Fractures on a marble body

      Шарль с трудом разлепляет глаза, прикладывая какие-то нечеловеческие усилия. Собственная голова кажется неподъемным камнем, в ушах противно гудит, а виски пульсируют неприятной, едва ощутимой болью. Состояние, как на утро после очень долгой и качественной тусовки. Вокруг кромешная темнота, и он активно моргает, чтобы хоть немного к ней привыкнуть. Шея за ночь явно затекла в неудобном положении, и Шарлю требуется всего несколько минут, чтобы прийти в себя и вспомнить, как и где вчера засыпал.              Он все еще лежит у Макса на коленях, будто тот вообще не двигался. В отличие от него самого, потому что Шарль за все время успел как минимум перевернуться набок. Он теперь утыкается носом Максу в живот, а чужая рука все еще запутана в волосах и легко касается головы.              Упс. Неловко вышло. Хотя у него сейчас такое паршивое состояние, что думать об этом нет ни сил, ни желания.              Шарль ловит себя на мысли, что почему-то дышит через рот, и дается это подозрительно тяжело. Нет, если он лицом приклеился к максовой футболке, то все логично. Шарль старается максимально тихо и осторожно отодвинуться назад и пытается вдохнуть полной грудью, но уже по-человечески — носом. Однако что-то идет не по плану, и вместо вдоха он громко хлюпает, чувствуя характерный мерзкий, солоноватый привкус на задней стенке неба, и тут же зажимает нос рукой.              Это реально кошмар, какое-то проклятье. Будто судьба подводит его совершенно наглым образом, благодаря чему абсолютно что-то вечно идет не так. Неужели он просто не может не опозориться перед Максом хотя бы раз? Насморк, возникший неизвестно откуда — точно не то, о чем он мечтал. Настоящая подлость, к тому же такая гадкая. Все сразу встает на свои места: и тяжесть в голове, и легкая ломка во всем теле, и тяжелое дыхание. Ну, он же не настолько комнатный, чтобы простыть за несколько минут под моросящим дождем? Шарль вообще-то в свой иммунитет верил, он его кондиционерами закалял много лет не для таких подстав.              Шарль предпринимает попытку сесть, не издавая ни единого звука, чтобы не привлекать к себе внимание. Он между делом рассматривает спящего Макса, кажущегося невероятно спокойным и безмятежным, и очень красивым с расслабленными мышцами лица, сомкнутыми векам и подрагивающими губами. Шарлю кажется, что в полной тишине он даже слышит, как Макс тихо и размеренно дышит.              Однако это последнее, о чем он успевает подумать, прежде чем слегка подвинуть ногу и понять, что диван в том месте уже закончился. А потом со сказанным шепотом «ой» машинально схватить Макса за бедро для страховки.              Они оба в момент дергаются, Шарль отнимает руку, как ошпаренную, а Макс резко просыпается и несколько мгновений крутит головой в разные стороны в попытках сориентироваться.              — Прости, —Шарль судорожно извиняется и вскидывает руки в примирительном жесте. И снова хлюпает носом, забыв, что дышать надо было ртом.              — Что случилось? — Макс сонно спрашивает хриплым ото сна голосом и прочищает горло.              — Я случайно, — Шарль опять зажимает нос, чтобы еще больше не позориться, из-за этого слова начинают звучать странно и искаженно. Макс чуть двигается в перед, и приходится срочно придумать оправдание. Но тот всего-навсего щелкает кнопкой торшера, от чего глаза пару секунд слепит внезапный источник света.              — Ты себя плохо чувствуешь? — Макс участливо интересуется и смотрит с неприкрытым волнением. — Насморк?              Шарль думает, что ладно, он уже и так опустился ниже некуда, так что пора признать свою человечность и обычность. В глазах Макса он давно сто процентов не ангел, пора смириться с тем, что идеализированный образ и так разрушен, и он, в принципе, может, ну там, болеть или что-то такое.              — Нос почему-то потек, хотел высморкаться, — Шарль продолжает говорить скрипящим голосом и прятать половину лица за ладонью. Мысленно он уже готов услышать типичную реакцию вроде: «гадость», «мерзость» и уничижительное «господи», припудренное напускным сочувствием и очевидным отвращением.              — Господи, — отлично, начали сразу с последнего пункта, — Шарли, — вот и напускное сочувствие подъехало, — извини, — Шарль на это вопросительно приподнимает бровь, — у меня же кошки.              —Чего? — у Шарля выражение лица сразу меняется на удивленное. Во-первых, ему непонятно, как в его насморке виноваты максовы кошки. Во-вторых, он про них напрочь забыл, столько раз разглядывал на фото, а тут даже не заметил. Они ведь точно дали бы о себе знать хоть как-то. Банально вышли бы посмотреть на незнакомого человека. — Причем тут кошки? И вообще, подожди. У тебя же реально кошки! Где они? Я мечтал с ними познакомиться, — Шарль неосознанно начал сыпать вопросами.              — Я запер их на балконе, чтобы не мешали. И не подумал, что, если у тебя аллергия, шерсти в квартире будет достаточно, — у Макса в глазах абсолютная паника.              