Ему я тебя не отдам...

— Игла... — Ммм? — монолитовец чуть вздрогнул не оборачиваясь и замирая. — Помочь?.. Может и не стоило вмешиваться, но Крот видел и понимал — Игле до сих пор было больно шевелить искалеченными в карцере «Долга» пальцами. Он всё старался делать сам, стискивал зубы, бледнел, но не позволял ни звуком сдать своё состояние. Не хотел быть обузой?.. итак наверное думал, что многим обязан и стеснялся — а может боялся... — просить о помощи? Молчаливый его тихий монолитчик... Вот только смотреть на это свободовцу было больно. Но и навязывать Игле ни себя, ни свою помощь он не хотел... Тому и без того хватило жить по чужой воле и теперь Крот терпеливо учил монолитовца быть личностью полноправно, иметь своё мнение и — главное! — право выбора. Вот и сейчас... Так тянуло перехватить руки за перебинтованные запястья, остановить, сделать всё самому... Но Крот лишь аккуратно приобнял ладонями своего монолитчика за плечи и почти невесомо коснулся губами обнаженной кожи. И замер сам от накатившего вдруг желания... Так захотелось его — Иглу — родного, любимого, послушного. Прямо здесь и сейчас. Нельзя... Нельзя вот так. «Нельзя...» — мысленно скрипнул зубами свободовец. Но непослушные ладони всё же скользнули вниз вдоль спины, огладив застывшего Иглу. Предельно ласково, мягко и нежно, едва ощутимо... Крот помнил их первый раз, тогда он фактически изнасиловал ослабевшего измученного монолитчика, пусть тот и не пытался противиться, но... Но это всё равно было насилие. Обладать ТАК Иглой он не хотел... Только по согласию, только принимая и отдавая. Крот уже знал о том, чем порой оборачивались визиты Старших Братьев к их ученикам и адептам в этом их чертовом «Монолите». Игла сам одной из ночей рассказал... Крота, читавшего длинную, исполненную тоскливой обреченности, исповедь, едва не трясло от злости, а Игла пустым больным взглядом смотрел в стену перед собой. И тогда свободовец поклялся, что ни при каких обстоятельствах не заставит своего монолитчика ломать себя снова, отдаваясь другим вопреки всему. Никогда... Чуть сжав поясницу, Крот легонько поцеловал Иглу в плечо и улыбнулся отстраняясь. Если монолитовец вдруг когда-нибудь захочет переспать с ним, это будет его право выбора. И он, свободовец Крот, будет терпеливо ждать этого дня. Вот только... ...Игла вдруг тихо прерывисто выдохнул, развернулся вскидываясь весь — обнял, вжался. Глаза в глаза. Тихий, смущённый, но всем своим существом льнущий сейчас в безмолвном — «возьми, если хочешь». И напряжённый как струна. Будто удара ожидающий в ответ, не ласки... И стоило бы отказать, удержаться, но как?! Когда чёртов монолитовец был таким послушным и податливым?! Таким безотказным и словно всем видом говорящим: «Бери, я твоя собственность...». Крот застонал не в силах устоять... Не мог. И не смог бы. Никак. Но точно знал — на этот раз всё будет иначе. А ещё Крот помнил. Чётко помнил те строки из КПК. Строки авторства его Иглы... То, что монолитчик попытался донести в исповеди своей больной и тоскливой... «...Одно из проявлений беспрекословного подчинения. Я рассказывал тебе. Ритуал. Старшие этим постоянно закрепляли...» — пальцы монолитовца дрогнули, — «...