Последний год

…Один из нас должен уйти…

Вылезать из тёплой кровати в утреннюю прохладу было неохота и неприятно. За окнами уже посветлело, но солнце только начало подниматься из-за домов, и, хотя первый день сентября обещал быть тёплым, в ранний час ещё было достаточно зябко, так что после завтрака, от волнения показавшегося пресным, пришлось натянуть ветровку поверх чистой отглаженной рубашки перед тем, как нырнуть в прохладную улицу. Дорога от дома до школы промелькнула как-то уж слишком быстро. Крепко держа за руку маму, Рома глядел на четырёхэтажное широкое здание, по конфигурации напоминавшее букву «П», и слышал отдалённый гомон детских голосов. Он уже бегал сюда летом, чтобы взглянуть на место, где будет учиться, но тогда школа была тихой, светлой и спокойной. Сейчас же, в утренних сумерках, обвиваемая ропотом первого дня, она казалась зловещей и непонятной. Чего ждать от этого места? Всего, чего угодно. Дома, перед выходом, мама сказала Роме: «Веди себя хорошо, подружись со всеми и ни с кем не ругайся, чтобы я тобой гордилась». Тогда ей ещё была хоть сколько-то интересна жизнь сына. Тепло маминой ладони осталось за оградой, и Рома слился с толпой детей, таких же, как и он. Первоклассники уже вовсю смеялись и общались друг с другом, а Рома не понимал, как ему следует подойти хоть к кому-нибудь из этой орущей кодлы. Он предпочёл пока что просто наблюдать и отмалчиваться, а там уж видно будет. Линейка длилась долго, но Рома был полностью погружён в свои мысли, а потому почти не заметил ничего, что произошло. Точно так же он пристроился к кучке детей возле таблички «1 «А» класс», так же миновал школьные коридоры и так же занял пустующее место в кабинете. С одной стороны хотелось домой, с другой — совсем нет. Дома было спокойно, но чересчур тихо и одиноко, а здесь сплошной гул бил по ушам, из-за чего душевное равновесие было утеряно. Сквозь собственные мысли Рома слышал обрывки фраз одноклассников: — …а у меня брат тут учится! Уже в четвёртом классе… — …хотел бы я тоже брата!.. — …а вы другой класс видели?.. Рома поднял глаза и оглядел ребят: вот за последней партой сидит хмурая светленькая девочка, вот ещё одна, с чернущими растрёпанными локонами, медленно бродит между парт, как неприкаянная, вот улыбчивый мальчишка с белёсыми волосами, такими же, как у Ромы, только чуть светлее, разговаривает с громкоголосым пареньком, у которого выбриты весь затылок и виски. Столько незнакомого народу, с которым придётся уживаться ещё как минимум несколько лет. Рома уткнулся взглядом обратно в парту, решив, что знакомство явно подождёт. — …ну вот, я ему и говорю… — услышал Рома совсем рядом с собой. Он обернулся и увидел, как русоволосый бритый парень плюхнулся рядом за парту, не прекращая своего монолога. Мальчуган сидел к Роме спиной и не обращал на него никакого внимания. — Эй, — окликнул его Рома, — можешь не садиться здесь? Парень обернулся и со смесью недовольства и презрения смерил его взглядом из-за плеча и протянул: — У тебя проблемы какие-то? — Никаких, — буркнул Рома. — Просто не садись. Парень усмехнулся, медленно протянул руку и пружинистым движением толкнул Рому ладонью в лоб, так, что у него качнулась голова. — Не отсвечивай, уродец, — бросил он и собрался подняться. Гнев внутри у Ромы вскипел в одно мгновение. Он дёрнулся навстречу мальчику и попытался схватить его за рукав. Однако тот оказался проворнее и увернулся, отчего Рома не нашёл впереди опоры и чуть не свалился между партой и стулом. — Я учителю расскажу, — злобно процедил Рома, чувствуя, как к глазам начинают подступать непрошенные слёзы. Позор в первый учебный день — это совсем не то, что он надеялся встретить в школе. При