У Шарля насчет всей этой ситуации эмоции смешанные. Безусловно, его забавляет и умиляет, что Макс запер своих пушистых сожителей на балконе, чтобы те им не мешали. Это льстит. Это еще, возможно, значит, что Макс на что-то рассчитывал — на что-то, что лишним глазам видеть не положено. Это, вроде бы, тоже льстит, но не так сильно. С другой стороны, Шарль сейчас на грани истерики, потому как раньше ему, что достаточно странно, не доводилось приходить в гости к кому-то, кто держит кошек. И если теперь окажется, что у него аллергия, то выйдет дико глупо. Действительно, в двадцать с лишним лет узнать, что ты не переносишь каких-то животных, звучит, совсем не как приятный сюрприз. Да и вообще, сможет ли он теперь рассчитывать хотя бы на секс с Максом, если не сможет находиться у того дома?              — Не переживай, я сам только что об этом узнал, — Шарль думает, что Макса надо успокоить, чтоб тот сильно не нервничал и не ощущал себя виноватым, поэтому на секунду убирает руку от лица, коротко улыбается и снова зажимает нос, а то слишком стремно, что оттуда потечет.              Макс не выглядит успокоившимся и смотрит на циферблат наручных часов:              — Тебя надо отвезти в больницу, это не шутки.              — Нет, мне просто надо домой, — Шарль выпаливает быстрее, чем успевает подумать о том, что выглядит это крайне подозрительно. Макс недоверчиво выгибает бровь и смотрит так, будто Шарль малолетний придурок. Шарлю не кажется, что он звучит, как малолетний придурок. Скорее, как если бы он что-то скрывал. Или это у него уже крыша едет. — У меня… Аллергия на пыльцу некоторых цветов, поэтому дома есть всякие лекарства, — Шарль врет. И почти уверен, что вышло крайне неубедительно. Нет у него ни на что аллергии, и лекарств тоже нет, но в больницу он ни за что не поедет. Ничего страшного, само как-нибудь пройдет. Он так все «лечит», и до сих пор всегда работало.              — Ты уверен? Выглядишь совсем неважно, — Макс ведется на его незамысловатую ложь.              — Уверен, — Шарль огрызается. Не нужны ему сожаления, сочувствие и тем более напоминания о том, что выглядит он сейчас очень хреново. — Я вызову себе такси, спасибо.              Шарль встает и оборачивается на секунду, о чем тут же жалеет. Макс кажется совершенно растерянным и слишком виноватым. Еще бы, Макс ведь просто пытался быть милым, пытался помочь, а он все время давал право думать, что это взаимно.              Макс провожает его до выхода из дома, сникший, с щемяще печальным и грустным взглядом. Еще несколько раз уточняет, точно ли все будет нормально, точно ли он сам доберется до дома. У Шарля от этого вида на душе скребутся кошки — иронично — но он уже для себя решил быть гордым и самодостаточным. А если Шарль что-то там для себя решил, то ни при каких условиях не передумает. Хотя за всю жизнь такая позиция еще никогда на руку ему не играла.              В такси Шарль старается абстрагироваться и отгоняет мысли, как рой надоедливый мошек. К счастью, ехать ему недолго, так что пара минут от силы, и он с чистой совестью запрется в своей квартире. Спрячется и сможет предаться самоугнетению, пока никто не видит. Так привычнее, так безопаснее, так никто не заметит его слабости.              Открыв дверь, Шарль практически падает в прихожую, не в состоянии держаться на ногах. Электронные часы на полочке, специально поставленные, чтобы перед выходом смотреть, насколько он опаздывает, показывают три с небольшим после полуночи.              Шарль даже не может определиться от чего ему сейчас хуже: от того, как он обошелся с Максом; от того, как он перед Максом в очередной раз облажался; или от плохого самочувствия. Он почему-то почти уверен, что Макс считает себя виноватым в случившемся. Уже как минимум от этого паршиво. Все-таки тот ничем не заслужил его нервных выпадов. Шарль, наверное, впервые в жизни начинает понимать, что что-то явно делает неправильно, что, может быть, у него есть какие-то проблемы, что, возможно, пришло время что-то менять. Шарль хочет верить, что так сказывается болезненное состояние, и он просто бредит. Осознавать свои ошибки слишком сложно и слишком неприятно. Еще сложнее, когда тебя внезапно осеняет, что все твои принципы лишены здравого смысла. Этого он принять не готов.              И, гадство, он чувствует себя таким глупым и наивным, еще недальновидным и слепым. Стоило включить мозги хоть чуть-чуть. Стоило хоть минуту подумать головой, а не головкой. Тогда он понял бы, что подпускает другого человека к себе вплотную и выворачивается перед ним почти наизнанку — вот, пожалуйста, рассматривай, можешь даже потрогать, можешь даже ударить, я ведь веду себя, как доверчивый щенок. Если бы до Шарля это дошло раньше, скорее всего сейчас не было бы так плохо.              Что ж, не в первый раз. Он уже с таким знаком, как-нибудь справится, как-нибудь выкрутится. Как именно — он не знает, но однажды это точно пройдет, главное так больше не ошибаться.              Нет, Макс ему нравится. Правда нравится. Шарль уже убедился, и отрицать было бы абсолютно бессмысленно. Но была проблема, а точнее сосредоточение множества сложностей, и все они заключались в нем самом. Начиная с того, что он Максу нравиться не мог в любом случае. Если бы нравился, тот бы уже что-нибудь предпринял или хотя бы попытался, как все остальные это делали. К тому же, Шарль даже в кошмарном сне не мог представить отношения с собой — его бы стошнило — он для этого не создан, он для такого не подходит. Отношения должны быть здоровыми, нужно не только брать, но и отдавать, нужно не только быть любимым, но и любить в ответ, а Шарль не уверен, что справится, слишком велик страх ответственности.              