Заводной трахторист

— Ну что ты, что ты, бормотунчик мой, неужто боишься? Бормотун дрожал своим тонким телом, сидя на коленках рядом с трахтористом, что нежно, но с оттяжкой доил Зорьку — как Мишка учил доил, вымя наглаживая. Зорька послушно стояла, жевала сено и иногда безуспешно дергала привязанным к задней ноге хвостом — трахторист накрепко привязал, памятуя, как впервые получил кисточкой по лицу во время дойки. Мухи жужжали, ползая по коровьему телу, и иногда перелетали на засаленную макушку замершего бормотунчика. Но бормотун никак не реагировал на них, он только завороженно наблюдал, как трахторист умело (после стольких-то уроков!) дергал за соски, выцеживая тонкие струйки горячего, жирного молочка, и вздрагивал иногда от предвкушения и, чего уж греха таить, стыда. Да, стыдно ему было, что грязные желания одолевают все его существо, и бормотун ни за что в жизни бы не признался в них, ни за что. Вот только Андрюшка все-то о нем знает, все видит. По лицу читает все его гаденькие секретики. — Мишенька, ну чего ты? Передумал, что ль? Ласковое обращение вывело Мишу из транса. Он поднял вылупленные глаза на улыбающегося трахториста, вязко сглотнул подступивший ком и забормотал, проглатывая слова: — Да как-то это… нехорошо это. Зорька-то вон как постаралась, уважить ее надо, молочко это пить, а я… Трахторист доцедил остатки молока и, убедившись, что вымя опустело, утащил полное ведро к сеновалу. Тряпочки разложил, потом еще одно ведро, пустое, рядом поставил, и только завершив все свои приготовления, вернулся к бормотуну, что ни на сантиметр не сдвинулся, лишь бросал жалобные взгляды. — Ты же хочешь, Мишенька. Молочко теплое, парное. Чувствуешь, запах какой на весь коровник? — трахторист снял козявку в уголке глаза бормотуна, растер ее и протянул руки, — давай, помогу тебе раздеться. Бормотун ухватился за протянутые ладони и, кряхтя, поднялся на ватные ноги, все еще дрожа ни то в нетерпении, ни то в страхе. Трахторист нежно погладил заросшую щеку и потянул растянутую майку вверх, без особого сопротивления обнажая своего смущенного бормотунчика. Тот, понимая, что отступать уж некуда, и отказываться поздно, глубоко вздохнул и треники свои сам стянул, неловко переступая по сену босыми ступнями. Андрюшка-то приготовился уже и, что важнее, не смеялся, не стыдил и не отказал, а наоборот, воодушевленно поддержал, обещая, что сделает все аккуратно и рядом будет. Бормотун подумал, что трахторист этот, девкин угодник, вообще судьбой благосклонной ему послан. Трахторист подвел мнущегося бормотуна к сеновалу и присел на корточки, стягивая с худых бедер широченные семейники, что смотрелись на тщедушном теле скорее как юбка, чем трусы. Бормотунчий член сжался весь, втянулся в лобок, прячась в пушистом облаке темных завитков, а мошонку и вовсе было не разглядеть — в грецкий орех скукожилась. — Страшно, Мишенька? Бормотун еле заметно кивнул и опустился на колени, падая в теплые объятия. Трахторист наглаживал сутулую спину, целовал торчащие ключицы и потную шею, шумно вдыхая запах своего милого Мишеньки. — Не бойся, мы чуть что и остановимся, ты только скажи. Собравшись с духом, бормотун слюняво клюнул трахториста в губы и поскорее облокотился на локти, оттопыривая нескладный, худой зад. В душе у трахториста все затрепетало — он Мишку своего там еще никогда не разглядывал, хоть и ясно, что у него там то же самое, что и в зеркале посмотреть можно. То, да не то. Бормотунчик его поволосатее будет, и не такой мясистый, так что трахторист, замирая сердцем, нежно погладил гусиную кожу тощих ягодиц и развел их в стороны, завороженно разглядывая темную промежность с густым кустом жестких волосков, обрамляющих тугое колечко ануса. Погладил трахторист мишкину дырочку, так, одним пальчиком — кожа у него там нежная, горячая. Не