Маковое поле

Я проснулся до восхода солнца. Тёмно-голубой свет заполнял комнату. Руи мирно дышал. Сонно моргая, я аккуратно дотронулся его запястья и подушечками пальцев медленно провёл вверх. Под рукавом футболки нежная кожа сменилась резким рельефом шрамов. Я прикасался к доказательству того, что всё, произошедшее с Руи до встречи со мной, оставило свой след. Мне бы хотелось убрать с его тела эти болезненные напоминания. Но я не мог. Я вообще будто ничего не мог после вчерашних слов Кайто. Только проводить ладонями по любимому телу, запоминая очертания, делиться выжигающей изнутри любовью и надеяться, просто отчаянно надеяться, что меня любят. Любят так сильно, что остальное — неважно. В одних шортах — босиком и с голым торсом, — я сидел на пороге дома и курил украденную из оставленной на кухне пачки сигарету. Ночью прошёл дождь, оставив росу на зелёной апрельской траве. От утренней прохлады бежали мурашки, но я не обращал внимания — любовался восходом солнца, окрашивающим небо в приятные глазу цвета, и выдыхал отравляющий дым. Я слышал, как открылась входная дверь. Руи ничего не сказал — облакатился на косяк, прожигая меня взглядом. Я же специально — из вредности, — сделал затяжку. Мне нравилось знать, что он на меня смотрит. Нравилось чувствовать этот взгляд на себе. Знать, что он принадлежит Руи. Тихие шаги в дом. Обратно. На мои плечи опустилась куртка Руи. Сам он сел рядом. В его пальцах была зажата сигарета. — Кажется, ты всё ещё болеешь? — он мягко поддался вперёд, поджёг свою сигарету, соприкоснув её кончик с моей. Если бабочки и разлетелись по животу, а сердце зашлось быстрее — внешне я хранил усталое спокойствие. «Болею», — мысленно ответил я на вопрос Руи. — Совсем себя не ценишь, — выпуская облако серого дыма, сказал он. «Не ценю». И не ясно, весь этот разговор про конкретную ситуацию здесь и сейчас, или нашу с ним жизнь в целом. Потому что, если я чем-то и был болен, то только всепрощающей любовью, которая давала мне силы жить. Весь мой хрупкий скудный мир выстраивался вокруг Руи. Не было бы его — не было бы и меня. Болен? Вздор. Весь я из этой болезни и состою. Тогда это уже не болезнь. А просто то, чем я являюсь. А болезнь — повторяющиеся в голове слова Кайто. Я мял их как оригами, чтобы засунуть в дальние полки разума. Так было легче. Не хотел разбираться с услышанным. Руи сказал, что меня любит. Вот и всё, что мне нужно было знать. Руи опустил голову на моё плечо. Только я, он и море. Мы наблюдали за рассветом. Рассвет наблюдал за нами. Тем же днём мы сидели на кухне, ведя непринужденную беседу. — Ты не слушаешь, — Руи постучал ручкой по столу, привлекая внимание. Я сидел напротив, сложив руки на столе и положив на них голову. Смотрел, как подрагивают его губы, пока он тихо объясняет мне тему по математике, смотрел на его волосы, линии скул, глаза. — Извини, — мотнул головой, и снова постарался сосредоточиться на математике. Но это было, мягко говоря, тяжело. Он сидел здесь, передо мной, любимый и настоящий. Протяни руку — дотронешься. А казалось, мы так далеко друг от друга. Это чувство поглащало меня, никак не хотело отпускать. Всему виной Кайто. Я его ненавидел. За то, что пришёл, и устроил бурю в нашем океане спокойствия. За то, что сжёг деревянный храм, зарисовал иконы балончиком с краской, забрал ритуальные свечи и переплавил. А горячий воск всё продолжал капать на меня каждый раз, стоило взглянуть в глаза Руи. — Руи, — тихонько позвал я, перебивая важный рассказ об уравнениях. — А? — Ты же никогда не бросишь меня? Мой голос звучал чужим: очень уставшим и смирившимся. Руи удивленно распахнул глаза, приподнял брови. — Это… Что за вопрос такой? Я метнул взгляд в сторону. Ну и почему тяжело сразу дать ответ? Я спрашиваю что-то тяжелое? Тяжелее уравнений? — Цукаса, — его ладонь накрыла мою. Тёплый взгляд ярких глаз одарил нежностью. — Тебя всё ещё беспокоит вчерашнее? Я не ответил. — Не брошу, — вкрадчиво произнёс Руи. — Я тебя не брошу. Я легонько приподнял уголки губ: он не сказал «никогда». Жизнь всегда становится лучше с приходом весны. Под пение птиц, и с ощущением