Огня лик

      — Изуна-сама, Таджима-сама просил вас зайти к нему после тренировки. — Учтивный низкий поклон, как учили, отзывается болью в удруженной спине.       Жухлая листва — предвестник приближающейся осени, — шелестит под ногами. Маленький вихрь кружит их в посмертном танце. Миса провожает его равнодушным взглядом. По щеке скатывается капелька пота. Затылок нещадно напекает солнце, не ведающее пощады, но разогнуться не смеет.       — Я же просил тебя меня так не называть.       Вымученный тренировками, юноша звучит обиженным ребёнком. Загнанное дыхание громче слов. Скинутые листьями с деревьев верхние одеяния валяются неподалёку от полигона. Удушливый воздух впивается в глотку, мешая вдохнуть желанный кислород. Близ красивой песни заливаясь, звенит плеск ручья, маня в свои чертоги.       — Я не могу называть вас иначе, Изуна-сама.       Скрип качаемых ветром деревьев сливается со скрипом позвонков, с которым Миса разгибает спину. Юный господин, закатив глаза на глупые обычаи, пропастью, разделяющей на километры, кивнул. Каждый сустав, каждая кость, заходиться в сладкой боли, медом растекаясь по организму. Пульсирующая боль опоясывает череп, впиваясь сильнее с каждым движением. Послабление приходить лишь в блаженный миг бездействия — такого радостного и такого расточительного.       — Попытайся.       — Не стану.       — Ты такая упрямая. — С кристальным непониманием и удивлением оглядывает её, как диковинку из заморских стран.       Мальчик утирает градом стекающий пот со лба, вскидывая лицо к небу. Редкие барашки облаков кочуют мимо, даря блаженную усладу тени. Угасающая летняя пора на прощание лижет кожу солнечными лучами, опаляя жарким дыханием ветров.       — Это из-за Дары? — Украдкой он бросает взгляд на застывшую фигуру, старательно делая вид равнодушным.       — Не могу знать.       Старший мальчик замолкает. Миса терпеливо ждёт, стоя по струнке ровно, смотря прямо перед собой. Тёмную макушку коротко подстриженных волос безжалостно припекает, придавливая к земле. Тяжесть собственного тела кажется неповоротливой, невыносимой. Знойный день делает существование особенно тяжким и ленным.       — Как он?       — Серьёзных ран нет.       Глава клана только вернулся с битвы против давнего врага — Сенджу. К скупой радости немногочисленного селения особых потерь их отряд не понёс. Беда пришла с другого фронта: скончался один из сыновей главы. Заболев обычной простудой, он так не смог выкарабкаться из ледяных пут смерти. Горячка недолга била ребёнка хлёсткими ударами. Его жизнь подошла к концу меньше чем за семь ночей. Хмурость лиц каждого в селении говорила сама за себя. Недавно закончившийся траур, возобновился вновь особо больным представлением колеса Сансары.       — Как он воспринял новость? — С затаённой тревожностью в чёрном омуте глаз спрашивает старший мальчик, невольно замирая.       — Зол. Господин Таджима негодует своевольным нравом Мадары-самы.       Против воли взгляд цепляется за сжатые тонкой линией губы. Мальчик молчит, стоя полубоком, и вглядывается в яркую даль уходящего дня. Птицы вновь закружили громкой стаей невысоко в небе, предвещая дождь. Щебет болтливых птиц, шелест опавшей листвы и ещё теплившихся жизнью на деревьях, да перезвон вод в ручье — обычная сказка здешних мест сегодня не кажется такой умиротворённой. Будто гнетущая атмосфера оставленного аромата смерти, лишь сгустилась с приходом бравых воинов.       Глава клана вернулся.       — Если вы закончили, то нам стоит поторопиться, Изуна-сама.       Глава клана не терпит ожиданий. Тон его глубок, размерен и ненавязчив, но это всё иллюзия, обман неопытной души. Если глава клана хочет видеть кого-то, то такова его воля, исполниться которой суждено с секунды на секунду.       Старший мальчик тяжко вздыхает и Мисе чудится, как кожу облегает жар катона. Неторопливым взмахом убирает за широкий пояс катану и бредёт обратно, подбирая одеяния с обожженной земли. Добравшись до девочки, он кидает скомканную одежду, метко попадая в голову. В нос ударяет пряность трав, используемых прачками.       — Хватит стоять как негнущаяся осина. Я тебя не покусаю, если станешь человеком. И ещё раз говорю: не называй меня Изуна-сама. Просто Изуна.       