Последний год

Сквозь сон Артём почувствовал тёплое прикосновение к лицу. Он медленно разомкнул тяжёлые веки — перед глазами возникла серая мордочка кота с большущими зелёными глазами. Юноша вздрогнул от неожиданности, спросонья силясь понять, где он. Комната на несколько секунд показалось незнакомой, но, придя в себя, Артём вспомнил вчерашний — а точнее, уже прошлогодний — вечер. «Я что, дома у Ани?» — мелькнуло в голове. — Доброе утро, — словно в ответ на Артёмовы мысли раздалось совсем рядом. Парень обернулся — Аня сидела рядом на краю дивана, наматывая на запястье эластичный бинт. Артём порывисто сел. — Значит, вчерашний день мне не приснился? — с надеждой глядя девушке в затылок, робко спросил он. — Нет, — ответила Аня, тихо усмехнувшись. — Хвала небесам, — юноша выдохнул и откинулся обратно на подушку. Голову вдруг пронзила резкая боль, и Артём закрыл лицо ладонями. — Мы вчера пили? — Было дело, — спокойно ответила Аня. — Я же не пью, — тихо простонал парень. — Ты всё помнишь? — поинтересовалась она. Артём кивнул. Действительно, вчера после признания парень настолько разнервничался, что пришлось успокаиваться игристым. К первой дозе алкоголя, придавшей юноше смелости, добавились ещё два бокала, и только после этого он окончательно пришёл в себя. Артём наконец смог поговорить с Аней по душам; он помнил, как они сидели на диване в полутёмной гостиной и без умолку вели беседу, наверное, часа полтора так точно. Смогли поговорить о чувствах, о том, что нравятся друг другу уже с полгода и даже посмеяться с неловкостей между собой. Артём впервые увидел Анину настоящую улыбку: белые зубки в обрамлении коралловых, словно влажных, губ и почти незаметная, но такая очаровательная ямочка на левой щеке. Артём все ещё немного нервничал, но постепенно неловкость стала пропадать. Аня же перестала скрывать эмоции: она словно оттаяла, как ветви рябины по весне, при этом не теряя своего фирменного спокойствия. Если раньше Артём ощущал холод в её взгляде и голосе, то теперь она словно лучилась изнутри, открыв юноше путь к своему сердцу. Артём был несказанно рад этой перемене. Для всех Аня была неразговорчивой скептичной одиночкой, и, когда Артём понял, что стал неровно дышать к ней, начал опасаться, что, даже если он осмелится ей признаться, не получит взаимности. Но в глубине души ему почему-то верилось, что на самом деле Аня совсем другая. И теперь, в новогодний вечер сидя перед ней, глядя, как свет играет на белёсых волосах, слушая её тихий смех, Артём понимал, что не ошибся. Поцелуй под бой курантов, перекус шоколадным тортом в час ночи и разговоры, разговоры, разговоры… Этот день им обоим сулило провести в одиночестве, но вот они уже засыпают под мягким одеялом в объятьях друг друга. Артёму казалось, что в этот день он стал самым счастливым человеком в целой Вселенной. На кухне приятно пахло кофе. Яркое до боли в глазах голубое небо виднелось в окнах. Иней лежал на проводах; кажется, за ночь неслабо похолодало. — Вот, выпей, — Аня подошла к Артёму, держа в руке стакан с водой. На другой ладони лежала таблетка. — От головы. — Спасибо, — юноша взглянул на неё благодарно и отправил таблетку в рот, запив водой. Аня мягко обвила его талию руками, нежно прижимаясь к нему. Артём взглянул на девушку — она смотрела на него, чуть наклонив голову; светлые распущенные пряди падали на плечи, а в голубых глазах таилась нежность. Еле ощутимый чарующий запах лаванды будоражил кровь. Артём склонился к девушке, несмело приобняв её за лопатки, и нашёл губами её мягкие губы. Девичьи волосы приятно касались щёк, и бабочки в животе Артёма грозились вырваться наружу в любой момент. — В следующий раз предложу тебе компот, — сказала Аня, утыкаясь щекой в плечо Артёма. — Поздно пить Боржоми, когда печень отвалилась, — улыбнулся Артём. Девушка тихо усмехнулась. Мороз стоял сухой, колючий, но свежий. Воздух смягчал только добротный слой снега, покрывший улицы за ночь. Расхоженная за сутки слякоть, ставшая водой, замёрзла, затвердела коркой на асфальте, и ноги опасно скользили. Небо отражалось от сугробов, и поэтому казалось, что всему миру внезапно прибавили яркости — глаза побаливали от обилия белого