Последний год

Мягкий запах кофе в учительской приятно раздражал рецепторы; рассеянный утренний свет струился полосками сквозь шторы. В помещении было трое, когда дверь отворилась и вошёл Михаил Сергеевич. — Доброе утро, коллеги, — поздоровался он. — Здравствуй, Мишенька, — непринуждённо прощебетала Хадиза Игоревна, не отрывая взгляда от распечаток и слегка болтая ногой под столом. Михаил мгновенно склонил голову и неловко почесал затылок. — Хадиза, что за фамильярность, ей-богу, — фыркнул Леонид, наливая в кружку ароматную заварку. Хадиза потеряла интерес к документам и лихо крутанулась на стуле в его сторону, лучезарно улыбнувшись. — Лёня, да если бы ты видел, как мы на третьем курсе медицинского спирт из лаборантской тырили, не возмущался бы, — протараторила она, радостная, что нашла способ вылить на кого-то свой энтузиазм. — Поправлю, я только сторожил дверь, — кротко встрял Михаил себе в оправдание. — Миша! — возмущённо вскрикнула Хадиза, теперь обрушив всё внимание на него. — Подставить меня решил? Всё равно как соучастник пойдёшь! — Ни в коем случае, — склонившись к ней, мягко улыбнулся Бессонов. — То-то же, — легонько щёлкнула его по носу Хадиза. — Миша, как только ты её выносил, — потёр переносицу Леонид. — Меня от одного воспоминания о «выпью пива, съем тарань, возьму билеты на Назрань» кособочит, а что уж она в университетские годы вытворяла, даже думать не хочу. — Зато теперь знаешь, что конфеты с ликёром мне предлагать не стоит, — парировала Хадиза. Капитан только поджал губы и вместо ответа подвинул к ней кружку с чаем. Зуева блеснула белозубой улыбкой и пригубила напиток. — Баркалики, дорогой. Эмиль, который до этого молча наблюдал за разговором, вдруг обратился к Михаилу: — Алиев сегодня опять ушёл с урока. У тебя был? Тот взглянул на него и коротко ответил: — Да. Как только предмет разговора сменился, все сразу заметно посмурнели. — Как он? Бессонов положил папку с бумагами на стол и тихо вздохнул. — Ему тяжело, но он старается. Случай, прямо скажем, трудный, но не безвыходный. — Глупый, — тихо пробормотал себе под нос Капитан. В его словах не было злости или раздражения, лишь досада и еле заметная печаль. Он знал Артёма с детства и относился к нему мягче, чем к другим, и даже по-своему любил. — Сказал бы мне сразу, мы бы эту… падаль нашли, а там уж… Он смолк и хмуро уставился в стол. — Всё будет хорошо, — тихо, но твёрдо произнёс Михаил. — Пусть не сразу, но он справится. Это я обещаю. Слова Бессонова звучали банально и наивно, но всем отчего-то хотелось ему верить.