удержался, припал носом в курчавые кустики и шумно занюхал, Мишка дернулся, смутился и забормотал себе там что-то, Андрей даже и не вслушивался, так сладко ему было бормотунчика своего изучать. Щедро собрал слюну на пальцы и принялся размазывать, много пришлось плевать и массировать — мишкина растительность всю влагу в себя вобрала, а с анусом-то жестко нельзя, нежно и влажно надо. Мишка вот всегда Андрея щедро смазывает, чтоб приятно было и не больно. Вот уж волоски-то его, наконец, намокли достаточно и прилипли к коже, и дырочку стало прям хорошо видно, как и розовую слизистую, когда бормотунчик расслаблялся от поглаживаний. Поласкал трахторист дырочку трепещущую, проник пальцем в горячую тесноту и пропал совсем. Собственный член оттопырил стрейчевые спортивки, да так показательно, так туго, но Андрей упорно игнорировал, ему тут не об ляжки тереться надо, а мишкины страсти тушить. Вон как трусится бормотунчик в нетерпении и сам ножки потихоньку все шире раздвигает. Хочется ему поскорее. Достал Андрей шприц и набрал молочка до отказа. Шприц широкий, блин. Трахторист мысленно оценил, примет Мишка или не примет. Да примет, конечно, сам-то он спокойно мишкин член принимает, но Мишка-то его растягивает долго и бережно. Шприц, конечно, не такой широкий, но пятьдесят миллилитров, как-никак, это тебе не палец всунуть. Пристроив носик шприца к анусу, трахторист чуть надавил и всунул аккуратно, хоть дырочка и сопротивлялась. Бормотунчик охнул тоненько, сжался на шприце, но не отпрянул. Андрей на поршень медленно нажал, и Мишка затрясся пуще прежнего. — А..Андрюш, Андрюшка, это что же, уже молочко? Молочко во мне, Андрюшенька, а? — Да, мой хороший, — приговаривал трахторист, — это молочко. Приятно тебе? — Ох, как приятно, — всхлипывал бормотун, — приятно мне, очень приятно! Трахторист медленно вытащил шприц, анус мгновенно сжался в тугую морщинистую точку, но на складочках все равно осталась белесая капелька, и трахторист не сдержался, слизнул ее, нежно оглаживая широким языком. — Что ты, что ты! — запротестовал бормотун, сжимая ягодицы. Так перевозбудился он, зашелся крупной дрожью, голову спрятал в крупных ладонях, сжимая пальцами сальные пряди, ляжки ходуном ходили, а член уже вовсю возбудился — крупная, вздутая головка щедро капала на сено вязкими струями смазки. — Да я молочко слизнул, чего ты, Мишка? Ух, какой красивый ты… Бормотун чуть повернул голову, хотел на Андрюшу глянуть из-за плеча, но на глаза коровка попалась. Зорька согласно замычала у себя в стойле, наблюдая за действом своим крупным зрачком — морду в сено уткнула, но будто бы подглядывала, дергая ушком. Мух отгоняла, но Мишка все равно смутился и спрятался обратно в ладони. Не мог он смотреть на Зорьку, когда внутри у него теплое ее молочко плескалось, опаляя внутренности. Трахторист поскорее набрал в шприц еще молочка и, уже не стремаясь, мокро лизнул дырочку, чтоб легче вошло. Вкусный все-таки у него бормотунчик оказался, и нежный очень — попку свою трепетно сжимал на шприце и охал, тоненько так, как девица. Бормотун уж и не протестовал, когда Андрейка лицом к промежности прикладывался и влажно целовал ему срамоту — оно ж надо так, сам знал, не первый день они богомерзким сексом занимаются. Тем временем Андрей продолжал накачивать его теплым молоком, живот уже надулся, расперся, а Миша все скулил да поглаживал себя по животу, послушно расслабляясь, когда Андрюша ласково просил: — Давай, Мишенька, еще немножко, еще разочек. — А что, Андрюш, много еще там? — спрашивал Миша, бережно лаская раздувшийся живот, будто ребеночек там у него внутри, а не молочко. Андрей подумал, глядя, как трепетно Мишка гладит себя, что так для Мишки оно и есть. — Чуть-чуть осталось, Мишань. Примешь еще? Миша рвано кивал и поскуливал, когда Андрей последний шприц в него