17 мгновений вечности

      Это тянулось уже несколько месяцев. Тошнота, комом встававшая в горле от любого резкого запаха, слабость и невозможное желание сидеть рядом с Нойманном, пока он курит свои американские сигары. Их нестерпимый запах въедался в кожу, расслабляя каждую клеточку тела, вознося Теодору куда-то высоко — точно дым.       Девушка объясняла себе это привычкой. Попыткой привязаться хоть к чему-то. И одновременно — нестерпимой яростью к Альберту, жаждой избавиться от него, от себя, неспособной противостоять его грубым пальцам.       Но сегодня она почувствовала что-то другое — что-то, что страшило ее сильнее всего, сидя в груди давним закопанным страхом, тугим комком сковывавшим сердце. Теодоре не хотела верить в это. Она не могла, не могла носить его ребенка. Но каждый слабый толчок в животе убеждал ее в обратном.       Быть беременной. Зараженной, отмеченной его генами. Обреченной.       Зубы впились в губы — до крови. Она ненавидела Нойманна, ненавидела себя, но еще больше ненавидела его. Это маленькое существо, которое зарождалось в ее утробе, которое было продолжением Альберта, таким же беспощадным, отнимающим у нее право не только на ее тело, но и на ее будущее — на ее детей.       Теодора со злостью ударила живот. Слабый тычок едва отозвался болью, и девушка, судорожно вздохнув, закрыла глаза. Сжав кулаки, она медленно стала бить себя по животу, надеясь убить его, пока не стало слишком поздно.       Бесполезно. Слишком ослабла после концлагеря. Глупо надеяться, что она сможет избавиться от ребенка, что сможет утаить его от Нойманна и отвоевать хотя бы частичку себя.       Входная дверь громко стукнула.       Альберт.       Альберт.       Он не знает о ребенке. Он полон сил после вчерашней тренировки. Он убьет его. Сам.       — Meine Liebe, — из коридора раздался недовольный голос мужчины, а вслед за ним в дверном проеме показалась его голова, — почему не встречаешь?       — Я не хочу тебя видеть.       Альберт цокнул языком. Обхватив ее подбородок, впился зрачками в искаженные злостью черты лица, а затем с силой сжал руку. Девушка выдохнула, сдерживая болезненный стон.       — Радуйся, что я люблю твои глазки также сильно, как и твой глупый язык. Иначе бы выколол. Чтоб не смотрела, — лаконично завершил он, одними пальцами отталкивая ее лицо. Шея хрустнула. Кажется, сегодня Нойманн был настроен мирно. Значит, придется его разозлить.       К горлу подступил горький ком. Черт… только не сейчас. Нет-нет-нет! Он может обо всем догадаться!       Теодора сглотнула, опуская взгляд в пол. Нужно что-то придумать. Сейчас же.       Рвотные позывы стали сильнее. Каблуки с металлической набойкой гулко отдавали по паркету, приковывая внимание девушки. Точно маятник, гипнотизировали, заставляя следить за собой, пока в голове у нее зрела мысль.       Теодора резко подняла голову. Нойманн увлеченно любовался ею, и девушка, пошатываясь, подошла ближе.       — Умнеешь на глазах, meine Liebe, — ухмыльнулся мужчина.       — Меня тошнит от тебя, — выплюнула она, глядя ему в глаза.       Успев только занести руку для пощечины, Теодора задохнулась от тошноты, и почувствовала удар — наотмашь. Гнилостно-железный привкус заполнил рот, непереваренные частички пищи, смешанные с желудочным соком, вязкой массой вырвались наружу, стекая по штанам прямо на лакированные черные туфли.       Нойманн протяжно выругался. Его глаза гневно сузились в две крохотные щелки. Схватив девушку за плечи, он дважды встряхнул ее, точно тряпичную куклу, а затем, бережно придерживая, ударил в живот. Кулаки оберст-лейтенанта били слишком больно, и она не могла сдерживать жалобные всхлипы, распалявшие Альберта все сильнее.       Теодора упала ему под ноги, но удары не прекратились. Наоборот, стали еще мучительнее, когда Нойманн пустил в ход ноги. Она потеряла счет времени, слезы смешались с кровью, оставляя грязные разводы на лице, но чем болезненнее сжимался комок внизу живота, чем громче она кричала, тем шире становилась улыбка на ее губах.       Почувствовав, как что-то горячее потекло по внутренней стороне бедра, Теодора чуть не расхохоталась в лицо Альберту, но он, не переставая, продолжал месить ее тело ногами.       Когда ему это надоело, мужчина брезгливо выдохнул сквозь зубы и ткнул носком ботинка ей в лицо:       — Я научу тебя следить за языком. Оттирай.