В конце концов, даже если что-то и получится, Шарль слишком нечестен сам с собой. Вся его жизнь — это сплошной калейдоскоп пороков и грехов, за что в аду он обязательно окажется на девятом круге. Вся его жизнь — это поцелуи с условием не прикасаться и секс с условием не целоваться. Вся его жизнь — это чередование яркого, безжалостно слепящего монакского солнца и неоновой подсветки. Есть стандартный вопрос, который обычно задают при знакомстве: «Чем ты зарабатываешь на жизнь?». Шарль ненавидит, когда ему задают этот вопрос. Ему ведь правда нравится. Нравится вертеться перед камерой и нравится нравиться. Но всегда неизменно становится стыдно. Как можно строить отношения с гребанным эскортником, он не понимает. Сам бы ни за что не стал, поэтому, чтобы не звучать лицемерно, уверен, что никто другой тоже не захотел бы. Это мерзко, это низко. Это буквально золотой билет на экспресс с названием «Проблемы», который неизбежно тормозит на станциях: ссоры, ревность, измена — а потом доходит до конечного пункта «разрыв», опережая график. Шарль к такому не готов, как и кто-либо еще.              Шарль был явно списанным товаром в купидоновом бюро. Он самовольно упал слишком низко, и для отношений буквально не предназначен. Слишком порочен, слишком грязен для чего-то настолько возвышенного. Его не смогут искренне полюбить. Он не сможет искренне полюбить. Задачка простая, как дважды два. Точнее, он-то, вероятно, и способен полюбить, только Шарль понятия не имеет, как эту любовь показывать. Он не умеет выражать свои чувства словами, не умеет демонстрировать их действиями, разве что совсем примитивными — сексуальными. Шарль, возможно, и хотел бы, но ему не знакомо вот это книжное «принести кофе в постель и получить благодарный поцелуй в щеку». Он, наверное, сломался, но в голове лишь четкая установка, что принести в постель он может только себя. Слишком уж искаженное восприятие. Одним словом — он бракованная вещь со слишком заметным, очевидным дефектом, неподлежащая ремонту.              Но на задворках сознания все-таки теплится слабая мысль, что «ну есть же люди, которые любят подбирать хлам, пытаются с ним что-то там сделать, как-то использовать». Шарлю неприятно думать, что Макс «подбирает хлам», тому такое определение ни капли не подходит. Он не хочет видеть Макса таким. Не хочет вынуждать того «подбирать хлам». Однако еще больше неприятно думать, что его планируют «как-то использовать».              И везде только если, если, если… Слишком много если.              Шарля почти уже тошнит. И он привычно запирает на замок этот коридор сознания с бесконечным потоком самоуничижительных размышлений, в который раз соглашаясь с тем фактом, что он просто очень жалок.              И только сейчас до него внезапно доходит, что тошнит его на самом деле, и это оказывается не знакомое наваждение, а ухудшившееся физическое состояние.              Шарль подрывается с пола — он не помнит, как потянулся снять кроссовки, а потом так и остался сидеть — и, зажимая рот ладонью, еле-еле успевает добежать до туалета, прежде чем согнуться в болезненном, крутящем спазме. Шарль опускается на колени — эдакий телепорт с одной кафельной плитки на другую — склоняется над унитазом, пока его выворачивает, и это не столько противно, сколько больно. Пазлом в голове складывается, что весь день он только пил и пил, и пил, а потом еще опять пил и вообще ничего не ел. А когда из тебя, стягивая узлом все внутренние органы, выходит желчь с мерзким привкусом выпитого алкоголя, последнее, о чем получается думать, это то, насколько противно ты выглядишь.              Шарль готов забрать назад все слова про душевные страдания, потому что от нервов его рвало последний раз очень давно. А чтобы вот так вот, неясно от чего — он не вспомнит, даже если очень постарается. Его организм даже на перебор с выпивкой так не реагировал тысячу лет.              Шарля немного отпускает, но теперь невыносимо трясет, от чего он даже не пытается встать, а просто облокачивается спиной на холодную жесткую стену и запрокидывает голову. В целом, тратить силы на то, чтобы дойти до кровати будет расточительством, поскольку в любой момент может стошнить снова. Пальцы не слушаются и ходят ходуном, но Шарль все равно достает телефон из кармана — тот не был в руках поразительно давно.              С того момента, как он пришел домой прошло чуть больше двух часов. Еще два часа назад Макс прислал сообщение с вопросами: все ли хорошо, и доехал ли он до дома. Шарль плавно прикрывает глаза. Ему не понятно, как на это реагировать, потому что не известно, с какой целью Макс пишет. Скорее всего тот просто вежлив и отыгрывает роль воспитанного человека. Однако Шарлю сейчас все равно приятно от любого проявления заботы, даже если она неискренняя. Все-таки, к хорошему быстро привыкаешь. И Шарль заодно убеждается, что определенно не хочет, чтобы Макс винил себя за то, что случилось. Уж кто, если не он, знает, как это чувство царапает все изнутри. Он только из-за этого страшно неприятного ощущения переметнулся на другую сторону — Шарль во всем винит других, так проще.       

