Forget-me-not

Я очнулась в остывшей мыльной воде под бледным желтым светом лампы накаливания. Тупо уставилась в белую эмалированную поверхность в желтых разводах и поняла, что проснулась в ванне. Дожили. Вот к чему приводит пьянство, Шин Рюджин. Не даром мать с таким пренебрежением усмехнулась, когда ты заикнулась, что взрослая. Я попыталась перевернуться набок, но соскользнула. Заскользила пальцами от груди вдоль по линии рёбер, щипая, проверяя жива ли и если да, то насколько. Ломкая линия гибкой шеи, переходящей через выступающую косточку в подвижную сутулость позвоночника, глухо заскрипела тупой, ноющей болью. Той же болью заскрипело и правое плечо, которое я благополучно отлежала. Тогда впервые ко мне пришло полное понимание фразы: «Я чувствую, что разваливаюсь». Спать все еще хотелось. Фатально и безудержно. Веки слипались, точно медом намазанные, а перед глазами то и дело расплывались радужные круги. Казалось — еще мгновение и снова отрублюсь. — Вот и искупалась, — съеживаясь, прошипела я. Отсыревшее каре противно щекотнуло шею. Сколько сейчас? Два? Три часа ночи? Сверху тупо глядела болтающаяся в патроне лампочка, мерно покачиваясь на проводе. Под её светом я почему-то почувствовала себя неприлично обнаженной, что хоть было и логично, мол «я же в ванне», но это чувство лишь нарастало. Я поморщилась, сонно подползая к стоку, чтобы слить холодную воду и по подбородок оказалась в холодной жиже. Почти крещение. Негромко усмехаюсь, дивясь тому насколько сильно я себя закапываю в этой жизни. Закрываю глаза, больно ударяю по щеке, расплескав воду и наплевав на все попытки уснуть и, не глядя, нащупываю в воде пробку. В голове пролетало обрывками — возвращаюсь под вечер с тусы, вроде рано, а я уже вусмерть пьяна. Думаю лишь о том, что нужно сделать, чтобы начать новую жизнь. Вечно же так нельзя, да? С чего начинается новая жизнь? Быть может, с теплой ванны? Жаль только, что все стремление встать на путь истины исчезало так же быстро, как мыльная жижа в стоке. А сейчас я ощущала себя запертой. Что-то словно было не так. Будто бы все четыре стенки ванны уперлись в потолок, да так, что за ними не было видно ни шторки с дельфинами, ни раковины, ни стен, ни приоткрытой двери, ни мыльницы, что по всей видимости вчера служила мне пепельницей, а вокруг только они, стены — выпуклые и чугунные. А еще ослепительно белые, как зубы Ли Чховон — редкая яркая полоска, которую я в последние дни ловила так же часто, как пощечины в школьных драках. Позавчера снова видела её в универе. Подошла, мило поболтали о моей учебе, она снова предложила со мной позаниматься, мол все остальные преподы жалуются и просят на меня повлиять. Придется поднажать на чертову учебу, потому что заниматься с Ли Чховон — выше моих сил. Я точно не смогу. Если после пяти минут болтовни ни о чем я уже где-то далеко, задавленная тяжелым запахом ее сладкого парфюма и мягкой линией мелькающей в вырезе груди, как выдержать четыре часа в неделю? Нет, увольте. В горле встал кислый ком, который тут же захотелось сплюнуть. И вот опять подумала о ней и жизнь вмиг стала сложнее. И так каждый гребаный день. Что за цирк? И все равно на меня смотрели такие же низкие и слегка скругленные стенки. Я чувствовала лопатками все их изгибы. Получается, запертой я была не в ванной? Вновь она — бесполезная тюрьма головы, моя личная каторга. Не помню каково это — просыпаться с легкой головой и в полной трезвости. Казалось, эти понятия в моей преисподней вообще существовали параллельно. Холодно. Мокрые ноги и спина неприятно возили по эмалированному металлу. Раздалось журчание. В слив утекли остатки остывшей воды, лампочка слегка мигнула, и опять наступила тишина. И снова я зазвенела своим багажом тяжелых мыслей. Рука нащупала на дне что-то. Этим «что-то» оказалась моя электронная сигарета. Из нее трагично потекли капельки воды и утонувший девайс попрощался со мной глухим бульканьем. — Избавляемся от плохих привычек, — я нервно хохотнула и до того отвратно стало на душе, что захотелось удавиться. Вдруг лампочка снова мигнула с характерным треском. Я захотела подлететь кверху и разбить её, но вмиг отмела эту глупость. Ведь лежать в полной ванне осколков — идея не из лучших и даже не их хороших. А вставать я не планировала точно. Как минимум ближайшие пару минут. Я лежала, выстукивая пальцами какой-то въедливый мотив по поверхности ванны, и почему-то очень остро ощущала себя в этом пространстве: своё тихое дыхание, свежий, мятный запах спутанных сырых волос, каждое прикосновение эмалированного металла к странно-податливой коже. Теперь спать не хотелось. Удивительным образом не хотелось ни-че-го. Даже курить. Даже с алкоголем. Вместе с пылью многолюдных клубов, ванная вымыла из тела остатки бодрости и всего того тока, который последние месяцы толкал вперёд, не смотря на отсутствие осязаемой цели и мотивации. Я обхватила руками коленки и отчетливо поняла, чего хочу. Хочу кричать.