тёплых солнечных лучей на лице, дышать легче. Особенно, когда вдыхаешь запах цветов. Я любил цветы. Они напоминали мне об августе — месяце, когда мы с Руи встретились. О месяце, когда с бесконечной черной полосы я смог выйти на белую тропинку, залитую светом. Туда меня вывел Руи. Мы игнорировали лёгкое покалывание в груди, связанное с приближением конца учебного года, и, соответственно, рабочего контракта Руи. Игнорировали незнакомую тоску, тайком заглядывающую в окна нашего дома, смотрящую из-за стен в коридоре пару мгновений, и куда-то вновь прячущуюся. В теплый день после занятий, пришли на поляну. Там росло много одуванчиков. Желтые, яркие, они напоминали своим цветом глаза Руи. Пока он, подставив лицо солнцу, сидел на расстеленом пледе, я пытался сплести ему венок, но ничего не получалось. С тихим смешком он открыл глаза, щурясь от солнца, подманил меня к себе. Я сел перед ним, держа в руках много-много сорванных длинных одуванчиков. Руи аккуратными ловкими движениями стал их переплетать. Я наблюдал за спокойным лицо, аккуратными пальцами, какой-то редкой в людях изящностью, что перманентным следом была на Руи, и не мог поверить, что этот человек реален. Задумался. Наверное, всё-таки это сон. Не может ведь он сидеть такой красивый, не может закатное солнце падать на его волосы так. Не может мне быть так хорошо и так тревожно одновременно. Руи надел венок на мою голову. Я глупо захлопал глазами, покраснел. — Выглядишь как принц, — спокойно, честно произнес он. — Принц? — Самый настоящий принц. — А ты кто? — Ваш верный слуга, — расслабленно усмехнулся Руи. — Тогда у принца есть приказ… — буркнул я. Руи с улыбкой вопросительно посмотрел на меня. — Поцелуйте меня, господин верный слуга… Руи посмеялся. Взял моё лицо в ладони и, приблизившись, поцеловал. Я прикрыл глаза. Не было никаких закатов и рассветов. Это же все одно солнце. Оно наблюдало за нами по утрам, оно же и провожало спать. Солнце в том городке до сих пор кажется мне каким-то особенным. И море. Будто оно видело нашу с Руи историю. Будто чувствовало её, и переживало, буйными волнами пугая рыбачащих на лодках. Мой выпускной назначили на конец мая. После этой даты, выпускники должны были сдать экзамены, и затем, по канонам маленьких городов, разъехаться. Судорожно вбирая воздух, одноклассники тараторили о вариантах вузов, суетливо листали конспекты, готовясь к экзаменам, пытались насладиться последними неделями вместе. Вообщем, типичная для выпускного класса суета. Мои же мысли были заняты другим. Где мы с Руи будем жить после переезда в Токио? Нужно найти квартиру в аренду. И такую, чтобы хозяева были не против домашних животных — Йоко же тут не останется. Руи устроится репетитором, а я могу выйти на подработку и трудиться после пар. Конечно, сначала было бы славно вообще поступить, потом уже планировать, но Руи сказал, что я абсолютно готов к вступительным экзаменам. А, значит, одной ногой в вузе. Специальность «Актёрское мастерство» напрягало своим театральным экзаменом: я давно не выступал. Смогу ли хорошо себя показать? Руи тогда поцеловал меня в щёку и сказал «Такого милого ребёнка не могут не принять». Я надулся. «Сколько можно называть меня ребёнком?» Деревья стремительно покрывались листвой. Она шумела от ветра, прятала в тени в особо жаркие дни. Море становилось теплее. Разувшись, я зашёл в воду, и, стоя там по колено, долго смотрел на линию горизонта в далеке. Я прощался с этим местом. Скоро я должен был уехать, а когда вернусь? Никогда. В этом городке я не оставлял ни одного важного человека — Руи ведь должен был уехать со мной. Здесь я только оставлял воспоминания. Запоминал это море, берег, улочки, школу и бескрайние поля, вновь покрывшиеся травой после зимования. Босиком блуждая по песку, я тогда спросил Руи: — Ты будешь скучать по этому месту? — Мы же пока не уезжаем. Ещё рано скучать. — Значит, не будешь? — Буду, конечно. — А по чём больше всего? Он задумался. «По тебе», — так, думаю, он хотел сказать в тот день. Но не сказал. И правильно сделал. — По природе. Красиво здесь. — Красиво, — беззаботно согласился я.