Короче, это не аллергия.

      Он слабо улыбается краешками губ. Ему кажется, что звучит забавно. В любом случае Макс наверняка уже спит, утром посмотрит и, может быть, расслабится. Но это, разумеется, только если тот по-настоящему за него волновался.        VER_CHArity Шарли, что случилось?              Что ж, Шарль не планировал, что ему ответят. И тем более не думал, что в таком случае стоит написать. Может быть, первая мысль о том, что он заболел, была правильной. Хотя ему еще не встречалось комбо из шмыганья носом и тошноты одновременно, так что каких-либо идей не было. Совершенно случайный набор симптомов, по мнению Шарля. И, вот, как такое объяснить себе или кому-нибудь другому, он себе не представляет. Ну, он может пойти померить температуру, общее состояние достаточно хреновое, чтобы быть уверенным в том, что она окажется выше нормы. Но он тут часа два загонялся, а на стрессе всякое бывает.              Приложив все последние усилия, Шарль все-таки встал и на норовящих согнуться пополам ногах дотащился до кухни. Мать в детстве учила его пользоваться градусником по-американски, что сначала казалось более чем нормальным ровно до момента, когда Шарль впервые оказался в больнице и познал суть бытия в десять лет. Нет, он не по этой причине не любит больницы и всячески их избегает, то просто случай, кажущийся отдаленно веселым с колокольни прожитых лет. Шарль, в целом, редко болел, но была своя особенная атмосфера в том, чтобы сидеть на стуле, задрав одну ногу и обхватив коленку, пока тело бьет слабый озноб, а в открытое окно задувает свежий воздух, еще не согретый лучами рассветного солнца. Только ты, зажатый между губами ртутный термометр и кристаллическая тишина.              Температура ожидаемо была и значилась даже выше, чем он предполагал. Не то чтобы этот факт как-то обнадеживал или помогал, скорее, Шарль теперь просто его знал. Ничего страшного, он молодой и с хорошим иммунитетом, ляжет спать и все пройдет. Только в нос закапает, а то безостановочно текущие сопли — это, ну, мерзко и бесит. Главное не сморкаться, иначе кожа покраснеет, а потом начнет шелушиться, как у стареющей рептилии, и образ змия искусителя поддерживать не получится.       