Журит её совсем как малое дитя, путающее лево и право. Слепота веры в равенство, застилает обзор на всю картину мироздания. Мальчик ослеплён юностью и не ведает о пропасти, развернувшейся у них под ногами. Миса не посмеет напомнить ему о ней.       — Спасибо за оказанную благосклонность. — Кротко кивает девочка, не поднимая глаз, а в воздухе неловким молчанием повисание недоговорённость.       — Но ты её не примешь?       — Верно, Изуна-сама.       — О Боги, как же ты плоха. — Нервный смешок вылетает из уст быстрее вздоха. Рука тянется к лицу, смахивая солёную влагу, а на губах застывает усталая улыбка.       — Пройдёмте, Изуна-сама.       Селение, после внезапной атаки месяцами ранее, немногочисленно. Похоронные гримасы застыли на редких лицах взрослых, бредущих своё существование восславляя месть. В воспалённых глазах застыла густым маслом красок ярость. Пеплом — не огнём пропахла кожа, забиваясь гарью в ноздри.       Мальчик и девочка миновали окутанные тишиной улицы, оказавшись у небольшой веранды, наспех возведённой красоты. Приближающаяся осень и сухая почва делали своё дело — убористые сады здесь не росли. Пожухлая листва, гонимая ветром, вновь заполнила веранду. Миса с особой долей лени смотрела, как опадают новые листья, усыпая только очищенную земли и полы веранд. Руки ещё помнили назойливую боль от заноз старой метёлки.       Воздух здесь, казалось, прекратил своё движение. Духота шкребла по горлу, забираясь глубоко в лёгкие и там же оседая. Атмосфера поместья главы клана всегда удушающая, громоздкой цепью повисая на горле. Кожу царпал чужой взгляд, даже когда рядом никого не было.       Пол под ногами скрипел от шагов, легкие одеяния в руках тяжелели с каждым шагом, неподъёмным грузом повиснув на предплечьях. Низкий поклон перед раскрытыми дверьми даётся особенно тяжело. Атмосфера, повисшая в воздухе, оседает в горле окисленным воздухом.       — Отец. — Старший мальчик кланяется в приветствии не столь низком, как девочка.       Молчание — тяжёлый удар, затянувшийся на долгие секунды. Каждая клеточка кожи чувствует на себе жестокий, суровый взгляд. Раскатом грома раздаётся властный, низкий голос, разящий током:       — Можешь идти.       Не разгибая спины, Миса затворяет за собой дверь и лишь пятясь, преодолев веранду, разгибается. Одежда в руках пропахла потом и пылью. Скрип пола действует на нервы, отбивая ритм шагов. Миса доходит до той части дома, в которой обитает прислуга, раскалённый воздух кухни встречает родимой подругой. Жгучий запах специй ударяет в нос, вызывая желание чихнуть.       — Эй, малявка, грязную одежду сюда приволокла? Ишь чего удумала, на кухню грязь тащить! — Ворчание старухи кухарки, встречает её вместо приветствия.       — Мгм.       — Не кивай мне тут! А ну пошла отсюда! Нечего мне тут грязь разводить!       Морщинистая старуха замахивается кухонной утварью, точно бесстрашный воин машет катаной перед мышью. Её трясущиеся руки указывают в сторону выхода, а грозные крики на искорёженном в вечном недовольстве и старости лице бранят так, как человеку высшего общества выражаться не пристало.       Сняв обувь, девочка семенит в противоположную сторону, оставив сандалии стоять у выхода. Тихий шуршащий звук задвигаемых сёдзи обрывает нецензурный поток брани. Узкие коридоры встречают её тишиной и редким шёпотом прислуги, которых осталось неприлично мало, как и всех жителей селения.       Одна единственная прачка встречает её молчаливым кивком, забирая одежды юного господина. Миса отвечает ей тем же и приступает к своим обязанностям: уборке поместья. Хотя небольшой дом, не шедший ни в какое сравнение с прежним, сгоревших в ярких языках пламени, не идёт.       Неминуемая осень самая отвратная погода для уборки поместья, как стало известно. Чистить двор от опадающих листьев в преддверии ранней осени — работа не лучшая, о которой мечтать не стоит. Мелкие щепки метлы, занозами впивались в дрожащие от удруженности ладони. Редкий ветер гонял опавшие листья, словно насмехаясь над проделанной работой. Миса не раз ловила себя на мысли плюнуть всё и уйти, списав бардак на ненастье погоды.       