Попался

Серебряные нити инея за окном навевали покой и спокойствие. В Хогвартс пришла зима, тихо, на цыпочках, она присела у окна снаружи и нежно дыхнула на него, заставляя целый мир замереть в бесконечном очаровании. Прохладный ветер немилосердно поддувал сквозь привычные щели в рамах, и Салазар подумал, что нужно наложить подходящее заклятие, а затем просто пересел поближе к камину, в уютное кресло, обложенное мягкими подушками. Дети разлетелись на каникулы, клятвенно заверив своих учителей, что смогут долететь незамеченными и что не будут слишком часто попадаться маглам на глаза. Маглы… Столько проблем из-за того, что волшебство для одной кучки людей стало чудом, подарком судьбы, а для другой — знаком Сатаны. Обычная зависть обделенных к имеющим, если задуматься, но сколько жизней затянула на свой алтарь эта зависть… Мир полыхал и раскалывался на куски, а за стенами зачарованного замка было слишком просто поверить в мир, покой и благодать. Спорить можно было бесконечно, но Салазар не сомневался в том, что ни один из доводов его более легковерных и мягких друзей не сможет заставить отступиться от своего мнения. Не отступятся и они — и этот надлом еще сильнее бил по сердцу. Впрочем, сегодня думать об этом не хотелось. Можно свести себя с ума, раз за разом вскрывая заживающие раны, растравляя их и занося заразу и боль. Ворующие магию принесли даже сюда, в Хогвартс, столько злобы и ненависти, так сильно и стремительно переделывали все на свой манер, что руки сами стискивались в кулаки, а вместе с палочкой на волю просился и меч. Дети… Это дети магов взрослели медленно, не спеша, поскольку жизнь перед ними простиралась долгая и размеренная. А вот маглы приходили в Хогвартс уже взрослыми, к двенадцати женатыми и замужними, поработавшими, повидавшими, пропитавшимися своими устоями. И почему никто из друзей не замечал очевидного? Ведь детям, настоящим детям куда проще вскружить голову опасными идеями, очаровать неизведанным… На сердце стало еще тяжелее, и Салазар усилием воли оборвал поток мыслей. Нельзя: были дни, когда на опасные темы рассуждать становилось попросту опасно. Когда в сердце мучительно тянула другая тоска, расставляла свои сети по всему телу, сковывала каждый член, растравлять себя еще сильнее казалось обычной глупостью. Дурные мысли следовало изгнать, чтобы оставить разум и сердце чистыми, открытыми и холодными. Если бы еще знать о причинах неясной тоски, если бы дотянуться до истины… Нет, она дразнила и мучила, влекла за собой, но так и не раскрывала своих тайн. Что с ним творилось? Почему в душе рос камень, рос и становился все тяжелее с каждым мгновением? Почему хотелось уткнуться лицом в рукав и отдаться рыданиям с такой горечью, как не позволял себе даже в детстве? Прокляли его что ли? Да кто бы посмел?! Превозмогая себя, маг поднялся из кресла и отошел от такого ласкового, манящего и притягательного тепла камина, что разом захотелось вздрогнуть и вернуться. И все же воли Салазара хватило на то, чтобы брести по пустынной лестнице, в уголках которой еще можно было найти отголоски детского смеха и торопливых голосов. Надо же: студенты не успели разлететься, а он уже соскучился по ним, хотя казалось бы, должен быть рад заслуженному отдыху… Неосознанно коснувшись ладонью каменных перил, Слизерин замер. Он понятия не имел, куда направлялся, а теперь вот вдруг задумался. Кто смог бы помочь ему? Кто облегчил бы нежданную тяжесть в груди? Хельга? Обычно именно она врачевала раны и страдания, как телесные, так и духовные, но сегодня что-то подсказывало магу, что с этим дорогая подруга справиться не сможет. Хельга обладала мягким характером, сострадательным сердцем, она всегда была готова помочь, но с этим… Нет, не стоило даже тревожить ее понапрасну. С делами сердечными, пусть даже и не в том смысле, как это принято считать, могла бы помочь и Ровена, чье собственное сердце было воистину огромным и вмещало в себя целый мир. Вот только любимая подруга уже давно металась между своими исследованиями и семейными горестями. Супруг ее посмел не только оставить женщину, которой клялся в любви и верности, но сделал это посреди беременности Ровены. Для женщины это могло означать несмываемый позор и вполне реально угрожало смертью, если бы не подсуетился Годрик. Гриффиндор пригласил подругу переселиться в школу, куда впоследствии перебрались и остальные маги, а заодно окутал ее защитой и заботой. Рождения девочки, затаив дыхание, ждал едва ли не весь Хогвартс. Елена стала любимицей и названой дочкой каждого основателя, пользовалась всеобщим вниманием и получала то, что ей только приходило в голову. Баловство