волю Монолита и свою власть над Младшими Братьями. Мне это необходимо. Даже если страшно или плохо. Или больно. Принадлежать...» — Игла, господи... Ты такой... ч-черт, я сам... Хорошо? На этот раз не было приказа раздеваться... Свободовец действительно всё сделал сам. Помог аккуратно снять остатки одежды, разделся сам, увлек на матрасы, мягко уложил на живот... Не стал брать, как бы ни зудело сейчас, как бы ни хотелось... как тогда. Нельзя. Вместо этого Крот медленно и плавно провел ладонями от плеч к бёдрам, огладил их, вернулся наверх и снова, и снова... Он не позволил себе ни капли грубости, ни мгновения напора. Гладил и сжимал ладонями напряжённую застывшую спину, ласково очерчивал огрубевшими подушечками пальцев каждый шрам, склонялся то невесомо целуя выступающие позвонки, то слабо совсем прикусывая плечи. И терпеливо ждал... Ждал, когда Игла под его руками наконец-то расслабится, распластается мерно выдыхая и утыкаясь лицом в руку. Такой послушный, смирный... Мало. Медленно переведя дыхание свободовец переместился чуть ниже, неторопливо разминая чужие бедра, то сжимая их пальцами — по прежнему мягко и ненавязчиво — то оглаживая и растирая. Он не спешил... Заласкивал терпеливо, готовый ждать столько сколько потребуется. И монолитчик сдался... Застонал тихонечко совсем, еле заметно изогнулся под руками... Рано. Нельзя, чтобы больно... Нельзя — ему! — причинять боль, его можно только любить. Только если попросит, только если сам захочет... Только так. Вот только смазки не было, а на сухую... Это Игла проходил и в его «Монолите», и у «Долга», и... с ним на блокпосту. И это было болью. Крот тихо фыркнул и внезапно сделал то, о чем никогда бы ранее и не подумал... А если кто сказал — избил бы до кровавых соплей. Но... С Иглой можно. Ему не будет больно... Осторожно мягко раздвинул бедра, склонился почти ложась и медленно лизнул, оставляя влажный след слюны. Монолитовец вздрогнул, дернулся и снова застыл. Напряжённый, шокированный, почти испуганный... Его и без того не больно то готовили эти его Старшие Братья, а уж так... Пробило благодарностью и тихим своеобразным счастьем. О нём заботились. О нём заботился Крот. А Крот неспешно медитативно разминал бедра Иглы. Отвлекся вдруг, облизнул собственный палец и медленно ввел его в тут же рефлекторно сжавшегося Иглу. Совсем немного... Погладил подушечкой пальца тонкие стенки изнутри, вынул... Ввёл снова — чуть глубже, чуть резче. Скользнул всем телом вплотную, притерся небритой щекой к плечу, прикусил ласково, медленно вводя палец до конца... Снова вынул, потянув монолитовца за талию, мягко заставляя встать на четвереньки. Не спешил, не торопил и был настолько терпелив, насколько вряд ли когда-то был хоть кто-то с этим чёртовым фанатиком. Только так, только приласкав и хоть как-то подготовив... Чтобы не в боль, а в принятие. Невесомо дотронувшись губами до загривка покорно принявшего нужную позу Иглы, свободовец облизнулся, а свободная ладонь вместо бедра обхватила член монолитчика и тот еле слышно застонал, подавшись в руку. Возбудился, черт, возбудился... По настоящему. Крот тихо рыкнул, облизнул теперь два пальца и ввел в мелко подрагивающего Иглу. Медленно, плавно чуть развел их внутри — аккуратно растягивая мышцы и не прекращая ласкать слегка привставший член — подвигал вперёд и назад всё также медленно. Господи, как же хотелось вставить! До зуда, до каменеющего собственного члена. Но Крот не смел. Он приручал своего Иглу, приласкивал, неторопливо растягивал его готовя под себя, чтобы избавить от лишних болезненных ощущений. И теперь совершенно точно знал, что он — такой! — первый у монолитовца... Постанывающего сейчас, тихо всхлипывающего и неосознанно подающегося то в руку, то на пальцы. Совсем потерявшегося в непривычных этих ощущениях, явно желавшего больше, дальше, но... Боящегося? Боящегося, да... Неторопливо выцеловав спину по позвонкам от слегка прогнувшейся поясницы до шеи, Крот легонько прикусил ухо Иглы и тихо зашептал не прекращая ни ласкать его член, ни плавно двигать и разводить обильно смоченными слюной пальцами. — Тихо, мой хороший... Не бойся... Я не обижу. Я — не они, монолитчик. Расслабься, дыши... Всё будет в кайф, я обещаю... Я не сделаю больно, слышишь? Ты — мой монолитчик. А если захочешь, я в любой момент