вокруг. Аня и Артём шли полупустыми улицами, держась за руки, чтобы не поскользнуться и не упасть. Они направлялись туда, куда вчера вечером предложила пойти Аня, — на городской каток. Артём думал, что, возможно, и правда не стоило так смело приобщаться к алкоголю, иначе он не согласился бы на это мероприятие так просто. Теперь же струны волнения где-то внутри лёгких нещадно подрагивали. На открытом катке людей было по пальцам пересчитать — в первый день года все предпочитали отсиживаться дома. Аня дошнуровала коньки и потопала лезвием по пенковому полу. Она глянула на Артёма и, оттолкнувшись от борта, ступила на лёд. Коньки заскользили, и девушка направилась вдоль борта, не прилагая никаких усилий. Она двигалась так легко и непринуждённо, будто просто парила надо льдом. Артём следил за ней заворожённо, а затем опустил взгляд на свои коньки и нервно сглотнул. Неуверенным шагом он подошёл к краю катка и медленно поставил ногу на лёд. Сцепление с землёй пропало, и юноша как можно крепче вцепился в бортик. — Пойдём, — Аня проскользила рядом с ним, вычерчивая коньками изящные спирали. — Я лучше по бортику, — неловко улыбнулся Артём, ища спиной опору. Аня взглянула на него и заметила, что он стоит на месте, словно боясь сдвинуться ближе к центру. — Ты не умеешь кататься? — приподняв брови, спросила девушка. Артём потупил взгляд и коротко мотнул головой. Аня скользнула к нему и взяла его ладонь в свою. — Сейчас научим, — с этими словами она оттолкнулась и потянула Артёма в центр катка. — Нет-нет-нет-нет, подожди… — он из последних сил попытался ухватиться за спасительный бортик, но не успел: Аня перехватила и вторую руку. — Смотри, это легко, — сказала она. Артём крепко схватил её за предплечья, боясь потерять хоть какую-то опору. Он не желал двигать ногами; лезвия коньков опасно дёргались. — Давай, просто ставишь ноги ёлочкой и рассекаешь вправо и влево, — Аня показала, какое должно быть положение ног. Артём попытался повторить. — Вот, теперь двигай ногами. Она едва заметно отклонила корпус, заскользив по льду спиной вперёд, увлекая за собой Артёма. Тот в ужасе посмотрел на неё, неловко переставляя ноги. Окончательно ощутив отсутсвие сцепления, он весь напрягся и попытался сохранить равновесие. Худо-бедно, но у него получилось проехать пару метров по инструкции Ани, всё так же крепко держа её за руки. — Молодец, а теперь давай сам, — сказала девушка и вдруг, высвободившись от его хватки, начала резко отдаляться. — Нет, не надо! — взмолился Артём и схватил её за запястье. — Анют, не отпускай, пожалуйста… Аня вдруг удивлённо взглянула на него. Внутри у неё кольнуло приятно: так неожиданно и искренне прозвучало её имя из уст Артёма. Сверстники никогда не использовали уменьшительно-ласкательных форм, обращаясь к ней. Это незаметное «Анюта» прозвучало так невинно и тепло, быть может, во многом из-за того, что так назвал её Артём, который в это время всё так же неловко пытался устоять на ногах, дрожа, как слепой котёнок. Аня приподняла уголок губ и сказала: — Давай хотя бы одной. Она отняла одну руку, другой хватая Артёма за ладонь. Он благодарно взглянул на неё и медленно двинулся вслед за девушкой, позволяя ей увлечь его за собой. Лёд словно благоволил ему — коньки скользили гладко и ровно, ноги окрепли, а на место страху пришло подобие азарта. — Получается, смотри! — восторженно проговорил он, глядя себе под ноги. Парень осмелел настолько, что решил выпрямиться во весь рост, и в этот момент хрупкое равновесие покинуло его тело. Артём пошатнулся, теряя шаткую землю под ногами, и успел только выпустить Анину ладонь из своей, после чего свалился вниз. Тело ударилось о твёрдый лёд, которому он уже успел опрометчиво довериться, и плечо пронзила тупая боль. Из рта юноши вырвался тихий стон. — С боевым крещением, — с сочувствием глядя на него, сказала Аня. Она присела рядом с лежащим Артёмом, уперев колени в лёд, и откинула светлую чёлку с его лба. Парень взглянул на неё — её голубые глаза казались ещё ярче на фоне неба, и солнце играло на россыпи пшеничных волос. Артём не мог оторвать восхищённого взгляда от её лица; ему подумалось, что он мог бы провести так целую жизнь.

