Итачи в футон и спрятаться в объятиях. Итачи делает вид, что верит его пугливости. Отказывать ему во внимании становится все сложнее. Реальность — другая: холод от пола, тяжелый, влажный воздух и голос Мадары. Иногда он звучит очень неразборчиво, путано, но все от того, что боль слишком сильная, Итачи не всегда может заглушить ее с помощью дыхания. Из-за этого он пропускает многие фразы, теряет драгоценные смыслы, которые могли бы дать ему понять, что сейчас с Саске. Как он. Что с ним. Саске. Улыбается. У него все лучше выходит метать кунаи. Его успехи навевают тоску, от них горько. Итачи бы предпочел видеть брата с талантом в другом ремесле. Путь шиноби — страшный путь. Саске его не заслуживает. Ему бы лучше быть обычным мальчишкой, выучиться на строителя или медика. Было бы чудесно. Когда Итачи в очередной раз пробуждается, то чувствует в вене катетер. Конечно же Мадаре не с руки, чтобы он снова умер. Ринне Тенсей наверняка стоит больших жертв, и вряд ли найдется что-то еще, что заставит Пэйна вновь применить его. От капельницы сна становится все больше, и каждый раз в нем — Саске. Итачи искренне этому рад. Через несколько дней — или недель? — Мадара пихает в него твердую пищу. Итачи жалеет, что Кисаме не успел сжечь его тело. Ему бы это, должно быть, понравилось. Он бы проклинал его за глупую смерть и желал худшей участи на том свете за то, что придется привыкать к новому напарнику. Снова улыбка Саске. Он очень любил в детстве гоняться за всеми дворовыми кошками и постоянно норовил схватить их за хвост. Итачи долго объяснял, что так нельзя делать, и что котам больно. Саске сначала хмурится — он совсем маленький, чтобы самому понять, что сила — это далеко не всегда хорошо. Но потом ему стыдно, он извиняется и теперь просится кормить кошек, которых еще недавно таскал за хвосты. Итачи опять просыпается, и Мадара втискивает ему меж губ чашу с водой. Он пытается оттолкнуть его от себя, но руки оказываются прикованными к полу. Так или иначе, но силы возвращаются к нему, а значит — растет опасность от него. Мадара далеко не идиот. — Расскажешь, где глаз Шисуи? В ответ — Итачи сплевывает водой и слюной. — Не забывай, что Саске сейчас под моим надзором. Просто скажи, где глаз Шисуи, и с его головы ни один волосок не упадет. Итачи молчит. У него теперь достаточно сил, чтобы не поддаваться панике и отчаянию. Он обязательно поймет, где правда в угрозах Мадары, а где ложь. И снова глубокий сон, но теперь — короткий, потому что пытки учащаются и становятся все серьезнее. Итачи не кричит, когда Мадара с помощью камуи отщепляет от его ног по крупице мяса, ровно столько, чтобы было мучительно больно, но чтобы раны не наносили серьезного урона всему телу. Он так изощрен в методиках. И когда очередной кусочек плоти отправляется в другое измерение, Мадара неизменно спрашивает: "Где глаз Шисуи?". Итачи молчит, а иногда — улыбается. Он уже давно пережил все самое страшное в своей жизни, что ему до этих вопросов? Но, к сожалению, они оба знают, что нужно сделать, чтобы Итачи начал говорить. И именно это страшит. Несмотря на длительное послевкусие смерти, раны, надломленное последней битвой тело и слепоту, Итачи теперь уже мыслит намного четче и яснее. Умение холодно анализировать не раз спасало его, вот и сейчас — он знает, как должен вести себя. Исполнять роли ему не впервой. Время идет. Мадара становится все жестче; Итачи ему в противовес — холоднее. Он жадно пропускает через себя каждый диалог, раскладывая на подтексты. Первая победа: Мадара говорит о Саске реже, а когда упоминает о нем, то лишь грозит покромсать на куски. Итачи не верит, видимо, Саске плохо поддается на его манипуляции, или находится далеко. В таком случае, физические пытки не имеют значения. Мадара может играться хоть годами, Итачи никогда не скажет, где глаз Шисуи. Он никогда не предаст единственного друга. Еще немного позже Итачи переходит ко второй части плана — он ищет лазейки в окружающих его стенах. Ему нужно сбежать или найти способ убить Мадару. Только тогда все