Dead souls

1905 год Мори задыхался от пыли и копоти, тонул в человеческих рыданиях и крови. Крики, стоны, взрывы слились в одну чудовищную какофонию адских звуков. День ото дня, месяц за месяцем война забирает жизни, раскалывает души, закаляет. Огаю мерещатся шаги. Он знает: рано или поздно смерть доберется и до него. А пока, всё, что он может сделать, это спасать людей. — Пульс в норме, состояние: стабильно тяжёлое, — чеканит он, подходя к очередному пациенту. Медсестра быстро черкает в тетради его заключение. Мори бросает взгляд на часы и хмурится. — Вколи 25 миллиграммов морфина. — Морфин закончился ещё вчера, — тихо произносит девушка. — Следующая поставка завтра, если всё будет хорошо. Если всё будет хорошо. Следует добавлять эту фразу везде, потому что если всё будет плохо, они все погибнут, и морфин не понадобится. Мори не отвечает. Жестом, зовёт девушку за собой, к следующему пациенту. Сейчас половина третьего ночи и большинство раненых, получив положенную дозу лекарств, спят. Временами от далёких взрывов с потолка осыпается штукатурка и кто-то стонет. Их небольшая бригада, состоящая из врача и трёх медсестёр, разместилась в здании заброшенного винного завода, неподалеку от центрального фронта. Лекарств и продовольствия критически не хватает, а раненые поступают всё чаще. Приходится экономить и выкручиваться по максимуму, приукрашивать и обнадёживать там, где надежды не остаётся. А ведь ему только исполнилось 25. Ещё год назад Мори был студентом Медицинской академии в Токио, а сегодня, по локоть в чужой крови, латает раны, ампутирует конечности и врёт. Столько, сколько понадобится. Пусть даже за это он будет гореть в Аду. Если конец света наступит, он даже не заметит разницы. В пятом часу ночи железная дверь лазарета с громким скрежетом приоткрывается. На пороге двое: один с трудом стоит на ногах, оперевшись о товарища. Он бледен, бормочет что-то неразборчивое, словно в лихорадке. На груди расползается огромное кровавое пятно. Некогда белые волосы испачканы в грязи и пыли. Второй, темноволосый и болезненно худой, устало качает головой, отвечая на его слова. Мори не нужны объяснения, чтобы понять: этим двоим необходима помощь. Он просит медсестру приготовить операционную, а сам спешит подхватить раненого. — Что произошло? — На ходу спрашивает он брюнета, который кажется и сам не до конца понимает, где находится. — Осколок от гранаты, — на удивление твердо отвечает он. Затем обращается к другу: — Коля, потерпи ещё немного. Мори понимающе кивает, поджав губы. Анастетики прибудут только завтра, а значит извлекать осколок придется наживую. Шансы выжить при такой огромной потере крови и болевом шоке, который наступит с началом операции, ничтожно малы. Но пока они есть, он будет бороться. — Можете ждать здесь. Дальше нельзя, — отрезает Огай, открывая дверь в операционную и встревоженно поглядывая на юношу. Тот безразлично кивает, провожая их взглядом. Небольшая комната, оборудованная под операционную, насквозь пропахла спиртом и лекарствами. Здесь, в блеске масляных ламп и свечей, Мори спасает жизни. Он не воин, но сражается со смертью так отчаянно и решительно, словно в этом мире нет ничего важнее. Скажи ему кто-то однажды, что от его действий будет зависеть судьба человека, он бы с радостью рассмеялся этому глупцу в лицо. А оказалось, что глупцом был он сам. Умереть самому не так страшно, как смотреть в глаза близким погибших, доверившим их жизнь тебе. По крайней мере, так Мори всегда казалось. А он проходил через эту пытку много раз. И теперь она повторяется вновь. — Давление падает. Нужен адреналин. А потом: — Кровь не останавливается. Нужно переливание. — Мори-сан… Огай едва не задыхается от напряжения, бросает быстрый взгляд на медсестру. Она, стушевавшись, опускает голову. — Донорской крови не осталось. У Мори на мгновение замирает сердце, холодеют ладони. Он берет себя в руки и заставляет опустить взгляд на пациента. Осколков оказалось много: мелкие и острые, они словно посмеивались над ними с самого начала. Но пока человек дышит, надежда есть. — Ну вот и всё, — бормочет Огай спустя некоторое время, откладывая иглу в сторону и шумно выдыхая. Медсестра промакивает его мокрый лоб, и они молча с замиранием сердца наблюдают как рвано вздымается и опадает грудь раненого. Ему повезло потерять сознание, как только они оказались в операционной. Кажется, самое тяжёлое позади. — Выкарабкается, как думаете? — шёпотом спрашивает девушка. Голос дрожит, темные волосы прилипли от пота к лицу, из глаз вот-вот польются слезы. Огай выныривает из мыслей и поворачивается к ней. — Потеря крови колоссальная, так