***

Стук колёс отдавался резонансом по запотевшим окнам. Мимо проносились железнодорожные столбы на фоне белой стены леса. В вагоне электрички было зябко, люди выходили на станциях, теряясь в зимних загородных пейзажах, после чего их сменяли новые пассажиры. Женя потёр рукавом побелевшее стекло. — Долго нам ещё? — Минут двадцать, — ответил Костя, сидевший напротив, не высовывая носа из воротника куртки. Марк сидел на обитой кожзамом скамье и пытался сфокусировать взгляд на проносящихся деревьях, но электричка шла слишком быстро, а потому перед глазами было только белое марево. — Вот тебе и культпрограмма, — Костя спрыгнул с последней ступеньки вагона в вытоптанный снег. Парни стояли на станции за пятьдесят километров от города. Хотя это и станцией было трудно назвать — просто заасфальтированный участок земли рядом с путями под шиферным настилом на железных балках, и всё это спрятано среди заснеженного перелеска. Компания спустилась к подножию железной дороги и направилась прочь от неё к рядам белых деревьев. За перелеском, который они преодолели по протоптанной местными тропинке, им открылся вид на снежное раздолье: огромные пахотные поля расстилались на километры вокруг, и лишь вдалеке виднелся косогор, покрытый лесом. — И чё, сколько нам чесать? — оценивая степень катастрофы, поинтересовался Женя. — Километров семь, — ответил Костя, выпуская ртом пар. Марк тихо вздохнул, и компания двинулась наперерез поля по разъезженной машинами колее. День был морозный, солнечный: свет отражался от нетронутого снежного покрывала, и земля словно светилась изнутри. Мёрзлая почва была испещрена выбоинами и неровностями, и идти было несподручно. Через двадцать минут парни наконец вышли на асфальтированную пустую дорогу. Вокруг было тихо, только вдалеке, по другую сторону, слышалось еле уловимое коровье мычание. В отдалении начинались деревни и фермы. Глаза слезились от нещадного мороза. Преодолев вторую половину пути по петляющей меж полей дороге, парни наконец увидели вдалеке знакомую фигуру, направлявшуюся к ним. — Я уж хотела идти вас по сугробам искать, — весело сказала Саша, когда друзья поравнялись с ней. — Энтшульдигунг зи мир битте, дражайшая Александра Артуровна, что мы чуть не откинулись, пока добирались до вашей муркиной жопы, — протянул Костя и, согнувшись в поклоне, шаркнул ногой по земле. — Ой, всё, — Саша хлопнула его по шапке. — Кто ж виноват, что до города как до Пекина раком. — Я щас околею, — выдохнул Женя, — пошлите в тепло. — А шо, долго шли? — улыбнулась Саша. Они свернули с дороги и вновь пошли по тропе поперёк поля. — Да чуть не сдохли! — злобно бросил Женя. — Я хотел прям там в сугробе остаться, — сказал Марк. — Ох же ты моя нежность, — ухмыльнулась Саша. — Ну всё, пришли уже почти. На окраине поля, там, где начинался перелесок, завиднелся небольшой бревенчатый дом, рядом с которым стояла каменная постройка. Над домом поднимался дым — в такую погоду печь приходилось топить чуть ли не постоянно. — О-о, слава богу огня! — Костя перешагнул порог дома, оставив обувь в сенях, и почти в обнимку бросился к печке. — Ну, цигель-цигель, тепло не выпускайте, — Саша впихнула в дом Женю и Марка и закрыла дверь. В учебное время Саша с семьёй жила в городе (за исключением отца, который присматривал за хозяйством), но на все каникулы и праздники они уезжали за город, в деревню. Здесь Саша провела всё своё детство; она нередко говорила, что в городе ей слишком шумно и тесно, и при