закончится. И это все долгий, изнуряющий процесс, требующий сосредоточения. Сначала он тратит несколько вечеров на то, чтобы понять, где вообще находится. Видеть он не видит, но чакра у него восстановилась. Итачи часами трогает пол вокруг себя, прикасается — насколько хватает длины цепи от кандалов — к стенам, пытается прощупывать все поверхности голыми ступнями. Он пускает тонкие нитки энергии в толстый камень, в землю, вычленяет ощущения и разделяет их. Холодно, сыро, ассоциации с кротовыми норами. Катакомбы? Да, скорее всего. Или же подземная тюрьма времен Первой войны? Тогда глубоко в пещерах устраивали камеры для заложников. Сколько людей умерло в таких — не счесть. Теперь бы понять, как выбраться отсюда... Но нужно больше сил, нужно восстанавливаться, несмотря на обстоятельства. Нужно концентрироваться, нужно сделать все, чтобы спасти Саске от Мадары и самого себя. И когда цель оформляется полностью, Итачи окончательно оживает. *** Дым, пепел, пыль. Серые клубы густо катятся по узким закоулкам Конохи и выплескиваются на проспекты и площади. Крики на каждом углу, гудит все: электричество, чужая энергия, страх и ужас жителей. Пэйн в шести своих воплощениях сносит все на своем пути, рушит здания и переламывает кости людям. Он ненасытен, жаден и хочет омыться кровью всеми своими телами. Саске, отрешенный внешне и бушующий внутри, закованный в поток молнии, резонирует с ним, но не столь отчаянно. Ему не нужно столько смертей, ему нужны головы старейшин, Данзо и тех, кто их покрывает. Он несется по крыше безжалостным электрическим разрядом, и ничто не может его остановить. Кусанаги отбивает чужие удары и кромсает тех, кто оказывается слишком настойчив в желании остановить его. Тот, кто мешает Саске — защищает деревню с ее грязными секретами и дикими методами правления. А значит он ничем не лучше старейшин и советников, его нужно убить. Бинты на запястьях, рукава хаори — все вымокло в крови, и Кусанаги наполняется приятными вибрациями. Саске достигает дворца хокаге, ловко запрыгивает на крышу. Здесь четверо из Анбу и знаменитая Цунаде, прибывающая в трансе. Именно она ему нужна. Молния со всего тела сползает Саске в руку и бешено пульсирует, разит каждого нападающего. Ее питает месть, отчаяние, скорбь, она такая буйная в своих разрядах, что способна разрушить скалу с лицами хокаге. Саске не произносит ни слова, когда откидывает от себя четверых из Анбу. Какие же они слабые, а ведь он даже не использует шаринган во всю силу. Саске хватает Цунаде за шею и трясет ее, пытаясь развеять медитацию. Если бы ненависть можно было измерить, то она была бы шириной в целое море. Цунаде открывает глаза — золотые, ясные, суровые. Ни секунды сомнения, она сразу ошпаривает Саске кипятком своей силы, а он приставляет острие Кусанаги к ее боку. — Где Данзо и старейшины? — он спрашивает без единого колебания. Перед ним — легендарная принцесса Цунаде, саннин Скрытого листа, но его отчаяние и боль уже настолько глубоки, что ему плевать на ее статусы и силу. — Бедный Учиха, — только и говорит она, резко выбрасывая вперед кулак. Сила ее удара такая, что Саске отбрасывает на край крыши. Но он успевает. Успевает протолкнуть в ее бок меч, и теперь он выбрасывает молнию, которую Кусанаги с жадностью притягивает и пропускает через себя. Цунаде скручивается, прогибается в позвоночнике неестественно сильно, и изо рта ее выхлестывается кровь. Она обмякает, Саске — поднимается. Идет, потрепанный, запачканный кровью и грязью, весь в ссадинах, синяках и ранах. Один из Анбу приходит в себя и пытается закрыть собой Цунаде. — Где Данзо и старейшины? — повторяет Саске, неотвратимо приближаясь. — Скажи, и я не отрежу ей голову. Анбу медлит, облизывает бледные, сухие губы. Он пойман в ловушку. — В Восточном храме. Там бункер с путями отхода. Саске обходит его, вытаскивает меч из Цунаде. — Мой старший брат тоже служил в Анбу. — Твой брат предатель, как и… Кусанаги за секунду взрезает чужую глотку. Саске смахивает с лезвия кровь и уносится вихрем к Восточному храму, а Коноха со