этих словах парень оскалился и гневно произнёс: — Ты чё, стукач что ли? Он тут же замахнулся и неслабо огрел Рому на затылку ладонью, словно специально выбивая из него слёзы. Рома дёрнулся, но головы не поднял, чтобы обидчик не увидел его покрасневших глаз. — Чмо, — выплюнул парень и ретировался вдоль рядов парт. Рома в бессильной злобе сжал кулаки. В первый же школьный день он не смог сдержать обещание, данное матери, в первый же день стал посмешищем для противного зеленоглазого мальчишки. Теперь желания оставаться в этом месте не было никакого. Рома с трудом выдержал до конца и без того недолгого учебного дня. Во дворе школы он оглядел толкущихся галдящих школьников, вышел за ворота и пошёл вдоль пятиэтажек куда глаза глядят. Бесцельно слоняться в одиночестве ему было не впервой: друзей как таковых у Ромы никогда не водилось, а время как-то скоротать нужно. Минув пару кварталов, Рома уткнулся взглядом в рядок невысоких построек, стоявших чуть правее. На крышу одного из гаражей вела подвесная лестница, сплавленная из старой арматуры. Недолго думая, Рома взобрался наверх и медленно прошёлся взад-вперёд, словно оценивая вид внизу. Затем стянул с плеч рюкзак, за ним ветровку и постелил на пыльную крышу, а сам сел сверху. Школьный шум остался далеко позади, и теперь Рома остался наедине со своими мыслями. Обида, осадком осевшая внутри, скоблилась горечью где-то в горле. Мальчик всё не мог забыть о происшествии, и к глазам вновь подобрались слёзы. Вдруг Рома услышал сзади постукивание железных прутьев о кирпичную стену и обернулся. Взгляд уцепился за незнакомого мальчишку, одетого в тёмный джемпер поверх рубашки, который стоял с краю крыши и в недоумении озирался по сторонам. Рома помолчал пару секунд, ожидая, что незнакомец что-нибудь скажет, а затем коротко произнёс: — Чё? Мальчуган взглянул на него удивлённо, застанный врасплох бессмысленным вопросом, а затем шаркнул ногой по крыше и тихо ответил: — Ничего. Рома продолжал молча сверлить незнакомца взглядом, а тот лишь робко стоял на месте и перебирал пальцы. — Я тебя видел сегодня, — наконец вымолвил он, — мы в одном классе. Рома нахмурился и недоверчиво ответил: — А я тебя не видел. Мальчик взъерошил ладонью чёрные волосы и сказал: — Ну да, я… я за тобой сидел, а ты не поворачивался. Рома помолчал, а затем ответил: — Понятно. Он отвернулся от одноклассника и вновь погрузился в свои мысли. Он ожидал вновь услышать стук лестницы, но его не последовало. Вместо этого послышались тихие шаги, и через пару секунд всё тот же мальчик опустился и сел рядом с Ромой. — Почему домой не идёшь? — после недолгого молчания спросил Рома. Мальчик взглянул на него и ответил: — Меня папа должен забрать, а он ещё не пришёл. Рома промолчал, и тогда мальчик продолжил: — А ты почему? — Не хочу, — ответил тот. — Всё равно делать нечего. Мальчишка понимающе кивнул. — Ты, это… не расстраивайся из-за Паши, — задумчиво перебирая мелкие пыльные камушки, вдруг сказал он. Рома понял, что он говорит о задиристом однокласснике, и презрительно фыркнул: — Да мне всё равно. Рома встретился взглядом с серыми глазами собеседника. Тот смотрел чуть исподлобья, хоть и был ростом повыше, и, казалось, нисколько не поверил в эту ложь. Рома вдруг стушевался, поняв, что если вдруг ещё раз захочет соврать этому пареньку, то просто не сможет этого сделать. — А ты что, уже подружился с ним? — хмуро спросил он. — Не совсем, — ответил мальчик, — но я познакомился с одной девочкой, Полей. Она забавная. Рома слушал рассеянно, а потом произнёс: — А я ни с кем не познакомился. Мне и не хотелось. Мальчик чуть обеспокоено взглянул на него и спросил: — У тебя нет друзей? Рома только неопределённо