любой удобной возможности рвалась в деревню. «Домом» она называла именно это место, и среди пейзажей раздольных полей и высокого загородного неба она смотрелась как нельзя более естественно. Деревенский дом семейства Брусченко имел квадратную форму и состоял из нескольких помещений. Через сени подростки попали в просторную столовую, по совместительству кухню, где также стояла белая печка; в глубине дома были две комнаты: одна поменьше — спальня родителей, вторая побольше — здесь умещались пятеро детей, включая Сашу, самую старшую. — Алё пропажа, — Костя уселся на деревянный табурет возле большого обеденного стола, — напои хоть чаем, а то мы все лёгкие выстудили. — А самому западло? — прошаривая кочергой поленья в печке, ответила Саша. — Мы с Женей организуем, — улыбнувшись другу, сказал Марк. — Лысый, давай тоже поляну накрывай, — бросил Спивакову Женя. — А чё-нибудь покрепче чая есть? — расставляя на столе кружки, спросил Костя. — Новый год же типа, все дела. — Есть, — отозвалось из-за печки, — на полатях посмотри. — Женёк, метнись, — подмигнул ему Костя. Женя, как самый высокий из компании, дотянулся до полатей и выудил бутылку с желтоватой жидкостью без этикетки. — И чё это? — недоверчиво рассматривая находку, спросил он. — Самогонка рябиновая, — ответила Саша. — В чай добавить. — О-о, давай-давай, — Костя забрал из рук Жени бутылку. Подростки уселись за стол, и Спиваков подлил каждому в кружку с чаем пахнущую спиртом жидкость. — С Новым годом, джаз-банда, — Костя поднял кружку, призывая всех чокнуться. Так они и сделали. Марк сделал глоток и сразу поморщился, тихо кашлянув. Саша жевала ягодное печенье. — У тебя родичи-то где? — спросил Женя. — Да они с младшими в соседнее село умотались, — болтая под столом ногой, ответила Саша. — К поездке-то готовчинки? — Спрашиваешь, — ухмыльнулся Костя. — Марик, а чё ты не записался? — спросил Женя. — У меня отчётный концерт прямо в этих числах, — с досадой вздохнул тот. — Ничё, я наскребу тебе глины с Чёрного моря, — хохотнул Спиваков. — Дурак, чешо, там песок, — покрутила пальцем у виска Саша. — Да там ваще почти Багамы, — улыбнулся Кирсанов. — Там на улицах пальмы, ну, типа, прям посреди города. — Вы реально как дикие туда приедете, — сказал Марк. — Я даже не удивлюсь, если вы дезертируете и правда сбежите в горы. — Хасанишь, Маркуша, — Костя подпёр щёку кулаком, — как же ж мы родную Сибирь бросим? — Да кому она нужна? — хмыкнул Женя. — Я б дак с удовольствием на юге жил, а лучше заграницей. — О-о, эскузи мон амур, в Женьке опять проснулся мусьё Жан, — с деланным акцентом проговорил Костя и захохотал над собственной острóтой. — Во-первых, икскюзи, во-вторых, пардон, — насупившись, пробубнил Кирсанов. — Не сифонь, я немецкий учу, — допивая чай, ответил Костя. — Отогрелись вы, чи не? — спросила Саша. — Ага, — потирая пальцы, ответил Марк. — А, я ж вот, животине твоей привёз, — сказал Костя и залез рукой в рюкзак, после чего выудил оттуда полиэтиленовый пакет, наполненный резанной морковью. — О, щас как раз пойдём на баз, сам покормишь, — поднимаясь из-за стола, сказала Саша. Подростки вынырнули из тёплого дома в морозный свежий воздух. По одну сторону, перпендикулярно перелеску, тянулся деревянный забор; по другую расстилалось снежное поле. — Чешите сюда, — позвала парней за собой Саша и двинулась к длинной кирпичной постройке с шиферной крышей. В воздухе запахло навозом. — Ху-у, ну и амбре! — затыкая нос варежкой, протянул Костя. — Это