всех сторон пылает и разваливается, как детская пирамидка. Все уже кончено. У деревни еще был шанс, пока ей отдает все силы Цунаде, но теперь она вряд ли выживет. Саске быстр и стремителен в каждом своем шаге. Он влетает хищной птицей в храм, весь наэлектризованный и с уже горящими красным глазами. Лестницы, коридоры — они ведут его к цели, и с каждым движением Саске распаляется все больше. В нем пухнет шаровая молния, сплетается с пламенем и вот-вот разорвет ему грудь, просто взорвется и раскрошит все вокруг, сравняет всю Коноху с землей. Его месть — единственное, что все еще держит его при жизни. Он убьет старейшин, он убьет Данзо, он раскроет правду об Итачи и вот тогда уже ничего не будет важным. Да, нужно будет помочь Пэйну доставить Наруто Мадаре и тем самым закрыть долг перед Акацки. После — неважно. После — он скорее всего умрет и уйдет к Итачи. Быть с ним ему хочется куда сильнее, но сначала месть, потом — все остальное. Со старейшинами Саске заканчивает быстро. Что взять с двух трясущихся стариков? С Данзо же приходится повозиться. Они сталкиваются на выходе из потайного хода. Трус. Какой же он трус — бросил Коноху в самый страшный час. — Ты уничтожил жизнь моему брату. И, оказывается, собрал коллекцию шаринганов, — говорит Саске, и алая звезда высекается на его радужке. — Ты умрешь, Данзо. Они схлестываются в поединке. Удар за ударом. То, что Данзо применяет силу шаринганов — распаляет бешенство Саске еще больше. Да как он посмел… Какой же он ублюдок! Бой затягивается. Они громят вход в катакомбы, и их сражение переносится на открытую местность. Ярость Саске сильнее попыток Данзо противиться ему. Он не чувствует боли и усталости, а Кусанаги жадно дрожит от крови. — Ты заплатишь за все! — крик настолько громок, что сразу же спазмируется горло. За Саске вырастает Сусано и срубает все кругом своей безжалостной рукой. И плевать, что чакры почти не осталось. Главное, что Данзо задет. Его кости трещат, его лицо перекорежено болью и страданиями. Он падает на спину, и Саске вонзает меч ему в сердце. Проворачивает до такой степени, чтобы разворотило всю грудную клетку. Как чудесно наблюдать за тем, как харкает кровью, булькает и лепечет тот, кто причинил столько боли Итачи. Он теперь отомщен. И внутри сразу звонко-пусто. Холодный ветер в лицо. Омерзительный запах крови и объятия печали. Удивительно, как быстро может развеяться ярость, ее будто бы забрал с собой порыв ветра. Саске падает на колени рядом с телом Данзо. Адреналин сходит, и теперь тело перестает его слушаться. Ломит каждую мышцу, глаза режет — он только сейчас понимает, что рыдает кровью. И страшно хочется спать. Его порядком истрепало. “Может быть, это конец?”, — приходит мысль ему в голову. И от нее становится совсем хорошо. Саске свершил то, ради чего существовал последние месяцы. Его душа, вымученная, , изрезанная, комкается в жалкий шарик и остывает. Только уголь — пламени больше нет. Он сваливается на спину — бесконечно уставший и пустой. Небо. Облака безмятежны. Он раньше просил Итачи поваляться вместе в траве, полюбоваться природой и светом. Им было весело, хорошо. Их пальцы соприкасались и путались в траве. Саске закрывает липкие от крови веки. И как же жаль, что ему не дают ни поспать, ни умереть. На раскуроченную битвой поляну выходят члены его команды. — Джуго, Суйгецу, заберите его и отнесите Мадаре, — приказывает Саске — тихо, бессильно и не раскрывая глаз. — Карин… Но той не нужно что-то объяснять. Она протягивает ему свою оголенную руку, и Саске вонзает зубы ей в белую кожу. Вместе с кровью к нему приходит сила, теперь дышать легче, и еще перестают болеть глаза. Карин лечит его, дает воды, чтобы прополоскать рот и выплюнуть лишнюю кровь. Нужно пожить еще немного. Восполнив чакру и срастив трещины в костях, Саске тяжело поднимается на ноги. — Уходите. Тело Данзо не должно здесь остаться. Троица кивает. Саске разворачивается в сторону Конохи — в пылу сражения он с Данзо прилично отдалились от нее — и видит, как в небе нарастает огромная красно-черная