Просто заболел.

      Зато теперь как будто бы и Максу можно спокойно написать, не придется выдумывать очевидную ложь. Ответ он уже ждать не будет, если тот, конечно, вообще придет. Шарля невыносимо клонило в сон, уставшее тело болело, ныло и умоляло дать себе отдохнуть. Шарль в глубине души хотел бы влепить своему телу пощечину, потому что ныть тут имеет право только он, а эта убогая конструкция из костей, плоти и крови вполне может потерпеть, он и так шибко много не напрягается, и рассчитывает на благодарность, а не подставы. Он в принципе не особо понимал, как нечто вроде своего тела можно ценить, как культивируют в социальных сетях, а не тупо эксплуатировать, потому что дано оно, на его взгляд, исключительно для этого.              Спал Шарль плохо. Так всегда бывает с высокой температурой, когда неосознанно сходишь с ума, а мозг подкидывает самые нежеланные и искаженные воспоминания.              Сон был похож на несносную карусель полного бреда, постепенно собирающую все самое неприятное и колющее. Будто, покачиваясь вверх-вниз, по кругу летят не лошадки с позолоченными попонами и резными каретами, а уродливые создания с мертвецким видом и адскими колесницами. Шарлю снилось, как он издевался над влюбленной девочкой в школе, у нее тогда были светлое каре и слишком дотошно отглаженная форма. Ему об этом вспоминать всегда стыдно и неловко, хотя в то время действия казались вполне логичным развлечением. Кто-то предложил ему прилепить мятную жвачку ей прямо на волосы, испортить укладку с прямым пробором и убежать. Шарль с радостью согласился без единого зазрения совести, но, когда девочка обернулась, прямое светлой каре оказалось вдруг черным и вьющимся, а глаза глубокими, карими, смотрящими прямо в душу. Сквозь сон Шарль почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Он опешил, неверяще вытаращил глаза и выставил руки перед собой, в прострации делая шаг назад, спотыкаясь и больно прикладываясь задницей о паркетный пол. Образ тут же исчез, растворяясь мутной дымкой, вместе с собой унося и шумный школьный коридор, погрузившийся в тишину. Казалось, что все вокруг разом помрачнело, и стало холодно. Прямо из-за спины послышался насмехающийся вздох, и Шарль дернулся, боясь обернуться, вместо этого разглядывая почему-то запылившиеся, некогда красиво-молочные форменные брюки, на руках и под ногтями тоже была странная грязь, он бы никогда такого не допустил, это же отвратительно. Его снова тряхнуло от резкого порыва холодного ветра, сдувающего на глаза пушистые волосы, вместе с которым пролетело сказанное гулко, звучно и пренебрежительно: «Такому грязному на полу самое место» — отдаленно знакомый голос, но он никак не может понять чей, как бы не старался. Шарль морщит нос от обиды и плотно смыкает веки, чтобы не дать скатиться собравшимся в уголках слезинкам, пытается избавиться от неприятной сухости в горле. А когда Шарль все же приоткрыл глаза, его, полностью обнаженного, уже душили в гостиничном номере под фортепьянную симфонию Моцарта в окружении дурно пахнущих свечей, однако, даже пытаясь изо всех сил, разглядеть лицо не получалось, лишь смазанная картинка напротив, большие грубые руки поперек хрупкой шеи и хаотичные толчки, отдающиеся на периферии сознания. Он трясся, пытался выпутаться, метался по постели и задыхался в дорогом, воздушном постельном белье, обволакивающем со всех сторон, как морская пена, пока на прикроватной тумбе пузырилось приторное шампанское, а где-то за панорамным окном на горизонте горели, пестрили и постепенно растекались в одну бесформенную лужу огни ночного Монте-Карло. Шарль прекрасно помнил, как искренне боялся, а потом радовался, что не умер в ту ночь, но в сне вся какофония последствий из озноба, тошноты до рвоты и желания в истерике содрать с себя кожу ощущалась лишь неконтролируемым паденьем в полной темноте. Пожалуй, Шарль предпочел бы оказаться в любом другом воспоминании, в любой другой ночи из череды похожих своей греховностью и запятнанностью, чтобы не будоражить в памяти краски настолько отвратительно липкие и невыносимо мерзкие. Господи, да та жутко стыдная и дурацкая поездка с Максом на машине по полуночной автостраде была бы сейчас раем на земле. Потом резкий удар, будто о камень, запястье прошивает ощутимо сильная боль, и его выбрасывает на берег моря. Скалистый берег на французской границе, он уже стоит на самом утесе, в лицо бьет колючий