***

Город спал, а я, похоже, решила разбудить всех в округе: шла темными дворами, пиная стеклянную бутылку, и та со звоном катилась по асфальту передо мной. Я бесповоротно нервничала, и таким образом, должно быть, старалась удержать себя в уздах. В пакете печальным грузом оседает маска, а я, как подросток, прячущий под подушкой от родителей сигареты, отчаянно выискиваю укромный переулок, чтобы там распрощаться с привычным «Рюджин» и укутаться в другое, безликое и такое мое «Дракон». Атмосфера располагала к размышлениям о жизни, а мне от этого становилось страшно. На этой улице, не отравленной фонарным светом, где многотонные громадины домов тонули в тенях, мысли путались чуть охотнее, чем обычно. Зато не путались ноги: легонько пинали громко звенящую бутылку, пока она не закатилась на край широкой ступени и с оглушительным звоном и треском разбилась. Я остановилась. Эхо растаяло среди узких улиц, как сахар в кипятке. Взгляд метнулся к небу: беззвёздному и оттого непроглядному. И я прибавила шаг. Мну шагами лестничные пролеты, тороплюсь. Я сама не понимала отчего хотела увидеть именно её, Сирену. Нет, я не скучала. Просто хотела удостовериться, что она на самом деле реальна, а не плод моего пьяно-больного воображения. Сирена ждёт меня в дверях. Я не знаю почему от этого факта по телу разлилось самодовольство. Она будто не изменилась с прошлого раза — такая же точеная, в затертых джинсах, что болтались лишь на бедренных костях. — Ждала меня? — надменно и размашисто улыбаюсь, не скупясь, огибая полупрозрачный силует заруливаю в квартиру. — Размечталась, — я знала, что она не признается. Партизан. Правда, наихудшего разряда, ведь её оглушительная улыбка палит всю контору. — Врешь? — Вру, — и она смеется, не стыдясь своей глупой лжи, вся светится, а я лениво зыркаю на голубизну её маски. А, прокол. Я все же чуточку скучала. От этого осознания моя ответная улыбка вышла чуть более открытой, голой. Сирена не привыкла такое упускать, слегка глаза расширяет с непривычки. — Никого? — я показательно обвожу взглядом квартиру, но она понимает и без этой пантомимы. — Пусто, как и у тебя в голове, — подмигивает, а я скалюсь и выплевываю что-то типо «отлично», — я кое-что спросить хотела. Она внезапно равняется со мной и колко, но нежно заводит за ухо беспорядок моих безукоризненно-синих волос. Ее музыкальные пальчики мажут мою гибкую податливую шею, практически царапая своей осторожностью. — Сама себе уши прокалываешь? — взгляд её пытливый, с восторгом пятилетки рассматривал мое испещренное проколами ухо. Как ответить? Конечно, нечестно. — Да, — говорю и глаза прячу, жду, что раскусит, поймает на такой глупой лжи, жду вердикт. Она молчит. Долго. Я умираю от волнения. — А мне проколишь? — и конечно я не могу ей отказать. Улыбаюсь лениво, будто одолжение делаю, когда голова моя оглушительно кивает. «Идиотизм» — фыркает сознание, а я затыкаю уши. — Сигареткой угостишь? — спрашиваю. — С чего ты решила, что у меня есть? — Сирена рисуется, глазками-полумесяцами наглюче стреляет и ей это идет. — А что нет? — сажусь и шлепаюсь рукой о свою же коленку, почти ранюсь об её остроту. С этим надо делать что-то. Плохо, когда ты не худая, а тощая. — Лови, — и я не подвожу, ловлю ровно в руки, буквально слышу, как она улыбается. Своими даже близко не такими музыкальными пальцами, как у нее, ворошу недры пачки, чертыхаясь и матерюсь, когда сигарета лишь щекочет пальцы, не желая подцепляться. А после, легким, естественным жестом кладу пачку к себе в карман. Мы стоим, молчим, я не смотрю на нее, мол неинтересно мне, а она, черт возьми, смотрит, не боится, не скрывает. Она всегда была смелее меня. — Не вернешь? — склоняет голову. — Курение — вред, — щёлкаю барабаном зажигалки. — Понятно, — пожимает плечами и комната начинает невесомо