Последний год

Холодно. В мире не осталось тепла. Совсем. Вокруг лишь холод и серость. Обманчивые лучи солнца пытались обдурить своим лживым теплом, но у них не вышло. Тогда их прогнал студящий вены мороз. Прежде прозрачно-голубое небо покрылось поволокой серой рваной ваты облаков, отпускавших на землю одинокие вьющиеся точки снежинок. Не тех, пушистых и приятно-морозных, а колючих, злых и режущих кожу, как маленькие кинжалы. Наверно, Рома думал бы так, если бы в его голове не тлела одна-единственная мысль: «Холодно». У Бори в квартире было холодно. Почти так же, как на улице. Свет в комнатах не горел, и серый отголосок спрятанного солнца прозрачно стелился по полу из окон. Звенящая, удушливая тишина сдавливала черепную коробку и наверняка рано или поздно раскрошила бы её без остатка, если бы её не прорезáло шуршание одежды. Боря, стоя перед зеркалом у дверцы шкафа, накинул на плечи пиджак поверх чёрного бадлона с высоким горлом, пока Рома, откинув голову на спинку дивана, искоса следил за рваными движениями его рук. Губахин осмотрел себя в зеркало и задержал взгляд, глядя в глаза своему отражению. — Я снова видел смерть, — глухо проговорил он. — Прямо как тогда. Слова вязким маревом расплылись в наполненном тишиной воздухе. Ромины брови болезненно дрогнули при их звуке, а по горлу разлилась прогорклая смола. Он тяжело уронил голову на другой бок и взрыл пустым взглядом небесную серость, проглядывавшую сквозь окна, в которой медленно вились одинокие белые мошки-снежинки. Крохотные отголоски зимы, они неспешно догоняли землю и оседали на ней, сухой и пока что мёртвой. Ветер подхватывал их и чертил ими белёсые нити, петлявшие среди могильных плит и железных оградок. Кладбищенский воздух был во много раз холоднее и оседал на коже тяжело и тягуче. Паша медленно скользнул взглядом по двум датам на сером надгробии, которые разделяло жалких пятнадцать лет. — Эй, старший братец, — дрожащим полушёпотом произнёс он, — я скучаю. Словно в ответ ему лишь прошуршал слабый порыв ветра, сдувая россыпь снежных осколков с гладкого мраморного камня. Тупая боль сдавила виски так сильно, что внутри головы начал слышаться звон. По щекам начали накрапывать горячие бусины слёз, скатываясь по лицу и оставляя на нём влажные прохладные дорожки. В голове набатом гремела лишь одна мысль, не покидавшая юношу уже несколько лет: «Почему? Почему?» Почему? — Паш, — робко раздалось из-за спины, и Глазов обернулся. Полина стояла немного поодаль на тропинке перед могилой и смотрела на него с бесконечным сочувствием и болью в глазах. Она была одета в чёрную куртку поверх чёрной водолазки и такую же юбку, достававшую до середины голени. Вороные волосы были собраны в низкий хвост, а в руках она держала четыре тонкие гвоздики. — Пора идти. Паша через силу кивнул и тяжело поднялся с мёрзлой земли рядом с надгробием, где сидел последние полчаса. Медленно взял из рук девушки протянутые ему цветы и аккуратно положил на могилу, отгороженную тонкой железной оградой. Подойдя к Полине, он привлёк её к себе, обняв за плечи и уткнувшись носом в макушку, не отводя глаз от надгробного камня. Она обвила руками его талию и прижалась всем телом, прильнув щекой к плечу, словно пытаясь забрать его боль себе. Невесомые снежинки оседали на её крупных кудрях, не тая, создавая причудливое белое кружево. — Идём, — севшим голосом наконец произнёс Паша и медленно увлёк Полину за руку к выходу с кладбища. Школа сегодня казалась особенно мрачной и унылой. Разговоры словно стали тише, а коридоры у́же и серее. Едва войдя в здание, Рома и Боря одновременно наткнулись взглядами на безмолвное напоминание, резью отдавшееся в груди: напротив входа в фойе у стены стоял небольшой стол с фотографией в рамке, с которой им лучезарно улыбался кареглазый парень с тёмными рыжеватыми волосами, плечо которого пересекала чёрная лента. Рядом с рамкой лежали две одинокие гвоздики. Рома задержал взгляд на этой фотографии, взятой из школьного альбома, и, как бы не хотел опустить глаза, продолжал смотреть. Постояв на месте с минуту, силясь совладать с подступившей горечью, он наконец отвернулся от снимка и вместе с Борей пошёл по коридору первого этажа. Не успели они пройти и пару метров, как впереди показалась знакомая фигура: Паша, полностью одетый в чёрное, стремительно шагал к ним. Боря хотел было открыть рот, чтобы сказать что-то — что, он сам не успел понять, — когда Глазов приблизился и порывисто обнял его, хлопнув по спине ладонью. — Прими мои соболезнования, — пытаясь звучать ровно, сказал он и поддерживающе слегка сжал его предплечье. Боря не нашёлся, что ответить, и только кивнул. Неясно, кому сегодня слова сочувствия нужны были больше, и нужны ли были вообще. Паша отстранился и, не глядя на Рому, широким шагом направился дальше по коридору, запустив руки в карманы. Сидя перед уроком в классе, Рома поднял взгляд на дверь и увидел Аню, намеревавшуюся выйти в коридор. На ней была классическая рубашка чёрного цвета — такая же была и на Роме; волосы лежали чуть менее свободно, чем обычно. Бобров посмотрел ей в глаза абсолютно непроницаемым взглядом; девушка ответила тем же. Они словно вели между собой бессловесный диалог, понятный только им двоим, под конец которого Аня, нахмурившись, коротко мотнула головой и вышла за дверь. В глазах у неё на секунду мелькнуло что-то болезненное и обычно ей не свойственное. На стенде в коридоре висело много фотографий: с разных концертов, конкурсов, выездов и прочих коллективных мероприятий; была среди них и одна, сделанная пять лет назад во время какого-то турпохода. Ира прошлась по ней взглядом и нашла то, что искала: среди прочих подростковых лиц было ещё одно, юношеское, с умными карими глазами и белозубой улыбкой. Удивительно, как человек, которого она совсем не знала, смог сыграть в её жизни решающую роль. Этот день сулил как минимум пятерым людям погрязть в собственных воспоминаниях и размышлениях о том, в какой момент всё пошло не так.