ли стало тому виной, а может быть, скотский характер, унаследованный от папаши, но уже к шести годам Елена привыкла манипулировать людьми, ни капли не ценила то, что имела, не знала отказа и не испытывала ни капли привязанности к матери. Девочка пала под натиском острой, страшной для такой малышки зависти, и никто не знал, что теперь с ней делать. Основатели переполошились, раскаялись, а толку то: изменившееся поведение близких людей Елена восприняла как личное предательство и не слушала никаких доводов разума. Салазар искренне тревожился за подругу, но ничем не мог ей помочь, разве что старался не нагружать еще и своими проблемами. Вот так и получилось, что из всех близких друзей для излияния страдающей души под рукой у Салазара остался лишь Годрик. Идти к нему не хотелось совершенно: опять пришлось бы вспоминать про того мальчишку… Салазар забыл его имя, хотя то вроде как и было очень простым. Гриффиндор пытался нашарить связь, что перенесла парнишку сюда, пытался сквозь века проникнуть в голову паренька. Скажете, невозможно, но ведь речь шла о Гриффиндоре, для которого препятствий не существовало: любые преграды он либо перешагивал, либо вдребезги разбивал собственным лбом. Пока, впрочем, старания Годрика успехом не увенчались. Он переживал, всюду носился с огромными фолиантами, где только находил… Несколько раз даже сунулся к самому Салазару за советом, но получил категоричный отказ. Друзья даже всерьез поссорились, хотя в гневе обычно добродушный Гриффиндор оказывался крайне и крайне редко. В общем-то они так и не помирились, но Салазару уже было настолько больно, что он был готов чуть придавить свою гордость. В конце концов, не станет же Годрик отказывать лучшему другу из-за какого-то там паренька из будущего?! Гриффиндор нашелся на башне Астрономии, где сидел прямо на парапете и сосредоточенно смотрел на небо. Изредка на его нос падали крупные хлопья, заставляя мага морщиться и облизываться. Снежинки уже успели полностью укрыть собой полы мантии мага, однако холода он, очевидно, не испытывал. Услышав шаги, Гриффиндор немного повернул голову и вопросительно уставился куда-то вдаль, избегая прямого контакта со взглядом Салазара. Слизерин понял, что друг все еще обижен, однако уже готов слушать. — Ты можешь смеяться, — тихо произнес маг и осторожно пристроился рядом. На небо, впрочем, смотреть пока не решался, вместо этого любовался темными верхушками деревьев соседнего леса и заснеженной гладью озера — вид с башни и в самом деле открывался просто потрясающий, — но я даже обижаться не стану. Посмотри, пожалуйста, не проклял ли меня кто-нибудь? Такого уныния я не испытывал с тех пор, как мой отец заявил, что я должен бросить занятия магией и жениться на соседней старухе-баронессе. Только теперь мне еще и двигаться никуда не хочется, словно что-то силы вытягивает. Годрик внимательно выслушал его жалобы, а затем вдруг подскочил и замахал волшебной палочкой. Смеяться он не стал, и это радовало, но вот внезапная активность порядком настораживала. Закончив с осмотром, друг торжествующе выбросил руку вверх. — Я знал, я знал, что это все не просто так! — на его лице нарисовалась такая искренняя радость, что Слизерин невольно подумал, а не сошел ли Годрик с ума. Радоваться печальному состоянию друга смог бы лишь последний подлец или сумасшедший. Салазар вопросительно поднял брови, надеясь дождаться мало-мальски приемлемых объяснений, а уже затем решить: сразу проклинать подлеца или немножко помучить ожиданием. — Партнерство, понимаешь?! Это не просто набор звуков, складывающихся в красивое слово, это настоящая сила. Тебе плохо без Гарри, ты страдаешь и чувствуешь пустоту, потому что осмелился попросить магию показать тебе свою вторую половину, а затем отрекся от выбранного ею кандидата. — Я не понимаю, о чем ты, — недовольно протянул Слизерин. Он медленно начинал злиться, понимая, что Годрика опять понесло на тему того глупого ритуала. — Если бы каждый из нас расплачивался за то, что выбрал не того партнера, весь мир корчился бы в муках. Нет никакой судьбы, ничто не предначертано и не существует так называемой второй половины. Прости, но я думал, что ты мне поможешь, а у тебя на уме только детские сказки, — Салазар резко развернулся на каблуках и уже сделал шаг по направлению к выходу с крыши, как в спину ему ударил вопрос Гриффиндора, в котором не было ни тепла, ни дружеского отношения, ни сердечности. — А что тогда по-твоему магия, если не сказка? — Годрик сменил ледяное выражение лица на участливое и одновременное взволнованное, вскочил на ноги и принялся методично измерять башню широкими шагами, оскальзываясь