звенеть тишиной. Сначала слышу в тишине шорох — Сирена ерзает нерешительно и смотрит, тоже как-то по-особенному: бегло, урывками, будто я запрещаю. Очередной взгляд и в который раз быстро одергивает, как руку от кипящего чайника. Меня это начинает конкретно раздражать. — Что ты делаешь? — ловлю её взгляд и сама не скрываю раздражения. Ей богу, покурить нормально не дают. А Сирена продолжает ерзать, тупит в пол взгляд, как будто нашкодивший ребенок, пойманный на месте преступления. — Мне просто нравится смотреть, как другие курят, — тихо так, точно самое настоящее признание. — Но курение же вред? — парирую своими же словами, вновь впустив горечь от ягодного филипп морриса к горечи в голове. Чувствую, как они мешаются там в адский коктейль — похлеще коктейля молотова. — Вред не всегда некрасивый, — пожимает плечами, все еще избегая прямого взгляда, зато её гордость ощущается во всем остальном: в безукоризненно прямой спине, в ровном тоне голоса, в спокойном ритме дыхания… Стоп, каком ритме дыхания? Я разве вслушивалась? — Зачту за комплимент, — мое лицо на секунду тает в белом дыме. Пепел осыпается сахаром на темный пол. Я и сама не сомневаюсь, что выгляжу умопомрачительно так: с растрепанными волосами, закинутой на подлокотник острой коленкой и, возможно и правда даже близко не такими музыкальными, как у Сирены, но все же чертовски изящными пальцами, — Ну раз уж смотришь, то смотри тогда конкретнее как-то, а то это вообще никуда не годится, — затягиваюсь медленно, с чувством, с расстановкой, дай бог Сирена не догадается, что ради нее, — ей богу, детский сад «Ромашка». — Да завали, — буркнула оне, закатив глаза, — Молчащей ты выглядишь куда лучше. Я не успеваю насладиться этим хоть и едким (ну как по-другому это же Сирена) но все же комплиментом, как лестничную площадку прямо у двери начинают сотрясать топот и разговоры. Я узнаю наших даже по одной интонации, так что подлетаю первая и с быстрым «прикрой», сбегаю докуривать в форточку, оставляя её один на один с проблемами. В этом вся я: сбегать в плохие моменты, возвращаться в худшие. Наскоро расправляюсь с форточкой и меня тут же сносит уличный запах: вечерний, сохранивший еще последний отблеск лета, будто в миге до того, чтобы истратить все тепло. Я дышу жадно, не могу насытиться, почти забываю про сигарету, тлеющую в руках. — Дракон, мать твою, надымила, что аж в прихожей воняет, — звучит скорее шутливым упреком. Среди коктейля из уличных шумов и квартирного гама не сразу разбираю голос Дриада. А это точно ее голос, я узнаю сразу: слегка хриплый, а смех соскальзывает на сплошные колокольчики. По тону слышу: рисуется, уже на обратной стороне век вижу, как она кокетливо заправляет прядь за ухо. От этого осознания становится приятно. Мне даже не надо видеть их лица, чтобы знать наверняка что, как и когда они делают. Как реальная, черт подери, команда. И это только за жалкие три месяца рука об руку. Только вот один вопрос остается неясным: перед кем она так красуется? Ответ стремительно находится в новой реплике из прихожей: — Что только о нас новая участница подумает, — наигранно строго тянет Горгона и я тут же так и замираю, в секунде от того, чтобы ударить себя по лбу, рискуя попалить не до конца истлевшей сигаретой свои синие патлы. Новая участница Черт. Как я могла забыть? Сигарета вот-вот догорит до фильтра. Торопливо стряхиваю столбик пепла и, сделав крайнюю затяжку, наскоро закатываю левый рукав толстовки. Ещё тлеющий окурок врезался в тонкую, практически полупрозрачную кожу запястья, оставляя на ней розовый круглый след. Я даже не морщусь. Смотрю, завороженная, на очередной след, очередное клеймо и половина губ сама собой ползет в усмешке. — Дракон! — щелчком отбрасываю сигарету в форточку и ерошу синий хаос волос. Я уже ненавижу этот день.