***

— Отвали ты, сволочь! — Рома с яростью толкнул обидчика в плечо. — Ещё чё скажи, я тебе зубы-то повыбиваю, — злобно прошипел Паша, больно хватая его за локоть. Никто даже не успел понять причину, как очередная стычка между этими двумя вспыхнула с новой силой. Неприязнь, зародившаяся ещё в первый учебный день, крепла, казалось, каждую минуту. — Паша! — вдруг раздался позади строгий голос. Мальчики обернулись одновременно: неподалёку от них, посреди школьного коридора стоял, скрестив руки на груди, курносый парень с зачёсанными назад тёмно-русыми волосами, чуть отливавшими рыжим в солнечных лучах. Он был повыше и, кажется, постарше года на два или на три. — Ну сколько я раз тебе говорил не устраивать сцен на ровном месте, — незнакомец приблизился к первоклассникам и присел подле них на корточки. Рома вдруг заметил поразительное сходство между Пашей и неожиданно появившимся спасителем: лицо у него было совершенно такое же, только волосы были чуть темнее, глаза карие, а не зелёные, как у одноклассника, да веснушек на носу и щеках побольше. Все наблюдавшие за сценой ожидали, что Паша мгновенно вскинется и разозлится в ответ на явный упрёк в его адрес, как бывало с ним всегда, когда кто-то говорил хоть слово ему наперерез. Но этого, ко всеобщему удивлению, не произошло: мальчик отчего-то потупил взгляд и отступился от Ромы, мгновенно сменившимся тоном попытавшись оправдаться: — Ничего не на ровном, ты же не был тут, откуда ты… — он тут же осёкся, встретившись взглядом с проницательными глазами парня, и смолк. — Не надо так делать, Паш, хорошо? — начал вкрадчиво втолковывать ему тот, и Паша медленно закивал. Парень одобрительно улыбнулся и легонько потрепал его по прилизанным русым волосам, отчего Паша недовольно фыркнул, развернулся и последовал в класс. Парень же посмотрел на Рому и немного виновато произнёс: — Ты не обижайся на него, ладно? Он позубоскалить любит, но я стараюсь отучать его от этого, — и, приятно улыбнувшись, протянул руку. — Я Макс. Рома вдруг почувствовал невероятную благодарность за то, что кто-то впервые заступился за него. Он шмыгнул носом и ответил на рукопожатие. — Рома. Макс радушно улыбнулся, кивнул и, поднявшись, побрёл дальше по коридору, напоследок махнув рукой. До его смерти оставалось чуть более пяти лет.