ветер с беспокойной воды, штормовые волны наперегонки летят вперед и с шумом разбиваются о высокие камни, рассыпаясь фонтаном долетающих до него холодных брызг. С серого, затянутого густыми тучами на сотни километров вперед неба прямой стеной льет дождь, воздух будто напряжен до предела и перенасыщен озоном. Странно, но грозу он встречает совершенным спокойствием. Шум воды успокаивает, ласкает слух, на контрасте с прошлым местом сказочно легко удается вдыхать влажный и желанный воздух. Это место ему незнакомо, но уже нравится, здесь красиво и присутствуют ощущения фантомных безопасности и покоя, которые так тяжело обрести в реальном мире. Ноги в момент промокают, как и одежда, по прилипшим ко лбу прядям волос ручьями стекает вода. Шарль слышит бьющий по ушам раскат грома, даже не дергается, но машинально оборачивается. Рядом с ним, словно в блюре или густом тумане, стоит некто — силуэт до боли знакомый, с запахом холодной соленой воды и мокрой травы постепенно смешивается инородный теплый аромат, который он слышал где-то, ну, вот, только-только. Распознать у Шарля не получается, он тянет руку, чтобы прикоснуться, но фигура оказывается недосягаемым миражом вдалеке, потому ее и не рассмотреть. Шарль отвлекается и смотрит вниз, где со дна поднимаются столбы водяной взвеси бушующего моря, ему кажется, что вот-вот что-то случится, и он упадет туда, ударяясь о скалы и теряясь среди гребней волн. На далекой дороге за спиной, рассекая фоновый ливневый шум, раздается рев мотора спортивного автомобиля, проносящегося на бешеной, как вспышка молнии, скорости. Шарль хочет опять оглянуться, и в это мгновение подошва начинает стремительно скользить по пропитавшейся водой земле и прибитой каплями дождя траве. Он распахивает рот в немом крике, изо всех сил стараясь удержать равновесие, и все вокруг плавно замедляется, пока ноги не слушаются, быстро уезжают из-под него по очереди, и одна из них в конце концов лишается опоры и перетягивает за собой. Шарль хлопает глазами в страхе, от безысходности пытается ухватиться руками за абсолютную пустоту вокруг, но вот надежд на спасение остается все меньше и меньше, и меньше с каждой секундой, которые тянутся, по ощущениям, уже целую вечность.              Шарль резко садится на кровати, жадно хватая ртом воздух, не в силах отдышаться. Голова кажется такой тяжелой, что тянет шею, за которую он тут же панически хватается по наитию, чтобы убедиться на всякий случай, что то было всего лишь дурным сном, и никто его не душит. Ему жарко, хотя на фоне слышится тихое гудение кондиционера. В комнате полумрак, а за задернутыми шторами и закрытым окном по железному подоконнику меланхолично стучит дождь. Шарль тянется за телефоном, тот практически разряжен, но признаки жизни подает. Оказывается, проспал он до вечера, что удивительным вовсе не кажется, однако сил не прибавилось и отдохнувшим Шарль себя тоже не чувствует.              Экран с заводскими обоями пестрит уведомлениями, среди которых обнаруживается даже пропущенный звонок от матери. С ней Шарль сейчас говорить хочет меньше всего, потому что общаться с этой женщиной честно невозможно, а выдумывать кучу лживых историй и оправданий ему откровенно лень. Еще есть целый поток непрочитанных сообщений от Макса, с которыми, по-хорошему, стоило бы разобраться.              Шарль вылезает из-под теплого одеяла, не без труда встает с кровати и, слегка пошатываясь, подходит к балконной двери. Ему необходим опьяняюще свежий, влажный воздух, иначе он задохнется. На полу комнаты сразу появляются мокрые следы от дождевых капель, и Шарль мелко подрагивает от прохладного ветра.        VER_CHArity Шарли, как самочувствие? Тебе нужна помощь? Скорая? Что-нибудь привезти или купить? Ты как?              Впрочем, Макс ответил ему тогда практически сразу. А потом еще настрочил пару десятков одинаковых сообщений, каждые полчаса переспрашивая, что с ним и нужна ли помощь. Честно говоря, Шарль хотел бы быть не таким замороченным и просто написать, как есть. Что все плохо. Чтобы его пожалели, может быть, приехали и обняли, и позаботились, как о маленьком ребенке. Никто с ним так не носился никогда, потому что Шарль скорее удавится, чем признается в собственной слабости и попросит о помощи. Но вчера он четко понял, что в своих жизненных установках нужно что-то менять. Имелось в виду не это, но начинать все-таки надо хотя бы как-то.       