***

— Рассказ будет долгий и нервный, — Горгона резко дергает плечом и аккуратно усаживает новенькую ближе. Я небрежно разваливаюсь рядом и исподтишка палю на все их осторожности, — Это будет твое крещение, — последние слово вводит меня в ступор, но по лицам других я понимаю, что только меня одну. Чтож, Горгона вновь несет какой-то бред, но при улыбается по-своему очаровательно и чудаковато, что все лишь слушают и кивают. Но я — не все. Поэтому мои брови непроизвольно ползут вверх. Крещение? Я прокатываю это слово по языку, будто пробую на вкус. Кре-ще-ни-е Как только ей в голову пришло? У Горгоны определено был талант — подбирать абсолютно неуместные, но чертовски рабочие слова под всякие странные ситуации. Ну оно было логично, она и сама была странной. За собственными размышлениями не слышу, как щелкает дверь и в комнате материализуется Дриада. По одному лишь её развороту плеч я понимаю, чем это нам грозит. И вот она начинает свою речь: — Основная черта группы — абсолютная конфиденциальность, — Дриада медленно и степенно вышагивает по комнате. Останавливается, делает театральную паузу, внимательно и с прищуром оглядывая всех присутствующих: двое смотрели с дружелюбным безразличием, один (наша новенькая) со смесью интереса и легкой паники, а последний откровенно клевал носом. Последним была я. Ну а как еще выглядеть хоть немного погруженной, когда эти правила уже оскомину набили? — Первое правило: Участницы не имеют право разглашать свое имя, возраст, любую информацию, что способна раскрыть личность. Скорее всего, я выглядела неприлично скучающей, раз уж за последние пять минут поймала на себе уже два испепеляющих взгляда. Отнюдь! Я с головой была увлечена тем, что прикидывала, кто выглядит смешнее: вся такая серьезная и напыщенная Дриада или нервно ерзающая и будто на грани паники, новенькая. До чего же она была забавная! Совсем юная, все эмоции на лице пишутся. Точнее, на половине лица, что не была скрыта за маской. Глаза огромные и круглые, внимательные такие, любопытные. Улыбка доверчивая и немного дерзкая, как у подростка, а волосы длинные и цвета алого-алого. А еще до чего же ей шел ее псевдоним и маска. «Феникс» — лучше не подберешь. Золотистые перья её маски аккуратными рядами обрамляли круглые глаза, плавно становились рыжее и ближе к ушам сливались по тону с волосами. — Второе правило: Запрещено позволять другим участницам видеть свое лицо, показывать личные фотографии и любые документы, где лицо не скрыто маской или чем либо еще, — голос Дриады, обычно нежный такой, легкий, точно звон колокольчиков (и что парадоксально, именно цветов колокольчиков) сейчас был совершенно тверд. — А что будет в случае разглашения? — новенькая будто вот-вот сбежит с этого «праздника жизни». Она словно наэлектризованная — только коснешься и рассыпется искрами. — Разглашение карается выгоном. При чем в случае разглашения, тот, кому выдали информацию обязан раскрыть свои соразмерные личные данные и тоже попадает под угрозу выгона, — продолжает безапелляционным тоном блондинка. — Дриада, прекращай тиранию, новенькая вот уже на иголках вся, — я расслабляюще посмеиваюсь и подмигиваю новенькой, которая благодарно кивает и расплывается в неуверенной, но трогательной улыбке. Я случайно задерживаясь глазами на Фениксе чуть подольше всех приличных норм и тут же даже не ловлю, а просто чувствую кожей чужой, короткий и жалящий взгляд. Тут же отвечаю, смотрю зрачки в зрачки и улыбаюсь по-особенному как-то обольстительно-разбойничье, как только для нее, Сирены, и умею. Что это на нее нашло? Пытаюсь разгадку найти и не могу. Ну чем, черт возьми, возможно объяснить этот