запах свободы, дурачьё ты урбанистическое! — ответила Саша и потянула на себя железную дверь. Та с громким лязганьем отворилась. Саши не было минут десять. Женя и Марк устроились у забора, оперевшись на него спинами, а Костя уселся на его высокой перекладине, как бойкий воробей на жёрдочке. Парни услышали громкое фырканье и топот, после чего из хлева показалась Саша: она вывела под поводья гнедого коня, который потряс чёрной гривой, будто сбрасывая с себя дремоту. — О, Женя, родственник твой, — хохотнул Костя. Женя гневно развернулся и толкнул друга в плечо. Костя еле успел ухватиться за перекладину, чтобы не потерять равновесие и не грохнуться назад. — Красавчик какой, — подойдя к коню, сказал Марк и погладил его ладонью в варежке по шее. Костя спасовал пакет с морковью Саше в руки; та выудила кусок овоща и ловко скормила животному, которое тут же схрумкало вкусность. Конь топнул копытом, взрывая мёрзлую землю. — Ну, полетели, — сказала Саша и, крепко схватив животное за холку, легко взметнулась вверх и перекинулась через его спину. — Ты без седла будешь? — удивлённо спросил Марк. На коне была только тёплая попона. — Ага, — подмигнула ему Саша сверху. — Пошёл, родимый! Девушка ткнула каблуками сапог в бока коня. Тот встрепенулся и пошёл шагом вдоль забора, слушаясь движений поводьев. Саша подпнула его ещё раз, и животное перешло в лёгкую рысь. Из-под копыт раз от раза вылетали куски земли; девушка вывела коня ближе к середине поля, то и дело подстёгивая его каблуками. Саша смотрелась верхом очень естественно и уверенно; её движения были отточены до автоматизма. Пару раз до парней донеслись обрывки фраз, которые она бросала коню. — Охренеть, — следя за выездом, проговорил Женя, — а я этих тварей боюсь. — А я б скатался, — выпуская ртом пар, сказал Костя. — Но только в шлеме. — И в костюме химзащиты, — поддразнил его Кирсанов. Он выудил из нагрудного кармана сигарету и закурил. Дым мешался с паром, растворяясь в голубом воздухе; парни наблюдали за маячившей вдалеке фигурой Саши, умело управлявшейся с конём. Вокруг было так тихо и безмятежно, что казалось, что время здесь остановилось; разрушали эту иллюзию только проплывавшие высоко облака. Когда начало вечереть, друзья перебрались обратно в дом. Костя нашёл в кладовке гитару, старую кунгурку, подстроил её и затянул Земфиру. Раскрасневшиеся после мороза, весёлые, они сидели вокруг стола и громко подпевали, не боясь никому помешать; самогон снова пошёл в расход вперемешку с чаем. Ближе к ночи Женя, разморённый алкоголем, изъявил желание пойти спать. Его и Марка решили уложить на одной большой кровати, Костя лёг бы на ещё одной поменьше, а Саша ушла бы в другую комнату. Марк лежал на спине, глядя в тёмный потолок; в комнату просачивался свет, и слышался тихий смех — Спиваков и Брусченко остались в кухне играть в карты. Рядом на кровати, сопя в подушку, лежал Женя. — Марик, — вдруг донеслось до Бастрыкина. — А? — он повернул голову и взглянул на Женю. — Ты знаешь… что ты самый охренительный чел из всех, кого я знаю? — невнятно проговорил Кирсанов, не открывая глаз. Если бы в комнате горел свет, даже издалека можно было бы увидеть, как сильно Марк покраснел. — Нет, не знаю, — тихо ответил он. — Так вот знай… ты… ваще… охренительный, — просопел Женя и окончательно провалился в сон. Марк задержал мечтательный взгляд на тускло освещённом лице друга. Ох, Женя, Женя, если бы ты только знал, сколько значили эти слова для кареглазого юноши…