***

— Ещё раз! Паша сидел на трибуне стадиона, уперев ладони в сиденье, и с интересом наблюдал за тем, что происходило внизу. Максим встряхнул руки и отошёл от линии на добрых пятнадцать метров, а затем занял позицию низкого старта, выставив одну ногу вперёд. — Пошёл! — крикнул тренер. Максим двинулся вперёд, беря разгон. С каждым шагом бежал всё быстрее, а оставшееся под конец расстояние преодолел в четыре летящих полупрыжка и оттолкнулся от земли, не заходя за линию. — Сто девяносто, — констатировал мужчина, когда Максим приземлился на ребристую поверхность стадиона. Парень поднялся с земли и тут же увидел, как к нему с трибун несётся брат, крича что-то невнятное. — …далеко, ничё себе, как далеко! — восторженно выдохнул Паша, наконец остановившись. — Это ещё не далеко, — снисходительно ответил Максим, но губы его расплылись в польщённой улыбке. — На тренировки чаще ходить надо, — буркнул тренер. Паша хорошо знал его: Тимур Андреич Магаров, тренер Макса по лёгкой атлетике, слыл человеком суровым и требовательным к делу. Хмурый, ростом под два метра, он не внушал ничего, кроме уважения и страха. Паша не понаслышке знал, как он гоняет Максима почём зря, хотя брат и так много тренировался. — Мелкого тоже веди, — проговорил Магаров, взглядом указывая на Пашу. — Сам-то, дай бог, в олимпийский резерв пойдёшь, а брат в сторонке останется. Херня дело, парень, сам понимаешь. — Захочет — сам пойдёт, — с улыбкой парировал Максим, на последних словах тренера заботливо закрывая брату уши ладонями. — А ты правда в сборной будешь? — спросил Паша, когда они с Максимом шли домой со стадиона. — Может, и буду, а, может, и нет, — ответил тот. — Тут же, понимаешь, дело случая. — Какого случая? — возмутился Паша. — Носишься, как угорелый со своей атлетикой, и всё зря? — Ну почему же зря, — мягко улыбнулся Максим, — в жизни тоже пригодится. Максиму пришлось быстро повзрослеть. Все вокруг отмечали, что он общается и ведёт себя куда старше своих лет. Когда родился младший брат, на него свалились обязанности по присмотру и развлечениям оного. Выбирать не приходилось: родители много работали, а детский сад круглосуточно не функционировал. Макс же, однако, не жаловался: брата он искренне любил, а слежку за тем, чтобы тот не расшиб себе голову при спуске с лестницы и не наелся песка во дворе, принимал скорее за неприятную переменную, нежели за константу. Он собственноручно вырастил брата, несмотря на то, что был лишь тремя годами старше. Труды не прошли даром: Паша души в нём не чаял и до зелёных соплей обожал, когда Максим проводил с ним время. Когда же он пошёл в школу, на плечи старшего Глазова легла роль справедливого судьи, потому как Паша всё время рвался лезть во многочисленные драки с кем не попадя, а разнимать буйных шкетов кому-то нужно было. Вдобавок ко всему прочему, в его жизни вдруг появились четверо новых детских рыл в лице одноклассников Паши, которые с первого дня их знакомства буквально не отлипали от Максима. Шутка ли — кому бы не хотелось заиметь в школе старшего товарища, который к тому же пользуется всеобщим авторитетом? Макс от этого, впрочем, не страдал: малышня его не тяготила, а, наоборот, умиляла и радовала. Он крепко сдружился с этой оравой, которая всякий раз смотрела на него, как на восьмое чудо света. Максим хорошо сблизился с Ромой, худощавым светленьким парнишей, что постоянно страдал от нападок его брата. Макс смутно понимал, почему он плохо находит общий язык с людьми и сторонится их, но догадывался, что во всём виновато никудышное воспитание и природная недоверчивость. Глазов искренне старался помочь Роме и хоть как-то скрасить его пребывание в школе, сам не понимая, зачем. Тем временем оставалось три года.