сфера и рушится вниз. Всплеск, взрыв, вспышка, столп пыли. — Уходите! — орет он своим и срывается с места. Видимо, Пэйн прибегнул к крайним мерам, чтобы схватить джинчурики. Ему нужна помощь. Саске обещал ему поймать Наруто — такова была их сделка: Пэйн подготовит плацдарм для того, чтобы Саске смог легко добраться до своей цели. В суматохе всегда проще убивать правящих лиц. В ответ Саске поможет ему с джинчурики. Наруто. Они не виделись слишком давно. Их ничто не связывает. Саске должно быть все равно, когда они встретятся. В конце концов, пустота сожрет возможное сожаление и совесть. Подойти близко Саске не рискует. Наверняка к Конохе подтянулись все шиноби и держат территорию в оцеплении, но издалека уже все становится понятно — деревни больше нет. Саске находит себе укрытие и продумывает дальнейший план. Джинчурики должен быть пойман — в этом нет сомнений. Но не совсем понятно, в каком состоянии тела Пэйна, и что вообще произошло, поэтому будет лучше вернуться к самому Нагато, чтобы узнать подробности. Саске, выждав еще немного, тенью скользит к главному укрытию. Огромное древо, спрятавшее в себе того, кто принес столько разрушений. Саске пробирается внутрь, максимально подавляя чакру на всякий случай, и слышит голоса. Нагато, Наруто, Конан. Злость снова подкидывается к горлу — все явно пошло не по плану, раз они о чем-то так спокойно беседуют. Саске достает из ножен Кусанаги, тихо заглядывает в древесную комнату. Беседа продолжается. — Я знаю, что ты здесь, Саске, — громко говорит Наруто. Его чакра изменилась — это видит шаринган. Теперь она не такая хаотичная, как раньше, теперь в ней есть баланс, стержень, точки опоры. Если раньше она походила на вздутый шар, из которого пыталась вырваться бешеная энергия, то сейчас это будто стеклянная сфера, наполненная светом и приятной дымкой. Наруто проделал долгий путь и обрел силу, но ему все равно не сравниться с ненавистью и бешенством аматерацу. Саске обнажает меч — гладкая сталь, ни капли крови, будто Кусанаги не отнимал сегодня десяток жизней. Наруто поворачивается к нему, улыбка озаряет его лицо. Он смотрит на Саске так, будто видит перед собой горячо любимого друга. Но они не друзья. Они друг другу никто. Саске не понимает, чего ждет Нагато, и почему Конан не нападает. С чего вообще такая заминка? — Мы беседовали. Мне нужно было понять… — Начинает Наруто, но Саске поднимает меч. Плевать ему, о чем они говорят: джинчурики нужно доставить Мадаре. И тогда конец всем договоренностям, Саске со всем покончит. — Итачи жив, — говорит Нагато. Весь высушенный, седой, изможденный, он сидит в своем странном устройстве из железа и трубок, и Конан бесконечно прикасается к нему. Должно быть, она его очень любит. Саске сжимает рукоять Кусанаги — смысл сказанного до него не доходит. Он готовится нападать, и Наруто чувствует это, но почему-то никак не отвечает, а смотрит с удивлением и… жалостью? Откуда эта эмоция? — Саске, Итачи жив, — повторяет Нагато. Полумрак деревянного нутра наполняется бело-синим светом молний и криком испуганных птиц. — Я вернул Итачи к жизни с помощью Ринне Тенсей. Об этом меня просил Мадара, мы заключили с ним… сделку. — Ты врешь. Я убил брата, — отрезает Саске. Ему все уже безразлично, внутри ничего не дрожит, и сердце не меняет ровного стука. — Шисуи Учиха. Ты ведь помнишь его? Да что тут происходит? Молния исчезает, Саске опускает меч. — Итачи спрятал его шаринган, — голос у Нагато вымученный, дрожащий, и кажется, что вот-вот прервется сильным кашлем. — Мадаре необходима сила глаз Шисуи для будущих планов Акацки. Саске не говорит ни слова, закованный в очередной виток лжи. Когда это закончится? Нагато продолжает: — По этой причине Мадара просил меня воскресить Итачи, пока не поздно. Он забрал его тело сразу после боя, и я применил Ринне Тенсей. Саске, запутавшийся, окончательно потерянный в том, что ему говорят, холодно спрашивает: — И где же мой брат? Так просто он не поверит в эту красивую историю. Но с другой стороны — зачем Нагато врать? Он никак не связан с