что… Скорее всего, нет. Подобное не принято говорить вслух, словно сам факт произношения может что-то изменить: спасти или убить. Мори пожимает плечами. — Мы сделали всё, что могли. Пусть его считают черствым и безэмоциональным, пусть проклинают и твердят, что он монстр. Мори знает, что единственный монстр в этом мире — Смерть. Мори выходит из операционной, оставляя девушку наедине с мыслями. Ей предстоит прибраться и проследить за дальнейшим состоянием раненого, а ему — сообщить о результатах незнакомцу. Огай отдал бы всё в этом мире, чтобы эта новость была хорошей, но имеем, что имеем. Есть одно негласное правило: если пациент переживёт ночь, он будет в порядке. Незнакомец сидит у стены, прикрыв глаза, и что-то бормочет. Услышав скрип двери, собирается встать, но Мори жестом останавливает его. — Что с ним? — Позвольте, я вас осмотрю… — начинает доктор, но тут же подорвавшийся с пола парень, обрывает его: — Что с ним?! Мори вздыхает, стягивая с лица медицинскую маску. Сейчас ему предстоит вновь соврать. Скоро это войдёт в привычку. — В порядке. Глаза незнакомца угрожающе сверкают. Дыхание тяжёлое, руки сжаты в кулаки. Парень напряжён, как струна. Мори смотрит на него сочувствующе. — Скажите мне правду, — горячо произносит парень. Мори выдерживает его пронизывающий взгляд и кладёт руку на плечо. — Это правда. Позвольте мне вас осмотреть, — повторяет он с нажимом. Огай так устал, что кажется разучился бояться. Или всё дело в беспросветной беспомощности, к которой он давно привык. Все умрут — вот неоспоримый факт. Его цель продлить жизнь, а не бороться с неизбежным. Парень недоверчиво косится на его ладонь, но в конце концов кивает. — Как вас зовут? — негромко спрашивает Мори, обрабатывая рану. По сравнению с товарищем, ему повезло больше. Всего несколько порезов на лице и спине, а также старая и почти зажившая — видно, кто-то помог ему раньше Мори, — колотая рана на плече. — Федор, — также тихо отвечает парень. Всё время пока они находились здесь, Федор не произнёс ни слова, так что Огай слегка удивился такому быстрому ответу. С того странного разговора прошло всего десять минут, но Мори показалось, что они длятся вечно. Ожидание и впрямь режет больнее ножа. Особенно, когда это ожидание Смерти. Некоторое время спустя из операционной выходит медсестра. Встретив взгляд Мори, она слабо качает головой, и её глаза наполняются слезами. Девушка быстро отворачивается и убегает прочь, так ничего и не сказав. Мори и без слов понимает, что это значит. Пациент мертв. Огай провожает её взглядом, стиснув зубы. Закончив с перевязкой, он встаёт и направляется обратно в операционную, однако Федор останавливает его за руку. В его движениях, несмотря на раны, нет неловкости. Должно быть, он опытный солдат. От этой мысли Мори становится легче: чем опытней солдат, тем чаще ему встречается смерть. Возможно, он не слишком остро воспримет эту новость. — Он мёртв, да? — голос Федора дрожит, и Мори почему-то уверен, что не от слёз. Парень поднимает взгляд, и доктор читает в нём гнев и разочарование. Федор отпускает Огая, не дождавшись ответа. По видимому, растерянное выражение лица Мори, говорило само за себя. — Вы не смогли?! Огай знает, что не должен винить себя в каждой смерти, но это не значит, что он не винит. Каждый раз этот взгляд вонзает в его сердце раскалённую иглу. Каждый раз ему хочется отдать часть себя, лишь бы пациент ожил… Реальный мир куда суровее, а судьба — та ещё шутница. Однако, слыша открытое обвинение в свою сторону он невольно замирает, глядя в горящие недоверием и ненавистью глаза. — Мы сделали, что смогли, — бесцветно повторяет он, уже вбившуюся в подкорку мозга фразу, и стараясь скрыть дрожь в голосе. Федор не отвечает. Взгляд его холодеет, спина выпрямляется. Он покидает лазарет на рассвете и больше здесь не появляется. Для Мори он один из многих несчастных, потерявших близких на войне, и запоминать каждого он, конечно, не собирается. Через неделю он забудет его имя, через месяц — внешность, а через год лишь пылающие ненавистью глаза станут ему напоминанием. Несколько дней спустя в жизнь Мори Огая лучом света врывается малышка Элис. Её находят солдаты, отдыхающие на привале у развалин неподалеку, и приводят в лазарет. Девочка оказывается бойкой и быстро идет на поправку, а позже она и вовсе остаётся на попечении Мори. Родителей, как выясняется позже, у Элис нет — погибли. Медсестры и остальные пациенты тепло приняли девочку, рассказывают ей сказки и даже делятся последними лакомствами. Со своими золотистыми волосами и яркой улыбкой она кажется всем надеждой и самим воплощением будущей победы.