остановлюсь... Помни, ты волен и у тебя всегда будет выбор. Игла судорожно облизнул пересохшие губы, застонал чуть громче — добрались видимо пальцы Крота куда нужно — почти вскрикнул от неожиданного острого кайфа и быстро кивнул. Просил бы наверное сейчас, если бы мог, но получилось лишь промычать умоляюще что-то невнятное... Свободовец услышал. Понял. Убрал пальцы, сплюнул постаравшись смазать слюной колом стоящий член и медленно ввел внутрь головку, замирая. Помедлил, качнул бедрами — плавно, неторопливо, осторожно — входя чуть глубже под болезненный всхлип Иглы, замирая снова, давая монолитчику время привыкнуть. Вцеловался в плечо, продолжая неспешно ласкать ладонью член Иглы, словно бы дразня и играясь. Ждал... Разрешения... И Игла дал его. Дернулся, внезапно рывком насаживаясь на член свободовца, вскрикнул в голос от резкой боли и тут же застонал ощущая болезненное удовольствие от осознания — им владеют, его взяли. Ему это было нужно... Необходимо. Почти как воздух. Именно так. Привычно. А боль... Её же можно перетерпеть, да? Но Крот не позволил... так. С силой придержал за бедра обеими ладонями, подался назад — почти до конца, почти выходя — зашептал что-то успокаивающее над ухом. Он обещал не причинять лишней боли и не собирался давать Игле возможности опять калечить себя. Даже если тот только так воспринимал обладание собой и сейчас растерянно всхлипывал вздрагивая от болезненного и резкого проникновения и не понимая почему Крот... отказывает? — Не надо так, монолитчик... Так тебе будет слишком больно. Не надо... Я всё сделаю как нужно. Слышишь? Я возьму тебя, но не так... Не делай себе больно, просто доверься мне. Я хочу тебя как никогда и никого, но не буду брать через такую боль. Доверься, мой Игла... Монолитовец дрожал и тихо всхлипывал... Он действительно не принимал до конца то осознание, что можно иначе... Привык принадлежать бессловесно, принимать обладание собой с болью, на подсознании это впечаталось. Крот целовал, гладил, ласкал, объяснял, шептал... но Игла всё равно ожидал лишь того, что его вот-вот просто и привычно возьмут одним резким движением. Но чёртов свободовец не спешил... Взялся снова за опавший от вспышки боли член, склонился, чуть прикусив за плечо, приласкал размеренно, но властно сжимая чужую плоть в кулаке. Монолитовец вздрогнул вдруг, осознавая одну простую вещь... Крот не отказывается обладать им. Он уже обладает! Его власть не в том, чтобы просто силой сделать своим, а — заставить понять, что можно иначе. Он ведь по сути уже в нём... Вот ведь он Крот... В нём! Покачивает плавно и неспешно бедрами, по миллиметру вдвигаясь в тесноту, тщательно добавляет влажными пальцами слюну, чтобы было настолько легче, насколько это для них и здесь возможно. Медленно, так медленно... Мучительно, сука, медленно! Ему же, Игле, уже почти не больно... Ласкающая ладонь на его, Иглы, члене властная и умелая, выбивает остатки боли, хриплый ласковый шепот над ухом заглушает больные неправильные мысли... И Крот одним плавным движением уже весь целиком входит и то остро-кайфное расцветает внутри незнакомым цветком наслаждения-без-боли от всего лишь каких-то пары движений бедрами... И, кажется, он, монолитовец Игла, вскрикивает в голос, вскидывается — так по блядски! — выгибается весь в немой мольбе. Ещё, пожалуйста, ещё... Стонет неразборчиво, просит и снова кричит, запрокидывая голову, когда свободовец внезапно выходит из него и рывком вновь вставляет каменный горячий член — на этот раз точно до упора — замирая в Игле на несколько томительных мгновений. А сил дрожащего всем телом Иглы уже не хватает, подкашиваются ноги, немеют руки... И Крот — чертовски внимательный Крот! — мягко давит ладонью меж выступающих лопаток позволяя опуститься