спустил. Анус у него мелко дрожал, сжимался рефлекторно, но из дырочки все равно нет-нет, да пара капелек выливается. Трахторист в последний раз припал к складочкам, жадно слизывая молочко, будто сам перенял эту вот нездоворую бормотучью тягу, душевно так отлизал, начисто, потом отложил все свои приблуды и, приобняв Мишку за плечи, помог ему подняться и усесться себе на пятки. Миша протяжно застонал, гулко так, с хрипотцой, и откинул взмокшую макушку на крепкое плечо. Лицо у бормотунчика раскраснелось от натуги, он весь нахмурился, хныкал, пыхтел, но держался, подставляясь под ласковые поглаживания трахториста. — Вот умничка, Мишка мой, какой ты терпеливый, все молочко принял, что Зорька дала. Посмотри, Мишенька, посмотри на свой животик. Гляди, как выпирает. И Мишка посмотрел. Опустил голову и ахнул. Член его стоял торчком, чуть выглядывая головкой из-под надутого живота, и пачкал смазкой дорожку темных волос под пупком. Трахторист оглаживал животик по кругу и целовал горящее ушко, что трогательно торчало из засмоктанной копны. — Это что же… так много…молочка-то… — заскулил бормотун, а потом еще и в голос вскрикнул, когда шершавая ладонь опустилась на напряженный член, так туго, так правильно обхватывая нежную головку. — Да, Мишутка, молочка было очень много, и ты его принял, все до капли принял, — в доказательство своих слов трахторист потянулся за ведром и продемонстрировал бормотунчику пустое дно, — такой терпеливый, Мишут, но не пора ли… как думаешь? — Пора, Андрюш, ох, как пора. Я еле держусь. Трахторист торопливо подставил ведро, чтоб бормотун присел на него, края больно впились в ляжки и Миша, насилу удерживая молоко в себе, пристроился поудобнее, ноги расставил и в плечи трахтористу вцепился. — Ну, давай, Мишенька, отпусти себя. Миша хмыкнул жалостливо, уткнулся пылающим лицом в шею трахтористу и шумно, со стоном, выдохнул — в ведре послышались звуки льющегося потока жидкости. Бормотунчик как-то особенно сжался, дернулся весь, в ведре зашлепало и забулькало, а напряженный член вздернулся и излился тугими струями. Сперма выстрелила так мощно, что попала трахтористу даже на лицо, а он и не заметил, только смотрел на Мишку восхищенно, ловил каждую эмоцию, каждый всхлип, пока тот жмурился и тужился, выталкивая из себя молоко. — Ну что, Мишк, хорошо тебе? — промурлыкал трахторист, снимая своего раскрасневшегося бормотунчика с ведра. На ляжках у него горели бордовые вмятины, а ягодицы были забрызганы коричневым молоком. Бормотун охал и поскуливал, опустившись на колени и дальше, на локти, опустился грудью на сено, пытаясь отдышаться, и трахторист, в порыве за Мишенькой своим поухаживать, пока тот в себя приходит, взял тряпочку влажную, что заранее приготовил, протер ему попку и промежность, чуть проникая в воспаленную дырочку пальцем. Только чтоб помыть хорошенько, только за этим! Мишка снова что-то забормотал себе под нос, поглаживая свой, снова плоский, взмокший от пота животик, и беззубо улыбнулся. — Хорошо, Андрюшка, ох, как хорошо мне! Потрепав по макушке своего Мишку, Андрей взял ведро и, насвистывая, оттарабанил его к покосившемуся деревянному туалету, сливая зловонное содержимое в дырку. Рядом стояла бадья с дождевой водичкой, коей трахторист никогда не брезговал — так, смахнул мошек и опарышей, что по краям копошились, и полил себя с ковшика, отряхиваясь, как пес. А потом набрал в ковшик еще и вернулся к разомлевшему на сеновале телу, оглаживая хрупкие бока бормотунчика. — Давай умоемся, Мишенька. Бормотун неловко поднялся и присел, глядя на своего трахториста до того влюбленно, обожаемо, что у трахториста аж сердце заныло. Он ведь так же своего бормотунчика любит, так же трепещет перед ним, и его затопило волной непреодолимого счастья — вот уж точно, странный такой уродился, точно для него.