***

Настоящее время Стоило Мори оставить Дазая одного, как он тут же исчез. Огай не удивлён: при всей своей любви к безделью, Осаму всегда был свободолюбивым, как кажется Мори, и какая-то запертая дверь уж точно не смогла бы его сдержать. Узнав об этой новости, он даже не отправил людей на его поиски. Мори надеялся, что Дазай не настолько безрассуден, чтобы действительно бежать. Более того Мори уверен, что знает где его найти. И с кем. Именно поэтому даже при отсутствии главного подозреваемого, судебное заседание было назначено на следующее утро. А пока оно не наступило доктор решает проведать Анго. Кто знает, возможно, ему уже известны новые подробности этих дел. Когда дело касается информации, равных Анго специалистов нет. Отчасти поэтому он и стал главой Отдела памяти — главного источника информации в Отделе Смерти. Дверь кабинета Главы приоткрыта — это Мори замечает издалека. Плохой знак, учитывая, как редко Сакагучи позволяет себе отлучаться не по делам. Не придав этому особого значения, Мори заходит. Кабинет пуст. И не просто пуст: он разгромлен в пух и прах, словно здесь прошел, если не ураган, то небольшая буря точно. Шкафы вывернуты наизнанку, всё их содержимое валяется под ногами, так же, как и письменные принадлежности со стола. На Анго, этого брезгливого и дотошного чистюлю, подобное поведение совершенно не похоже. Мори не торопится бить тревогу, тщательно осматривает кабинет, надеясь, найти хоть какие-то зацепки. В прошлый раз этого сделать не удалось из-за Ацуши: будучи до смерти напуганным, он убрался в кабинете быстрее, чем кто-либо из администрации успел дойти. Доктор перешагивает через стопку документов на полу и оказывается у стола. Вначале в глаза бросается красный. Будь у него живое сердце, оно тут же пустилось бы галопом от увиденного. С единственной включенной лампой и большого расстояния рассмотреть это невозможно, зато сейчас красные капли на столе и полу видны четко, а ещё — царапины. Их немного, но даже это может заставить кровь в жилах стынуть. Мори больше не медлит. Вылетает из кабинета и мчится прочь, сам не зная куда и зачем. Только бы подальше отсюда. Ноги сами приносят его в архив. Просторное помещение, заставленное стеллажами и коробками, где в порхающих пылинках таится тысячелетняя история Отдела Смерти, пропиталось запахом крови. Мори щёлкает включатель, и загоревшиеся лампы освещают безжизненное тело Анго прямо под ногами. Его грудь разодрана, глаза широко раскрыты. Мори с трудом подавляет приступ тошноты, и делает шаг вперёд. — Что за чёрт… Анго ещё теплый, а значит, убийство произошло незадолго до его прихода. Под ногами хрустят осколки разбитых очков. Мори невольно сглатывает подступившую горечь и поднимает взгляд. Из темноты прямо на него смотрят два огромных жёлтых глаза с вертикальными зрачками. Вслед за ними на свету появляется и всё тело. Исперия. Исперия, которая видит. Страх сковывает тело, конечности тяжелеют. Мори не в силах даже вздохнуть. Не проходит и минуты прежде чем чудовище, громко облизнувшись, произносит вполне человеческим голосом: — А вы ничуть не изменились, доктор Мори.