пожал плечами. Мальчик снова посмотрел на него и спросил: — Хочешь, я буду с тобой дружить? Рома вскинул брови и вопросительно взглянул на него. Прежде никто не задавал ему этого до ужаса простого вопроса. — Ну… как хочешь, — ответил он и потупил взгляд. Мальчик помолчал с минуту, а потом встрепенулся и вскочил с места, после чего Рома услышал удаляющиеся шаги и стук лестницы. Он обернулся и увидел, что одноклассник пропал с крыши, отчего стало вдруг немного обидно и одиноко. Да и действительно, с чего это ему продолжать разговор с таким, как Рома? А с чего тогда было говорить, что он будет с ним дружить? Из раздумий Рому вырвал новый шорох за спиной. Оглянувшись, он увидел всё того же мальчишку, запыхавшегося и улыбающегося. — Ты чего? — спросил Рома, внутренне радуясь, что он вернулся. — Да я папе сказал, что сам домой дойду, чтобы он меня не ждал, — затараторил мальчик, вновь присаживаясь рядом. — Зачем? Паренёк растерянно взглянул на него и ответил: — Ну как… Ты же тут один. Вот я и подумал… Где-то внутри разлилось приятное, тёплое чувство. Рома кивнул: — Ладно. Ещё немного помолчав, он тихо добавил: — Спасибо. Мальчик улыбнулся чуть смущённо и подтянул колени к груди. — Тебя как зовут-то? — вдруг спросил Рома. — Боря, — ответил тот. — А меня Рома. Февральское солнце стояло высоко в голубом небе. Улицы были щедро припорошены слоем снега; звенящий мороз стоял в воздухе. — Рома! — вскрикнул Боря и громко захохотал: Рома только что свалил его с ног на крышу гаража, прямо в снег. Бобров тоже засмеялся и хотел было свалиться следом, прямо на Борю, но тот ловко перекатился набок и увернулся. Рома, однако, тоже не отставал: он молниеносно дёрнулся вслед за Борей и припечатал его спиной к крыше, слегка надавив ладонями на его плечи. Боря встретился лицом к лицу с Ромой, который смотрел ему в глаза с улыбкой, нависая сверху. Рома потянулся к его лицу и припал к его губам в мягком поцелуе. Боря вдруг отстранил его и на вопросительный Ромин взгляд сказал: — Ром, не надо, простуда на губах будет. Рома прищурился. — Ладно, — он с деланной обидой пожал плечами и стал подниматься. — Стой, — улыбнулся Боря и, схватив его за отвороты куртки, притянул обратно к себе и поцеловал сквозь улыбку. Рома скользнул лбом вниз по щеке юноши и, подогнув руки, устроил голову у него на плече. Теперь они лежали в тишине, глядя в безоблачную голубизну неба. — Ты помнишь, как мы в первый раз сюда пришли? — прикрывая глаза, спросил Рома. — Помню, конечно, — отозвался Боря. — Ты тогда такой противный был. Рома приподнялся и недовольно заглянул ему в глаза. — А чё ж ты тогда со мной общался? — Знаешь, выбора особо не было, — ехидно ответил Боря. Рома поджал губы, пытаясь сдержать улыбку, рванулся к Боре и ткнулся носом между его шарфом и линией подбородка. — Нет! — попытался оттолкнуть его Боря. — Только не шею! Рома отстранился и хитро прищурился. — Не шею? Боря замотал головой. Рома лишь ухмыльнулся и, оттянув его шарф, прижался губами к шее и шумно выдохнул теплом. Боря засмеялся и вжал голову в плечи, подставляя одно под атаку Ромы. — Дурак ты, — щурясь от солнца, произнёс он. — Сам дурак, — парировал Рома. Он снова припал щекой к Бориному плечу, обнимая юношу за талию. Немного помолчав, он вдруг окликнул: — Борь. — М? — Ты всё ещё пишешь стихи? — Иногда да, — ответил тот, — когда время есть. А что? Рома закусил губу и после паузы произнёс: — Почитаешь мне? Боря в удивлении вскинул брови и, приподняв голову, взглянул на Рому, словно пытаясь понять, не болен ли он. Тот ответил спокойным и серьёзным взглядом, и у Бори мгновенно отпало всё желание отпустить какую-либо острóту по этому поводу. Он мягко улыбнулся. — Конечно.