***

— Макс, ты не обязан, но, сам понимаешь, дело серьёзное, случай… скажем, не рядовой, так что, если сможешь… Максим в ответ на слова завуча понимающе кивнул. Видимо, в этот момент он окончательно утвердился в роли вечной няньки. Что ж, интересное начало седьмого класса. Макс привык не медлить, а сразу приступать к выполнению порученных ему обязательств, и с этого же дня начал делать шаги к сближению с Аней. Сказать, что это было нелегко — ничего не сказать, поскольку девчонка была до жути нелюдимая и молчаливая. Всегда сидела в сторонке от одноклассников, погружённая в собственные размышления, почти ни с кем не разговаривала, учителя жаловались на плохую успеваемость и отвлечённость от темы, общение со сверстниками шло хуже некуда. Макс всё пытался подобраться к ней то с одной, то с другой стороны, но почти бестолку, пока однажды не заявился к ним в класс и напрямую ей не выдал: — Слышал, тебя хвалят по физкультуре. Не хочешь попробовать себя в чём-то посерьёзнее? Аня подняла на него взгляд, и в её голубых глазищах мелькнуло подобие заинтересованности. В тот же день Макс отвёл её в юношеский спортивный центр и представил Тимуру Андреичу как подающий надежды маленький талант. И действительно, оказалось, что Аня знакома с базовыми приёмами рукопашного боя, а силищи у неё, на удивление, было хоть отбавляй, хоть и казалась она крошечной и хрупкой. По прошествии недолгой беседы было принято решение зачислить её в группу по тхэквондо. После этого Аня стала посещать занятия, втянулась и потихоньку начала общаться с одногруппниками, а затем и с одноклассниками. Всё ещё немногословно и сухо, но прогресс уже был, что не могло не радовать Максима. — Зачем ты с ней таскаешься? — как-то спросил его Рома, недоверчиво глядя в Анину сторону. — Она только и умеет, что кулаками махать. — Поэтому и таскаюсь, — ответил Макс. — Всем нужно общение, тебе ли не знать. Ане просто нужно помочь, и я помогаю. — Ты всем помогаешь? — поднял на него глаза Рома. — Меня всё время от Паши защищал, теперь Аньку на спорт таскаешь. — Просто хочу для вас, ребят, лучшего, — искренне и просто ответил Глазов, и Рома поверил ему. Как и всегда. Рома не смел сомневаться в том, что говорил Максим, и принимал любые его слова за непреложную истину. Он был старше, умнее и — что самое главное, — общался с ним на равных, а не как с покалеченным жизнью несчастным дурачком. Рома искренне это ценил, так как находил в друге поддержку и то, чего ему так не хватало — ощущение нужности. Всякий раз, когда Максим с Пашей шли домой, а за ними следом плелась вереница из младшеклассников, старший Глазов был действительно рад их компании. Возвышаясь над ними пятерыми, как маяк посреди океана, он заинтересованно слушал, как они, перебивая друг друга, рассказывали о какой-нибудь несусветной детской чуши, и с полной серьёзностью поддерживал беседу. Максим мог бы проводить время с друзьями-сверстниками, которых у него было предостаточно, но выбирал компанию младшеклассников, которым так нужна была поддержка, и за это они его любили. Максим мог не так сильно беспокоиться за Рому, поскольку в его жизни всё-таки был уравновешивающий элемент — Боря. Этот не по годам высокий и стеснительный паренёк не нарывался на приключения и однозначно положительно влиял на Рому. То, что эти двое как приклеенные всюду таскались вместе, значительно успокаивало Макса. Однажды, в очередной раз зайдя к четвёртому «А», где уже успел стать родным, Максим бросил беглый взгляд на одиноко сидящего Борю, а затем на Аню, расположившуюся в другом конце