***

Артём поднял голову на звук шагов. Аня остановилась в дверях, опершись локтем о косяк, глубоко и часто дыша. На ней была спортивная майка и шорты, а на плечах лежало полотенце, спадая на предплечья. Сдув чёлку со лба, она сказала: — Прости, надо было закончить. — Ничего, — Артём поднялся с дивана и подошёл к ней. — Мне нужна твоя помощь. Аня с недоверием взглянула на него, но всё же шагнула вперёд. — Попробуй… меня обнять, — тихо проговорил Алиев, выпрямившись перед ней в плечах. Аня не шелохнулась. Она хорошо помнила, чем закончился прошлый раз, когда она прикасалась к нему, и теперь непонимающе оглядывала юношу в ответ на эту простую просьбу. — Ты уверен? — Да, — еле слышно ответил Артём. Он выглядел взволнованным, глаза искрились тревогой, но он всё же остался на месте в ожидании Аниных действий. Аня медленно, нерешительно подняла руку и коснулась Артёмовой ладони, едва заметно трясущейся, словно самого хрупкого витража. Ничего не произошло. Алиев продолжал стоять неподвижно, но веки его подрагивали от напряжения, а дыхание было неровным. Аня шагнула ближе и помедлила, а затем положила руки на худые плечи юноши. Артём в ту же секунду дёрнулся, как от удара током, и девушка отпрянула от него, сжав ладони в кулаки. Алиев отвернулся и закрыл лицо руками. — Не получается… — сдавленно проговорил он. Юноша пошатнулся и опустился прямо на пол возле дивана, не отрывая ладоней от лица. Он весь ссутулился и бессильно уронил голову, уперевшись лбом в колени. — Я был сегодня на приёме, и Михаил Сергеевич сказал… что нужно попробовать сломать барьер… что может не получиться… но я думал, что получится… Аня тихо вздохнула, обняв себя за плечи, и присела рядом. — Меня как будто молнией прошибает… — продолжал отрывисто шептать Артём. — Неужели я никогда не смогу касаться других людей? — Сможешь, — твёрдо ответила Аня. — Сказали же, что может не получиться сразу. — И что делать?.. — совсем угасшим голосом пролепетал Артём. — Потом попробуем снова. И снова, и снова, и так, пока не получится. Как в спорте. Будешь пытаться и пытаться, и рано или поздно сломаешь этот… барьер. Артём затих на какое-то время. Затем раздался глухой шёпот: — Ненавижу. — Что? — взглянула на него Аня. — Я себя ненавижу, — повторил Артём и сжался ещё сильнее. Аня почувствовала в сердце такое жжение, словно туда налили расплавленной стали — так болезненно ей было видеть Артёма в таком состоянии. — Не говори так. — Такая… мерзость, — выдохнул Артём. — Ты не мерзость. Артём, ты… — Аня опять не находила подходящих слов, — ни в чём не виноват. Ты стараешься, делаешь очень много и даже больше. У тебя есть друзья, которым ты нужен, семья, родители… — Родители? — вдруг вклинился Артём. Аня стушевалась от внезапного вопроса и замолчала. — У меня их нет, — Артём наконец поднял покрасневшее, но спокойное лицо. Девушка потупила взгляд в пол от неожиданности. Она вдруг поняла, что почти ничего не знает о собственном парне. Артём уловил неловкость в её взгляде и поспешно продолжил: — То есть, они есть… наверное. Где-то. Я их почти не помню. Аня вопросительно взглянула на него, но спрашивать не стала, думая, что опять ненароком заденет. Парень вздохнул и стал рассказывать. — Мне было года четыре, когда они пропали. Ну, как пропали… Они просто ушли. Куда и зачем, не знаю. Суть в том, что они просто решили уехать, а меня оставить с дедушкой. Я потом особо не спрашивал, где они и что с ними. Он помолчал, задумчиво выводя пальцем какие-то узоры на джинсах. — Единственное, что я помню — то, как мама постоянно говорила о море. О том, как она мечтает там побывать. Какое оно бескрайнее и красивое… А потом они просто исчезли из моей жизни. Не помню, прощались ли они со мной. В какой-то момент их просто не стало рядом. Я даже не знаю, живы ли они сейчас. Наверное, они тогда уехали к морю. Аня молча наблюдала за ним, понимая, как тяжело было маленькому мальчику осознать, что родители оставили его на попечительство престарелому родственнику, а сами просто сбежали, оправдавшись мечтой. На лице же Артёма, однако, не было ни скорби, ни разочарования. Он был спокоен. Видимо, он давно принял эту горькую правду. — Я понимаю, — произнесла Аня. Поймав на себе вопросительный взгляд уже Артёма, она пожала плечами. — У меня тоже нет родителей. Я же детдомовская. На лице у юноши за секунду отразилась целая гамма эмоций, от ужаса до сочувствия, и тогда Аня успокоила его: — Меня удочерили совсем маленькой. Я плохо помню жизнь в детдоме и ранние годы в семье. Плохо помню жену отца… Наверное, я должна звать её мамой, но она умерла совсем скоро после моего удочерения. Я очень мало о ней знаю, почти ничего. После её смерти отец растил меня один. Из-за произошедшего он замкнулся себе, и это, скорее всего, повлияло на моё воспитание. На моей памяти не было ни одного раза, чтобы он обнял меня, поиграл, или чтобы мы вместе гуляли в парке. Может, совсем в раннем детстве это было, но потом — нет. Короче, меня нельзя назвать «папиной девочкой». Я понимаю, он пережил смерть жены и всё такое… Мне жаль его, правда. Но иногда было обидно, до слёз обидно. А слёзы у нас не приветствовались. Аня перевела дыхание и продолжила: — Иногда мне кажется, что он растил не ребёнка, а ротвейлера. Может, из-за того, что он военный. Тупо не знал, как воспитывать детей. Знаешь, про таких говорят: «Я старый солдат и не знаю слов любви». В этом весь отец. Одну вещь я знала хорошо: главное — уметь за себя стоять, потому что никто не поможет тебе, кроме тебя самой. А когда я пошла в школу, начались проблемы с общением. Я не любила людей, честно. Вторичная социализация пошла неправильно, потому что первичная была изначально нарушена. Сначала думали, что с возрастом пройдёт, но не прошло. Я ни с кем не общалась. И тогда меня поручили Максу. Артём вопросительно взглянул на неё. — Да помнишь, пять лет назад у нас в школе президентом был, — юноша кивнул. — Ему, наверное, сказали заобщаться со мной, чтобы я начала контактировать с другими. А он взял и на тхэквондо меня отвёл. И знаешь, сработало. Я нашла способ вымещать агрессию, и оставалось больше сил на общение. Я даже с Полиной подружилась. Пользой её называла. А потом… — она запнулась. — …Макс умер. Она устало потёрла глаза. — После его смерти всё стало не так. Нам ведь… всего по двенадцать лет было. Рома чуть крышей тогда не поехал, Боре тоже несладко пришлось, а я… мне нужно было куда-то деть гнев от бессилия. Я почти не вылезала из спортзала. Магарыч тоже от смерти Макса не сразу оправился, он ведь его столько лет тренировал. Заставлял меня херачить на тренировках так, что аж на слёзы пробивало. Но мне от этого тоже становилось легче. Мне нужно было чувствовать боль, чтобы напоминать себе, что не я в тот день сдохла. Уходила из дома утром и возвращалась поздно вечером. Потом тхэквондо стало недостаточно, и я записалась на бокс. До сих пор вот напоминаю. Она подняла руку и показала тыльную сторону ладони. На костяшках краснели свежие ободранные участки кожи. Артём долго-долго смотрел на них, а затем лишь едва слышно произнёс: — Я так хочу тебя обнять. Аня печально улыбнулась. — Ничего. Когда-нибудь — обязательно.