грудью на матрасы, полулечь, чтобы было удобней и не ныли запястья ослабших рук. Подтягивает за бедра на себя, оглаживает ладонями сведенную судорогами спину и начинает вколачиваться — с силой, мощно, до влажных шлепков, вбиваясь в жаркую пульсирующую тесноту внутри, взрывая там внутри то остро-кайфное снова и снова. И властно обхватывает пальцами стоящий изнемогающий член — его Иглы — надрачивая его, грубоватыми подушечками приласкивая головку. Игла всхлипывает умоляюще, беспомощно мотает головой туда-сюда, задыхается и кричит... Кричит не в силах, да и не желая, сдерживаться... Кричит, ощущая всем своим существом твердую плоть в себе... Кричит срываясь в отчаянный протяжный стон и кончает в чужую ладонь, почти теряя сознание... На излёте ощущая как хрипло судорожно вжимается в него Крот, изливаясь внутрь... И тут же — такой невозможно предупредительный — ловит ослабевшее дрожащее тело его Иглы в руки. Чтобы удержать... Потому что всё... Колени разъезжаются и всё как в невесомости, и нет сил больше ни на что... И как стонать, как дышать забыл... Потому что вот так вот — почти без боли, а та что есть та допустима и в кайф! — впервые. Потому что он, Крот, такой вот — властный и сильный, нежный и заботливый — у него первый. Потому что его — монолитовца Иглу — сейчас не трахали, используя как бессловесный кусок мяса, как тело для ритуала, а любили. Им обладали, но иначе — с уважением, с вниманием. Над ним имели власть, но его берегли... Берегли так, как не берег его этот чертов Монолит, которому Игла служил. А ещё он был волен. И сейчас ему было так хорошо, как никогда раньше... И неважно что сил нет. Он ведь не один, да?.. Не один... Его бережно укладывают на спину, обнимая и прижимая к себе. Шепчут что-то ласковое и обеспокоенное. А он, зажмурившись, плачет и смеётся. Сломавшийся монолитовец. Бракованный монолитовец. Нечто внутри — в его голове — изломалось, испортилось, вывернулось с концами. И это исковерканное нечто заставляет сейчас тихо подвывать и — что в больной голове, что сломалось? — смеяться истерично и негромко. Его обнимают и держат. Просто так! Не требуя ничего... А в больной пустой голове сломанное нечто пульсирует тоскливым — «Так бывает?!», «Это не со мной...», «Монолит...». Он не слышит, но Игла же итак отрекся?.. Пробивает резкой болью — где-то под ребрами и по запястьям. И кайфным невозможным счастьем — обнимают, целуют, берегут. Хочется вплавиться, вжаться, под кожу просочиться... Чтобы только с Кротом, чтобы спрятаться от всего — Монолита, братьев, Зоны... себя жалкого и больного. Давно поджили следы пыток от «Долга», разве что больно ноют изувеченные запястья — Крот, говорит, пройдет со временем. Да только внутри головы — в гулкой пустоте, что раньше занимал Его Голос — царапается и рвёт мысли искалеченное остро-жуткое нечто. Пытает хуже ножей и плетей, раздирает сознание, жрёт его изнутри, итак пустого и больного... Так вот почему переставшие слышать Зов обычно так быстро сходят с ума... А плененные его братья, не пытаясь вымолить пощады, разбивают головы об стены... А он? Он пытался там в застенках черно-красных расплескать себя о стену карцера, но палачи спутали проволокой, связали, подвесили цепью на крюк. Он бы язык откусил, но и без того отрезали, да тут же прижгли углём, чтобы кровью не истёк. Он вены зубами бы рвал, да не повиновалось истерзанное пытками тело. А потом... А потом был Крот и его негромкое «я тебе помогу чем смогу», его защищающие руки, его заботливый голос... И страшное мучительное внутри утихло. Но не исчезло. Впилось наживую, порой штормом врываясь и начиная в ошмётки раздирать и без того исковерканное сознание. Пытка... Опять... За что сейчас, Монолит?!. Пожалуйста, не надо!.. Хватит!.. ХВАТИТ!