***

Скрип грифеля о бумагу очень скоро стал просто фоновым шумом. Марк сидел, навалившись на спинку стула и рассеянно глядя в одну точку, полностью погружённый в собственные мысли. Сердце билось неровно, отрывисто. Он склонил голову набок и вздохнул. — Прямее, — раздалась команда сбоку. Марк мгновенно очнулся и выпрямился, приняв прежнее положение. Женя, сжав в зубах карандаш, проходился клячкой по эскизу. — Устал что ли? — Нет, — ответил Марк. — Ща, скоро уже закончу, — сказал Женя и очертил ещё одной линией дугу носа нарисованного Марка. Между бровями у Кирсанова пролегла напряженная складка, как бывало всегда, когда он сосредоточенно писал. Марк искоса посмотрел на него, подмечая острые взгляды, которые он бросал на бумагу. Женя был полностью погружён в рисование, и Марк заворожённо следил за его отточенными движениями. Почти месяц Бастрыкин вынашивал в голове мысль о признании. Стоило ему подумать о возможной Жениной реакции, как дыхание тут же тяжелело, а ладони начинали потеть. Марк понимал, что, возможно, этот шаг станет концом их дружбы, поэтому всё время останавливал себя от поспешных действий. Ему было страшно собственноручно нарушить равновесие между ними, но неозвученные чувства, томившиеся внутри много лет, глодали его изнутри, как вода точит многовековые скалы. Марк находился между молотом и наковальней, а потому не мог собраться с мыслями и здраво оценить, что будет для него лучше. В день, когда Марк шёл от Жени после их поцелуя, он однозначно решился на признание. Однако спустя пару дней пыл поутих, и он начал было сомневаться в собственном решении. Как-то ведь он продержался столько лет, быть может, уже слишком поздно? Но что-то в сердце не желало успокаиваться при мысли об отступлении, что-то подсказывало: «Ты всю жизнь молчал и наблюдал со стороны. Сделай хоть что-нибудь ради себя!» Неизвестность одновременно пугала и влекла к себе, грозя захватить и проглотить. Марк держался изо всех сил, чтобы не провалиться в неё, но с каждым днём их оставалось всё меньше. Он дал себе срок подумать до дня Святого Валентина, и вот сегодня время вышло. Бастрыкин взглянул на Женю: тот тихонько раскачивался из стороны в сторону, намечая карандашом оси. Из заправленных за уши волос выбились несколько особо неспокойных прядей и теперь падали на лоб, грозясь попасть в глаза. На щеке темнел след от грифеля, оставленный неосторожным движением ладони. Длинные ресницы подрагивали в сосредоточенном напряжении, руки выписывали отточенные дуги движений. Рот был приоткрыт; губы алели в приглушённом свете лампы. Марк понял, что слишком поздно о чём-то думать, и провалился в пучину. Ладони сжались в кулаки. Марк собрал все силы и волю и, словно сломав стеклянную корку на суставах, быстро наклонился к лицу Жени, который и без того сидел довольно близко. Глаза крепко захлопнулись, и Марк подался навстречу Жене, но ничего не почувствовал. Открыв глаза, он увидел, как Женя осоловело смотрит на него, держась рукой за стол для опоры. Он отшатнулся. Отпрянул, как только увидел, что делает Марк. — Марк, ты чего? — едва слышно произнёс Женя, широко распахнув глаза. Бастрыкин мгновенно откинулся на спинку стула и закрыл лицо ладонями. Сердце защемило так сильно, что казалось, оно сейчас раскрошится на миллионы осколков. Тишина в комнате впивалась иглами в мозг, а кожа между щёк и ладоней становилась влажной — то ли от пота, то ли от слёз. — Марк? — вновь услышал юноша голос Жени. Он звучал приглушённо, вкрадчиво и непонимающе. Марк втянул воздух сквозь пальцы. — Мне кажется… Да нет, не кажется. Я тебя люблю, Жень. Собственные слова набатом ударили по горлу, а рёбра словно впились в лёгкие. Марк слышал лишь собственное дыхание и то, как отчаянно бьётся сердце. — Ты шутишь? — тихо произнёс Женя. Марк прикусил губу и замотал головой. — С какого момента? — медленно продолжал Кирсанов. — С первого класса, — дрожащим голосом ответил Марк, — с самой первой встречи. Вновь воцарилась звенящая тишина. Марк сжал зубы; ногти впились в лоб. Идиот, идиот, идиот. Чего ты ожидал? Ты прекрасно знал, чем это закончится. — А… Света? — всё так же непонимающе спросил Женя. — Нет никакой Светы, — почти шёпотом