острый, как будто бы ревнивый прищур? — Третье правило: неприкосновенность к конфиденциальности других участниц. Запрещено искать любую информацию об участниках, спрашивать её и пытаться выяснить другими путями. Нарушение, естественно карается выгоном, — я уже откровенно не слушаю, погружаюсь в мысли и ненароком всматриваюсь в чужой профиль, освещенный росчерком света от настольной лампы. — Четвертое правило: в случае непредвиденной встречи вне группы, без масок, скрывающих лицо, участник, узнавший другого обязан сделать вид, что он того не знает. Узнавший не имеет права упоминать об этой встрече, обязан забыть все подробности и отрицать факт знакомства в реальной жизни, — резкий тон Дриады, её резкие, нараспев «обя-язан» непостижимым образом начинает проникать мне в голову. Сначала я воспринимаю по слову, потом предложениями, а потом и вникаю в смысл. Какая же нудятина. Необходимая и от этого еще более отвратительная нудятина. Неожиданно со своего места подрывается Сирена. Резко так неожиданно. Ее малиновая прядь ярким всполохом вонзается в периферию. — От себя добавляю пятое правило: пойми, нам всем есть что терять и я по глазам вижу, что тебе тоже. Ты — такая же, как мы. Другие сюда не приходят. Другие — счастливые и беспроблемные, те, кому есть что терять. Они не делают себе дорогущие маски на заказ, не выслушивают эти длиннющие лекции. Наша группа — это последняя свобода. А именно свободы нет ни у кого из нас. Не подведи нас. Она говорит в сердцах и так искренне, что мой взгляд вновь залипает на ней. У нее есть одна невероятная черта: становиться красивее, когда говорит, когда привлекает чужое внимание и выглядит так недосягаемо, будто с другой планеты. И я смотрю на нее сплошным и безмерно долгим взглядом. Когда она замолкает уже хочу разразиться аплодисментами, но вовремя понимаю, что это слишком. Слишком даже для меня. И тут же мозг прошибает осознание. «Звонкая» Именно такой она казалась в тот момент. Звонкая, как смех или как разбитая несколькими часами ранее бутылка. Остальное я не слышу: поддакиваю на автомате, усмехаюсь себе под нос, смазливо улыбаюсь, даже умудряюсь что-то комментировать и все равно: мыслями не там, убежала куда-то к опрокинутым звездам. — Хей Дракон, — неуверенно, но жутко напористо, тычком примерно в плечо, — ты же Дракон? — еще более тихо. Я отмираю. Прошло чуть меньше пяти минут, лекция, вероятно, не окончена, лишь лекторы отвлеклись: стоят, царапаются, спорят о чем-то. Перед глазами — сплошное марево, что рассеивается, стоит лишь взгляду наткнуться на пронзительно-алое пятно прямо перед лицом. — В единственном экземпляре, — буркнув под нос, потираю глаз, отворачиваюсь, — что хотела? — Да так, — Феникс снова взгляд отводит, будто проверят буду ли я её слушать. Я проявляю ангельское терпение и она, помявшись, все же спрашивает, — я про квартиру хотела узнать, а спросить неловко. Чья она? — и снова глазки в пол, а потом смотрит исподлобья, трогательно так, как подросток. — А это, — тяну лениво, почти небрежно, собираясь с мыслями и прикидывая как бы объяснить менее заморочено, — Это что-то на подобии нашей штаб-квартиры. Мы все вместе снимаем её, собираемся тут для обсуждения песен, репетиций и всякого такого, — замечаю, как глаза новенькой загораются и сама распаляюсь все сильнее, — а если вдруг кому-то нужно экстренно переночевать вдали от дома, тут даже есть целая спальная, — подмигиваю и сразу же ловлю её тихое, на выдохе: «ого». Наверное, Дриада была права и с новой участницей изменится многое в привычном укладе жизни. Думаю и тут же ловлю на себе прожигающий, долгий взгляд Сирены. Почти все. Главное остается неизменным.