В конце концов, собрав все листья и избавившись от них, она смогла со спокойной душой передохнуть, смахивая пот со лба. Оглядывая местность, Миса поймала стойкое чувство дежавю: все дни смешались в одно долгое воспоминание. Всё, что оставалось делать так это следит за юными господами, да вести однообразный быт. Уже долгое время ничего необычного не происходило. Может быть, эта и была спокойная жизнь, о которой так грезили шиноби в военное время. В силу юного возраста Миса не могла дать ни себе никому бы то ни было ещё ответ на этот вопрос.       Но одно она знала предельно точно: её мутило от рутинной уборки, как от сточной ямы. К обязанностям она приступала и исправно работала день ото дня, вопреки поднимающемуся к горлу склизким комом тошноты. Больше бессмысленных и безжалостных в своей уродливости битв, она не любила тягостное существование, обременяющее ответственностью.       Не смущала её утомительная в своей скуке работа по дому, как смущал пыл сражения с привкусом пепла и запах истлевшей плоти. Жалкая несвобода остриём тысячи ножей впивалась в тело, болезненно напоминая взглядами, бросаемые ей вслед, кто она и где она. От желания вдохнуть спасительный кислород хотелось рвать кожу, как клетку из плоти, лишь бы вырваться.       День стремился к своему логическому завершению, сменяя одну бессмысленную рутину к другой. Небо, украшенное звёздами, рассыпанными из ладоней Богини, навевало тоску по не позабытым ещё далям, где сердце пускалось в галоп и замирало в сердечной благодарности за дорогие сердцу пейзажи, за близкие к разуму думы, за тепло семейного очага, радушно ждущего и ещё не догоревшего.       Миса непреодолимо скучала по родине, зовущей её окриками птиц, улетающими домой. Скучала по освежающим бризам, омывающим душу, как священной водой. Скучала по голосам и запахам родного дома, теплившегося воспоминанием, как незаживающей раной на сердце.       

***

      Утро следующего дня встретило мир сыростью и надвигающейся бурей, нагрянувшей нежданно. Ветер больно хлестал по лицу и заставлял жмуриться. Тяжесть доспех, уродливой для ребёнка ношей, тянула вниз в покои хладной земли. Леденящий эфес меча обжигал мозолистую кожу рук. Миса покрепче перехватила его, пытаясь удобней взяться за орудие, прощальным поцелуем отнявшего жизни десятков людей. Но как бы она не вертела его в руках, он не желал ложиться правильно, словно сама судьба противилась происходящему, не желая видеть своё дитя в кровавом одеянии.       Тишина особенно неприятно ложилась на кожу, словно вязкий клей. Капля пота скатилась по виску, короткие волоски липли к шее. Сердце барабанило где-то на фоне, отбивая неладный ритм, слюна скопилась во рту, а душа рвалась на части в сопротивлении.       Миса упрямо смотрела вперёд. Все чувства напряглись в ожидании начала. Врага не было видно, не было слышно, тишина заволокла пространство, навевая наивное чувство безмятежности. Если только знать, что звери и птицы затихают в боязливом страхе грядущего, только так можно выявить обманку.       Миса знала.       Миса была готова.       Она хотела думать так.       На самом же деле, она страшилась как в первый раз. Лишь глупец иль безумец станет думать, что, убив раз, можно свыкнуться с тяжестью греха. Содеянное кровью ляжет в кожу. Протечёт так глубоко, что смыть нельзя будет ни водой, ни дурманом алкоголя.       Совсем далеко слышится шум веток и шелест листвы. Шум приминающийся травы от быстрого бега длится недолго, но томительно. А потом раздаётся звон стали, знаменующий начало очередной жатвы.       Всё, как по безмолвной команде, оживает, чтобы в дальнейшем эту жизнь прервать. Единственная цель — убить, не дать выжить.       Единственная цель — убить, но не умереть.       Выборы без выборов. Так их научили думать, как старые наказы, передающиеся из поколения в поколения без задания обдумать, осмыслить. Круговорот ненависти и насилия, обречённый повторяться день за днём без толики надежды на лучшее.       Не стоит ждать надежды на лучшее, страшась отступиться от намеченного кровью пути. Не стоит жаждать надежды, как спасительного глотка кислорода в комнате полной углекислым газом, если страшиться действовать, думать отличным образом от большинства и бояться быть преданным.       