на заледенелых камнях. В какой-то момент он совершенно серьезно взгромоздился на парапет и обошел все пространство по периметру. — Возможность сказать несколько слов на непонятной непосвященным латыни и получить нечто? Это самое нечто отлично получают и маглы, пусть и затрачивают на это время и силы вместо магической энергии. Более того, они еще и получают полезную телу и душе нагрузку, недоступное для нас чувство удовлетворения сделанным. Таким взволнованным Годрик давно не был. Быть может, таким Салазар его не видел никогда. Между друзьями повис старый спор о магах и маглах, и Гриффиндор торопился поделиться своими мыслями, порой сильно перебарщивая с горячностью. — Как ты думаешь, в чем наша сила? В способности оживлять латынь? Исполнять мимолетные капризы? Сидеть в кресле, пока метла сама выметает двор? Увеличивать хлеб до тех пор, пока он не станет совершенно бесполезным? Так чем мы отличаемся от маглов? Тем, что им приходится идти к креслу, пока мы можем приманить кресло к себе? Это же так глупо, это лишь развращает нас, делает ленивыми и изнеженными! Через сто, двести, пятьсот лет мы окажемся способными лишь из последних сил цепляться за традиции, смеяться над несчастными, обделенными силой простаками и не заметим, что те уже гораздо могущественнее нас! Наш мир станет уродливым подобием маглов, а мы будем прятаться, завидовать им и пытаться уничтожить, потому что от нас останется только липкая паутина да толстый слой гордыни. Гордыни, ты понимаешь, Салазар?! А все из-за того, что мы ищем признаки собственной избранности в обыденных вещах, магических существ бездумно подчиняем своей воле, не желая учиться у них, а живой поток магии называем глупыми сказками! Годрик тяжело дышал, с трудом облокотившись на каменные перила башни. Его тело сотрясалось от дрожи, но не из-за холода, а из-за боли и разочарования. Салазар осторожно подошел к своему другу и положил руку ему на плечо, стараясь приободрить. Говорить ничего не хотелось, было слишком страшно нарушить момент вдохновения, той самой горячки, во время которой и обретается истинный смысл жизни, познается предназначение. Оно свое у каждого, а потому Салазар не брался осуждать. Гриффиндор всегда слишком странно понимал магию и смысл существования волшебников, однако все же оставался одним из самых близких для Слизерина людей, поэтому молодой мужчина был готов оказать поддержку своему другу в любом случае. — Сказки… — голос Годрика звучал надтреснуто и глухо. — Ты получил бесценную возможность найти того единственного человека, с которым ты можешь быть счастлив, тебя даже подталкивают к этому решению, понимаешь? Подталкивают к счастью! А ты говоришь о сказках. Самая большая наша сила как раз и заключается в том, чтобы воплощать сказки, именно этого так никогда и не научатся делать маглы. Мы все — любимцы судьбы, потому что можем попросить — и получим, можем узнать, кого любить, можем понять, в чем наше призвание, а не мучиться всю свою жизнь, по ночам воя от тоски и боли. Традиции, о которых ты так печешься — тоже отражение древних легенд, по неосторожности забытых, а потому смертельно опасных для тех, кто захочет их соблюдать. Фальшь никогда не заиграет истинными огоньками. Понимаешь, Зар? Я ведь не пугаю: все это я видел в воспоминаниях твоего партнера, все это — наше жестокое будущее, удел наших детей, если не начать что-то менять прямо сейчас. — Знаешь, — задумчиво произнес Слизерин, ошарашенный признанием Гриффиндора. — Тебя убьют однажды в темной подворотне. — Я знаю это, — серьезно и печально ответил Годрик. — Но потом, лет через сто-двести, поймут, что были не правы, сделают героем и возведут мои мысли в ранг истины. И знаешь, в этом случае моя смерть пойдет лишь на пользу, — поддавшись внезапному порыву, Салазар прильнул к Годрику, на короткое мгновение отбросив свою чопорную маску. Он был младше своего друга и порой чувствовал себя защищенным под его заботливым крылом. Гриффиндор, тем временем, продолжил свою речь, но уже более веселым тоном. — Давай все-таки не станем отказываться от подарка судьбы и магии и посмотрим на Гарри Поттера как на весьма симпатичного юношу? Поверь мне, Зар, так будет только лучше для тебя, да и тяжесть на сердце тут же уйдет, — Салазар согласно кивнул, и Годрик повел друга за собой к выходу с башни. На сердце и в самом деле стало гораздо легче, а еще в голове заклубились крамольные мысли: не скрывалась ли в словах друга, пусть маленькая, но все же толика зависти? Не говорил ли он так страстно и порывисто потому, что и сам желал обрести своего партнера? И не провести ли для Гриффиндора тоже какой-нибудь ритуал?