класса, как всегда отстранённую. Картина в голове нарисовалась мгновенно. — Борь, — едва слышно позвал он. Мальчик поднял глаза и недоумённо уставился на него. — Иди-ка, — Максим быстрым взглядом указал на Аню. — Я? — непонимающе вскинул брови Боря. — Зачем? — Ну, поговорите о чём-нибудь, вы же одноклассники, — начал разъяснять Максим. Боря тут же зарделся. Макс диву давался, насколько плохо он умеет скрывать смущение. Мальчик неуверенно проговорил: — Ну… о чём? Я даже не знаю… Да и… Аня, наверно, не захочет… — Не робей, давай, — подтолкнул его Макс, и тому ничего не осталось, кроме как медленно пойти в сторону Ани, то и дело бросая через плечо испуганные взгляды. Наблюдая за их неловкой беседой, Максим решил, что поступил правильно, помогши сразу двоим. Спустя несколько дней он встретил Борю в столовой, когда он сидел, полностью поглощённый чем-то написанным на тетрадных листах. Незаметно приблизившись, Максим заглянул в записи и увидел выведенные неокрепшим детским почерком стихотворные строки. — Привет, — стараясь не спугнуть, поздоровался он. — Что читаешь? Боря испуганно взглянул на него и поспешил спрятать листы под тетради. — Да так, ничего… просто… — Стихи? — продолжил Максим. Боря смотрел всё так же взволнованно, но менее пугливо. Макс был серьёзен, да он и не стал бы смеяться над ним. Кажется, ему было действительно интересно. — Да, — тихо ответил Боря. — Похвастаешься? Боря немного помялся, а затем всё же протянул Максиму исписанные листы. Тот читал долго и вдумчиво, после чего вернул стихи и сказал: — Борь, это очень хорошо и красиво. Отлично получилось. Ты молодец. — Правда? — с надеждой посмотрел на него мальчик. — Правда, конечно, — улыбнулся Максим. — Пиши ещё, обязательно пиши, не забрасывай это дело. Боря смущённо опустил глаза и кивнул. В тот же день Максим встретил его снова, но уже в компании Ромы: тот выглядел каким-то особенно озлобленным и запыхавшимся. Таким его Макс видел только после очередной драки. — Опять сцепился с кем-то? — окинув Рому взглядом, недовольно спросил он. — Да, — буркнул тот. — Хотел проучить… одного. — И почему же? — Потому что он сраный педик! — вдруг повысил голос Рома и злобно взглянул на Максима. — Конченый урод… Максим не отрываясь смотрел ему в глаза и слегка нахмурил брови, а затем произнёс: — Во-первых, не ори. Во-вторых, пойдём. Он развернулся и направился вглубь коридора, подальше от шумной толпы. Рома оставил Борю и последовал за ним. Максим опёрся локтем о подоконник и тихо, вкрадчиво спросил: — Скажи, меня ты тоже считаешь конченым уродом? Рома непонимающе нахмурился и ответил: — С чего бы, нет. — Почему? По твоей логике должен, потому что я тоже… «сраный педик». Рома остолбенел и дрогнувшим голосом переспросил: — Ты?.. Максим вздохнул и спокойно продолжил: — Послушай, я понимаю, почему ты можешь так думать. Но не надо бросаться на людей только потому, что они отличаются от тебя. Все люди разные, и тут ничего не поделаешь. Как видишь, плохими они от этого не становятся. Я понимаю, это трудно, но постарайся не так остро реагировать, хорошо? И тем более, не быть зачинщиком драки, неважно с кем. Рома продолжал сверлить его нечитаемым взглядом. Впервые, кажется, он усомнился в словах Максима. Но от произнесённых слов тот не рассыпался, не трансформировался во что-то невиданное, а продолжал стоять перед ним, совершенно такой же, как и раньше. Как Макс и сказал, он остался прежним. Рома не мог понять, что он думает по этому поводу, но злость куда-то пропала, и он лишь молча кивнул. Оставалось два года.