Миса боится. Страшится как огня, как бы иронично это ни было. Клан Учиха, потомки самой богини, прослыли повелителями огня — настолько искусно они им управляются, сжигая любую преграду. Иронично быть членом клана Учиха и бояться огня. Но ирония была спутником жизни, идя с ней рука об руку.       Меч разрубает плоть прямо перед ней за считанные мгновения до удара, обернувшегося бы смертельным. С отвратительным чавкающим звуком лезвие выходит из ещё неостывшего тела, кровь заливает пожухшую к осени траву. Сильный порыв ветра толкает в спину, подгоняя и торопя оступиться. Торопя оборвать эту круговую поруку.       Боевой рёв слышится отовсюду. Мужи и жёны сталкиваются друг с другом в смертельной схватке, неравной местами и бесчестной в основном. Миса несётся вперёд, рубя врага настолько быстро, насколько позволяют возможности натренированного тела. Её не заботит красота смертельного танца, в котором кружатся враги, не заботит честность, как не заботит подлость, с которой она вонзает меч в спину не ожидающего врага.       Мнимая честь, о которой так забавно распевают дифирамбы мужи и жёны, военные товарищи, оправдывающие многовековое насилие, не преследует мысли Мисы. Ей там не место. Для себя она усвоила урок ещё в самом первом сражении: в насилии нет чести.       Она метает сюррекен в горло противнику и промахивается. Бой на дальней дистанции никогда не был лучшей стороной Мисы. Промах стоил эффекта неожиданности. Противник обнаружил её в ту же секунду, когда сюррекен проскользил в дюймах от цели.       Мальчишка небольшим возрастом, чем она, если не меньшим, двинулся на неё, выкидывая охапку кунаев перед собой в попытке затормозить. Трюк сработал: Миса не могла уйти с траектории его движения, оставшись невредимой. Лезвия кунаев могли быть смазаны ядом, как недавно пристрастились делать это Сенджу. В таком случае, лишь порез мог стать роковым. Единственное, что она могла — остаться на линии огня, отражая метательное оружие, и дожидаться столкновения.       Столкновение вышло болезненным. Толчок от нападения практически опрокинул. Пусть юнец и был всего-то ребёнком, едва достигшим десятилетия, он был воином. Суровые реалии толкали искажённые нормы, в которых даже ребёнок мог стать убийцей в нежном возрасте. Звон металла резал слух.       Дождь сорвался с неба нарывом. Начиная с крохотных капель, он быстро перерос в настоящий ливень, грозящий продлиться несколько часов. Взор застилала вода, и Миса чертыхнулась под нос, когда обувь заскользила по влажной траве. Лишь благодаря неопытности врага она смогла избежать моментальной смерти, лезвием по горлу.       Вместо этого чужой меч задел плечо, поверхностно пройдясь по коже. Разгорячённая кровь окропила балахон одеяний, боль прошибла руку разрядом тока, побуждая поморщиться против воли. Мальчик напротив продолжал напирать, тесня к холмистой местности, резко переходящей в обрыв, внизу которого бушует ненастье стихии.       Миса складывает печати в технике — одной из немногочисленных, удавшихся выучить. Ниндзюцу давалось с трудом. Ещё одна её слабая сторона. Признаться честно, Мисе мало, что удавалось хорошо, кроме заученных тренировок тела, где твой успех зависит от ловкости и выносливости, нежели от чакры. Контроль чакры, сколько бы Миса не тренировалась, не давался совсем.       Девочка парировала удар меча о меч. Скрежет металла скрипучим песком осел на зубах. Выпад встретился ответным ударом. Оппонент, несмотря на малый возраст, умел и изворотлив. Их скорость ударов была одинаковой. Как только одна заносила руку для удара, второй моментально его парировал, одновременно пытаясь найти брешь, чтобы пожать жнецом смерти жизнь. И также наоборот.       Пот струился по телу, смешавшись с холодным ливнем. Мышцы гудели, отзываясь болью в тех немногочисленных порезах и ссадинах, чтобы успели осесть на теле. Мальчишка теснил её прочь от основной бойни, где безжизненные бойцы сваливались в груду тел. Запах крови витал в воздухе, не осевшей пылью. Даже запах дождя не смог заглушить этот смрад.       