кровавой историей клана Учих. — Я не знаю, где Мадара держит Итачи. Найди Кисаме, напарника твоего брата в прошлом. Так вышло, что он лучше остальных знает все убежища Акацки. Короткий диалог прерывает Наруто. Жар его чакры обдает Саске и вырывает его из приступа отчаяния. — Да пусть катится в ад этот Итачи! Он предатель! Саске, хватит, ты уже отомстил ему! — Наруто пылко и в знакомом жесте вздергивает сжатые кулаки. Саске вспоминает — его план не доведен до конца, правда об Итачи еще не открылась всем в деревне. Документы, что должен был выкрасть Суйгецу во время нападения на Коноху, предадутся огласке лишь в ближайшие дни. Какая ирония. Для Саске вся правда об Итачи уже давно стала истиной, и ему сложно верить, что все остальные думают иначе. Он этого не заслуживает. Не заслуживает! — Мой брат был самым честным и добрым человеком. Такие, как он, рождаются раз в столетие, — по мере того, как Саске говорит, его голос становится все выше. Снова боль и скорбь рвутся из него криком. — Но его растоптали! Проклятая Коноха его уничтожила! И я рад, что этой жалкой, гнилой деревни больше нет! Наруто напротив немеет в удивлении, его губы слабо размыкаются, но найтись в ответе у него не получается. Саске же захлестывает глубинное понимание того, в каком же он отчаянии; он застрял в цикле бесконечно повторяющейся личной трагедии. Несправедливость, потеря, фатальность и насмешка. И вот опять: несправедливость, фатальность, насмешка. Если Нагато не врет, то Саске навсегда растеряет остатки веры хоть во что-то светлое. — Я узнал всю правду! Его вынудили вырезать собственную семью, но даже после этого он продолжал служить Конохе, любить ее и защищать меня! — Саске выбрасывает руку в сторону, и с нее соскальзывает короткая молния. Наруто отпрыгивает назад. — Итачи жив, — громче повторяет Нагато и все же заходится кашлем. — Найди его и спаси. — Он правда жив и нуждается в тебе, — впервые за все время говорит Конан. И именно ей Саске верит, потому что видит в ее печальных глазах отражение Итачи. Люди с такой глубокой скорбью не умеют врать. Наруто, парализованный всем, что произошло, не может даже моргнуть. Итачи жив. Саске срывается с места. После него остается густой запах озона и крови. *** Итачи жив. Только сейчас сердце начинает бешено колотиться в груди. Что делать? Как поступить? Саске отправляет Карин ястреба с запиской со всем, что случилось, и добавляет указания: изъять шаринганы у Данзо, сжечь его тело, найти укрытие и ждать новую информацию. Возможно ли такое, что Саске лишь хочет верить в то, что Итачи жив? Нет, Конан не лгала. Но… Так или иначе, нужно найти укрытие Мадары. Если все окажется правдой… Саске сжимает кулаки, спеша на восток. Мадара пытает Итачи, чтобы узнать, где шаринган Шисуи — в этом нет сомнений. Снова Итачи терпит боль и страдания, будто до этого было мало. Что, адское пекло, не так с их кланом? Почему он выстроен на стольких муках? Саске тратит три дня на поиски Кисаме. Он почти не спит, не ест, просто не может себе позволить даже минутный отдых. Его подстегивает мысль, что именно сейчас Итачи терпит новые страдания. Это не дает расслабиться, это заставляет двигаться на пределе собственных возможностей. Саске находит Кисаме на границе со Страной Молнии. Высоченный, здоровый, он не особо скрывается — явно пускает слухи об Акацки. Сейчас их организации это выгодно. Они набирают вес, власть, и на фоне новостей об уничтожении Конохи, это вызывает у людей панику. Теперь все знают, что даже один из Акацки может уничтожить целую деревню. Кисаме останавливается на привал в тихом пролеске, недалеко от воды. Он разводит костер, жарит рыбу. Саске, замотанный в черный плащ, садится напротив. Кисаме продолжает поворачивать рыбу на шампуре, даже взгляда не поднимает. Они заочно знакомы, наверное поэтому он так спокоен. — Итачи жив, — говорит Саске. Эти слова въелись в его язык, и от них все внутри дрожит, будто к ним привязали колокольчики. — И что с того? — хмыкает Кисаме, делая вид, что жратва интересует его куда больше, чем