Привет

Что-то мне, да, хреново.

      Ну, вот теперь остается подождать совсем чуть-чуть, и Макс сразу в своей характерной манере начнет предлагать все подряд способы помочь. А его дело не ломаться, а позволить за собой поухаживать.        VER_CHArity Ох, Шарли, рад что ты ответил. Обязательно сходи в аптеку и лечись. На здоровье забивать нельзя.              Шарль немного в шоке. Он ждал не такой реакции. Возможно, он выразился не особо доходчиво и стоило сказать, что ему не просто хреново, а прям хуево? Шарль рассчитывал на другое, а не на дежурный совет прогуляться до аптеки. Мысленно он готов язвить даже с болезненным ознобом. А где же тогда «пей побольше горячих жидкостей, держи ноги в тепле и соблюдай постельный режим»?       

Мне пока прям очень плохо, вряд ли смогу дойти.

      Он затащит Макса сюда себе так или иначе. Если не самым честным способом, то хитростью.        VER_CHArity Я бы привез, но днем улетел из Монако. Извини, пожалуйста. Если очень надо, то могу попросить Ландо, он еще должен быть дома.              Окей, не затащит. Шарль уже морально готов беспомощно упасть на пол, чтобы страдать особенно драматично. Но ситуация от этого все равно не изменится, как бы не хотелось. Господи, какая же подлая подстава — первый раз в жизни он поступился своими принципами, и вот что получилось.       

Да нет, все будет нормально, не надо.

Куда улетел?

      Шарль вероятнее отправится за лекарствами ползком и умрет на полпути, чем еще раз встретится с Ландо, еще и при таких обстоятельствах. Но его сейчас съедает такое чувство одиночества и пустоты, что он готов хотя бы просто попереписываться на любую тему, лишь бы отвлечься.        VER_CHArity Шарли, прости, я сейчас очень занят. Отвечу после десяти, ладно?              Что ж, похоже, он растерял всю сноровку и навыки привлечения внимания и соблазнительности. Это позорное поражение. И почему он вообще решил, что перед ним будут пресмыкаться и вертеться? Шарль слишком не привык к отказам в любой форме.