***

— Сколько ещё раз ты, ублюдок мелкий, тут появляться будешь? Жалко твою мать, раз сын такой нерадивый получился. Рома молчал, сидя перед широким столом в маленьком помещении, и безразлично теребил бегунок на куртке. Это был уже третий привод в отделение за последние два месяца, и в этот раз ему было уже абсолютно всё равно, что говорит дежурный. — Надеюсь, когда-нибудь тебя отметелят так, что забудешь, как руки распускать, — выплюнул тот. — Выметайся, Бобров, за тобой пришли. Рома поднялся и, запустив руки в карманы куртки, побрёл к выходу под тяжёлыми взглядами сотрудников. Выйдя на крыльцо, он увидел Максима, который лишь молчаливо взглянул на него. — Не читай мне нотации, — наконец сказал Рома, когда они свернули с улицы в какой-то пустой двор и сели на скамью. — И так домой приду, мать мне выскажет, какое я чмо. — Не собирался, — ответил Максим и достал из кармана пачку сигарет. Рома удивлённо взглянул на то, как он закуривает, и спросил: — Ты куришь? — Тебе не дам, — заявил тот. — А как же спорт? — Ну спорт и спорт, — задумчиво протянул Максим и выпустил дым. — Какая разница. — Я думал, тебе нравится. — Да я терпеть его ненавижу, — вдруг горько усмехнулся Глазов. — Что ни день — то тренировка, что ни тренировка — то пытка. Мотаешь сопли на кулак и идёшь отрабатывать. Соревнования от школы? Организовать турпоход? Присмотреть за всеми, до кого руки не доходят? Конечно, у нас для этого есть ручная собачка на побегушках. Рома стыдливо опустил голову, вспоминая, что сегодня за ним пришёл именно Макс. — Прости, — тихо сказал он. — Да перестань, — отмахнулся тот. — Не могу же я тебя кинуть. Но, если хочешь облегчить мне жизнь, пожалуйста, перестань влезать в полную жопу. Теперь Рома не отнекивался, а внимательно слушал. — Я всё понимаю, хочется руками помахать, показать, кто в доме хозяин. Но, Ром, тебе двенадцать лет. Если ты уже сейчас всё по тихой воде спустишь, что с тобой будет годам к двадцати? Я сейчас не пытаюсь тебя запугивать или давить, просто хочу, чтоб ты подумал, стоит ли оно того. Рома не стал отвечать. Так они просидели в молчании пару минут, когда Максим сказал: — За спорт не переживай. Я как-нибудь с этим делом справлюсь. Главное, что родители реализовали свои амбиции через меня, так, может, хоть Пашу трогать не будут. Не хочу для него такой жизни. Это был их первый и последний настоящий разговор по душам. Через полгода Максима не стало.