разговор. — Ты знаешь, где Мадара может держать пленного? Кисаме скашивает челюсть в задумчивости. Огонь приятно похрустывает и согревает. Саске вдруг понимает, насколько же устал. У него подрагивают ноги и руки, а голова раскалывается от боли, ее будто разрезают изнутри. — Есть предположение, — наконец, кивает Кисаме. — Но что я получу за информацию? От озера тянет влагой и холодом. Ночь, тихая и звездная, готова подарить сон, но для него слишком рано. — Он его пытает. — Мне на это плевать. — Я так не думаю. — Саске идет ва-банк. У него нет никаких убедительных оснований, чтобы говорить подобное, лишь призрачная надежда и логика. В первую их осознанную встречу, когда Кисаме вырос перед ним и сказал, где Итачи его ждет — он уловил тонкую связь, что возникает между всеми шиноби, долго работающими вместе. Неважно, кто вы друг другу вне команды, и кто вы по-отдельности, главное, что вы — шиноби. Шиноби связываются, это неизбежно. Слияние во время битв сложно пересилить после. Вот же парадокс — смерть и война объединяют лучше всего на свете. Кисаме, судя по рассказам Мадары, долго был напарником Итачи. Их связывает много битв и дел. Они могут ненавидеть друг друга, но как шиноби они — теперь связаны. И Саске ни за что не поверит, что Кисаме плевать на то, что происходит с Итачи. — Ты зарываешься, пиздюк. — Кисаме звучит спокойно, но Саске видит, что тот собирается атаковать. — Мне нечего тебе предложить за информацию, кроме денег. И биться я с тобой не хочу. — Саске на всякий случай кладет ладонь на рукоять меча под плащом. — Пэйн смог воскресить Итачи, и теперь Мадара пытает его. Ты единственный, кто может помочь. Кисаме скалится рядом острых зубов. Он не то самодовольничает, не то отвлекает внимание своей гримасой и оскалом. — Нахера Мадаре его пытать? — Ты правда думаешь, что Итачи для него не имеет ценности? До этого он не мог на него влиять, просто боялся сражения с ним. Кисаме задумчиво постукивает клыками, точно как иногда — Суйгецу. — Тут соглашусь, глаза у твоего брата могли любому мозги в кашу превратить. — Он густо отрывает от рыбины кусок мяса. — Да и тайн у него много. Я далеко не сразу понял, что у него есть свои мотивы, и что Акацки для него лишь ширма для более важной миссии. Он хорошо скрывался. Саске убирает ладонь с Кусанаги, понимая, что опасности больше нет. Возможно, что они смогут договориться. Кисаме убирает вторую рыбину от огня и протягивает ее Саске. — Я никогда не докапывался с вопросами. Видимо, в благодарность за отсутствие интереса он всегда… — Защищал, — заканчивает Саске. Рот у него наполняется слюной — слишком хочется есть. — Типа того, — отвечает Кисаме с ухмылкой, будто что-то вспоминая. — Я бы послал тебя нахер, малец, но некоторые обстоятельства играют тебе на руку. У Саске сердце подскакивает к горлу. Кажется, ему не придется выбивать из Кисаме информацию силой. — В Акацки творится много странного. Пэйн вон оказался номинальным лидером, а дурак и посмешище Тоби этим вашим Учихой Мадарой, у которого планы совсем другие, чем те, ради которых организация создавалась. — Кисаме подпирает щеку кулаком. — А еще у Итачи долг передо мной. Не думал, что представится возможность стрясти его. — Что за долг? — настороженно спрашивает Саске, сжимая шампур с рыбиной. — Не такой, за который вы, Учихи, расплавите мне мозги своим генджутсу. Тебе придется мне поверить, если хочешь, чтобы я тебе помог. Саске стискивает зубы. Ему придется согласиться. Но он решает, что если Кисаме хотя бы попытается что-то сделать Итачи, то сразу же лишится головы. С губ Кисаме не сходит ухмылка. Он наверняка понимает, о чем думает Саске. — Ешь и отдохни. Отправимся через пару часов, нам нужен отдых. Задание не будет легким, а ты на нуле. — Кисаме вгрызается рыбине во второй бок. — Акацки используют тюрьму, построенную в Первую войну шиноби. Раньше там держали и пытали военнопленных. Наверняка Итачи там, больше нет вариантов. Отправь сообщение своим напарникам, нам помощь не помешает. Саске кивает и отдирает пласт чешуи вместе с мясом.