Тактика боя девочки основывалась по большему счёту на эффекте неожиданности, скрытности и скорости юного юркого тела. Она атаковала скрыто и внезапно, действуя из засады, пока остальные шли в лобовую атаку. В том случае, если она оставалась один на один с врагом, ей оставалось надеяться лишь на собственную быстроту реакции и выносливости.       Земля под ногами размокла, обувь увязала в ней как в болоте, утягивая за собой. Один только плюс был в ненастной погоде — она была не одна в таком положении. Так, что когда мальчишка оступился, поскользнувшись на грязи, Миса молниеносно атаковала.       Звук разрезаемой плоти к хлюпанью крови, казалось, поселился в голове. Обыденная вещь для сражения и ужасающая для мирной жизни, она преследовала даже во снах, находя в боли, наносимой бесчеловечностью, своё покаяние. Миса жмурилась, сжимала кулаки так, что вмятины полумесяцы от ногтей ныли, но звук преследовал её в ночной тишине и в редком смехе детворы, не познавшей участи родителей.       Тёмная, густая кровь, пролилась на землю, окропя собою девочку. Теплая кровь врага смешалась с собственной, попадая в рот. От тошнотворного привкуса металла желудок выворачивало наизнанку. Рана сквозная, не смертельная. Выйди он с поля боя живым, то сможет вдохнуть новый глоток жизни.       Детское лицо с едва успевшим затянуться крестообразным рубцом, исказила агония. Мальчик, припав на одно колено, тотчас отскочил на добрых метров пять. Оба они тяжело дышали, держа обжигающие твоей тяжестью орудия наготове. Мальчик вовсе не мальчик — воин. Он предусмотрительно не смотрит в глаза, вместо этого это его взгляд где в районе ног и рук. Весь как на иголках, он держится только за чистой упрямости, прижимая руку к окровавленному боку — слабому месту, где нагрудные щиты расходятся на поясные, открывая уязвимое место. Весомая тишина залегла между ними с притаившейся поблизости бедой. Грозными тучами она юлила за спинами, притаившись для точного броска. Костлявые руки смерти нависли над головами.       Секунда тянется, перетекая в минуту. В две. Миса не знает причины, по которой её ноги приросли к земле, а руки с силой тянет вниз. Сама гравитация глумится над ней, мерзким хохотом ложась на кожу. Миса тяжело сглатывает и впервые за долгое сражение позволяет своему взгляду мазнуть по поле брани. В пылу сражения они отошли достаточно далеко от основного скопища битвы. Близ них никого не видать.       Никто не придёт юному воину на помощь.       Они здесь одни.       Действуй она стремительно и вражеский клан лишится ещё не успевшего окрепнуть ростка нового поколения.       Лишь пять шагов.       Лишь пара взмахов руки.       Лишь одно желание.       Миса скрывается в чаще, позорно убегая с места боя, не смея занести лезвие над плахой. Не желая завершить начатое. Ноги несли вперёд, ветер звенел в ушах, дождь больно хлестал по лицу. От холода бросало в дрожь. Окровавленный меч в руке казался весом с гору. Сюрикены и кунаи в подсумке, казалось, впиваются в бедро.       Звуки сражения приближались. Вернее, это она приближалась к ним. Оказавшись в гуще сражения, она запускает парочку кунаев в полёт и те разят цель точно в шею. Юноша, молодой господин, выскальзывает из-под оседающего на землю тела и, воспользовавшись заминкой противника, умерщвляет врага одним взмахом клинка.       Они встречаются на поле боя, вставая спина к спине. Тяжёлое дыхание обоих затихает в шуме ливня. Миса чувствует, как тяжело вздымается чужая спина позади. Бой порядком затянулся. Погода не играла им на руку.       — Почему не добила?       Молодой господин больше не просто высокомерный мальчишка. Он — её командир, которому она обязана подчиняться и которого она обязана защищать ценой собственной жизни, даже если командир против. Такова воля главы. Потерять ещё одного сына — потерпеть неудачу снова. Господин Учиха не может себе позволить подобной роскоши, как право на ошибку.       — Погода усложнила бой.       — Оставалось всего-то вспороть брюхо.       — У меня не было уверенности в собственных силах.       Если юноша и раскусил ложь, то выдавать правду не спешил. Они действовали слаженным механизмом, настроенным дополнять один другого. Совместные тренировки давали о себе знать. Уходя из-под атак и отправляя в мир загробных странствий, они продирались к тылу своего отряда.       — Сенджу отступают. Уходим.       — Поняла.