***

— …конечно, понятно, почему он себя так ведёт. Похоронить брата в двенадцать лет — с таким не каждый справится… Рома стоял, облокотившись спиной о стену коридора, и немигающим взглядом сверлил пол, слыша отдалённые тихие переговоры учителей. Вдруг дверь класса, напротив которой он стоял, распахнулась, и ему навстречу вылетел Паша, в чьих глазах был такой яростный гнев, какого Рома никогда не видел. — Ты!.. — задохнулся он собственными словами. — Я слышал, что Аня и Боря рассказывали! — он, сжав зубы, указал рукой на дверь. — Это… ты виноват! Его голос срывался, а в глазах начали копиться слёзы. Рома не двинулся с места, покорившись его гневу. — Прости, — еле слышно произнёс он. — Зачем мне твои извинения?! — голос Паши сорвался на крик. — Они вернут Макса? Рома не ответил, лишь ниже опустив голову. Паша смотрел на него безотрывно; плечи вздымались, пока он пытался сдержать рыдания, а руки мелко тряслись. Он резко выдохнул, развернувшись, и почти бегом пустился прочь по коридору. Рома в бессилии утёр ладонью сбежавшие по щекам слёзы и медленно направился следом. Он нашёл Пашу во дворе школы. Тот стоял, понурив голову, и пинал ногами мелкие камушки. Обернувшись на звук шагов, Паша увидел, как Рома молча остановился в нескольких метрах от него. — Нахер ты пришёл? — гневно прошипел Глазов. Рома не ответил. — Я тебя ненавижу, — процедил мальчик. Рома не двигался. Паша рванулся к нему и что было силы толкнул в плечи. — Я… Рома пошатнулся, и тогда Паша ударил его кулаком в скулу. — Тебя… Ещё один удар пришёлся в подбородок. — Ненавижу! Паша уже не мог остановиться и всё наносил новые и новые удары. Рома не сопротивлялся, пригибаясь к земле всё сильнее. Он почувствовал саднящий след на губе и вкус собственной крови. Ноги подогнулись, и под остервенелыми ударами Паши он свалился в снег, даже не пытаясь закрыться руками. Тот пнул его в плечо, и Рома зажмурился от боли. Тут к ним подбежали одноклассники и какие-то учителя; они с горем пополам оттащили Пашу, который продолжал бессильно цедить: — Ненавижу… ненавижу тебя… Рома лежал на спине, безвольно глядя в небо, а из глаз по вискам на шею катились слёзы, впитываясь в ткань шарфа. После смерти Максима бывшие одноклассники чувствовали себя такими разбитыми, что казалось, что никакая боль, испытанная ими ранее, не может идти в сравнение с этой. Человек, которого они знали столько лет, который всегда был рядом, подталкивал их к чему-то, поучал, поддерживал, в один момент перестал существовать на этом свете. Теперь он лежал в могиле, укрытый слоем земли, бездыханный и навсегда замерший. В какой-то момент школьникам подумалось, что всем, что связывало их маленькую компанию, был Максим. Он оставил им лишь непонимание, бессильную горечь и неспособность простить себя за ошибки. Так, в пятнадцать лет, незадолго до окончания девятого класса, оборвалась полная надежд и трудностей жизнь, а с ней — ещё какая-то часть душ других людей.

***

Сегодня, в годину его смерти спустя пять лет, отвратительное чувство пустоты вернулось, как бывало каждый год. Все это понимали, видя в коридорах школы нескольких человек, одетых во всё чёрное, на чьих лицах замерла неимоверная, искренняя скорбь. Ира нашла Рому и Борю в столовой: они сидели, совсем не разговаривая, каждый занятый и погружённый во что-то своё. Девушка приблизилась к ним и опустилась напротив. — Нужно поговорить. Рома поднял на неё затуманенный взгляд. — Что случилось? Ира глубоко вдохнула. — Этот парень, — она мотнула головой в сторону фойе, — Максим. Вы его знали? При звуке знакомого имени Рома болезненно сморщился, как от сильного удара, и лишь слабо кивнул. Ира терпеливо ждала; он не произнёс ни слова, и отвечать пришлось Боре. — Да, — сказал он. — Мы хорошо общались. Он был нам, ну знаешь… что-то вроде старшего брата. — Понятно, — произнесла Ира. Она помедлила. — Я помню, как в шестом классе в школу приходил следователь, и вас всех расспрашивали. Вы видели, как он умер? — Да, — снова ответил Боря, на этот раз чуть тише. — Это был несчастный случай, и нас допрашивали, как свидетелей. — А почему он умер? — Из-за меня, — вдруг подал голос Рома. — Рома, ты знаешь, что в этом никто не виноват, — вздохнул Боря. — Вообще я думаю, ты правда не виноват, — сказала Ира. Рома непонимающе взглянул на неё. — А откуда тебе знать? — Я знаю, потому что я тоже там была, — спокойно ответила она. — Это я виновата в его смерти.