ответил Марк. — Это был ты. — Марк… — хрипло произнёс Женя. — Прости, — Бастрыкин оторвал руки от лица и резко поднялся. — Я пойду. Не глядя на Женю, он схватил сумку и провернул дверную ручку. Пальцы ослабели и дрожали, но Марк справился и распахнул дверь. — Марик, подожди, — послышался за спиной голос Жени. Он звучал громче и тревожнее, чем прежде. Марк не остановился. Он спешно вышел в коридор и постарался захлопнуть дверь. — Подожди, Марик! — снова раздалось за спиной. В этот раз в голосе появился надрыв. Марк замыленным взглядом выхватил из темноты прихожей куртку, накинул её, сунул ноги в ботинки и, дрожащими руками открыв дверь, вышел из квартиры. Пронеслись мимо лестничные пролёты и перила, затем яркий свет с улицы ударил в глаза. Морозный воздух кое-как привёл Марка в чувства. Он не сбавлял шага ни на секунду, словно боясь, что Женя его догонит. Но тот не пошёл за ним. Марк судорожно вдохнул и сжал зубы. Всё случилось так, как он представлял себе в самых худших сценариях, которые в действительности были самыми правдивыми. Марк прекрасно это понимал, но зачем-то грезил тем, что всё сложится иначе. Однако всё произошло так, как и должно было быть, и в голове была единственная мысль: «Иначе быть не могло». Мороз до поры-до времени застудил собравшиеся в глазах слёзы. Женя не пошёл за Марком. Он не успел. Когда тот направился к двери, Женя вскочил из-за мольберта и рванулся ему вслед, пытаясь остановить. — Подожди, Марик! — отчаянно позвал он, когда дверь перед ним захлопнулась. Следующий шаг ему сделать не удалось. Ноги вдруг перестали слушаться, и Женя рухнул на пол, едва успев подставить руки. Кирсанов в ужасе распахнул глаза. Термиты. Мириады термитов. Они пришли, вернулись снова, чтобы пожирать плоть, крошить, обгладывать кости и выгрызать в них свои ходы. Они снова ползут по венам, мышцам и сосудам, прокладывая путь и подбираясь к самому мозгу. Они везде: под ногтями, под веками, в ушах, в глотке, в лёгких. Они сожрут всё и не оставят после себя ни пылинки. Все мышцы до единой пронзила дикая судорога. Шею скрутило, а челюсть заходила из стороны в сторону, не желая закрываться. Женя почувствовал, что начинает задыхаться; мозг пропитался неконтролируемой паникой. Из горла вырвался хрип; рёбра вдавились в тело, зажав неработающие лёгкие. Пальцы заломило в конвульсиях, грудь словно придавило молотом. Женя часто-часто вдыхал, но термиты забились в глотку, и воздух не шёл дальше гортани. По черепу эхом раздавался топот тысяч их лап. Сделав нечеловеческое усилие, словно сломав себе разом несколько костей, Женя протянул трясущуюся руку вверх, к ручке двери, но не дотянулся. Ужас только усилился, изогнув тело в новой судороге. Смерть, смерть прямо здесь, в этой комнате. Если не сбежать, она возьмёт своё. Женя попытался закричать, но из сдавленной глотки вырвался лишь новый приглушённый хрип. Отчаянье, смешанное с неизмеримым страхом, легло плёнкой на глаза. Топот и раскаты звона становились всё громче, и Женя в ужасе зажал уши ладонями. Лишь одна мысль красным пятном горела в голове: «Я не умер тогда, ни разу не умер, но сейчас умру». Женя замотал головой, отчаянно пытаясь прогнать термитов из своего тела, но те словно насмехались над ним и всё грызли его плоть изнутри. «Они сожрут меня… Они задушат и сожрут…» Женя попытался вдохнуть. «Десять секунд. Десять секунд». Организм отвергал кислород, но Кирсанов через силу заставлял себя дышать. «Десять секунд». Ему удалось вдохнуть лишь на две с небольшим, после чего насекомые вновь перекрыли воздух. «Десять секунд. Я умираю. Десять секунд. Они жрут меня. Десять секунд. Я задохнусь и не выберусь. Десять секунд». Женя отчаянно втянул воздух и тут же закашлялся. Он не мог перестать вдыхать и выдыхать, так часто, что, казалось, лёгкие просто лопнут. «Успокойся. Вдох, десять секунд. Выдох, десять секунд. Вдох…» Женя в бессилии уронил руки. Грудь вздымалась в сбитом дыхании, а голова раскачивалась с боку на бок. Кирсанов закрыл глаза, пытаясь дышать носом. Они отступили. Термиты пропали, оставили искалеченное тело и ушли. Женя прислонился щекой к прохладному линолеуму. Из уголка глаза выкатилась прежде сдерживаемая судорогой слеза.