Снег на ресницах

Серёжа хочет себя ударить разок, да так, чтобы посильнее. Проиграл Александру Петровичу, но тот только похвалил его, сказав, что он держался достойно. А в серых глазах культурной столицы читается какое-то непонятное одобрение; а следом кивок в сторону Данилы и Дениса. Сначала не понимает, только смотрит на друзей и отца, хмурится невольно. Химки и Мурино смеются, то убегая от Кати, то падая на пол от её щекотки. У Дани смех звонкий, похож на капель весной, когда солнце уже светит, греть мир начинает и птицы первые песни заводят на один лад, а глаза как небо чистое — его над Магнитогорском порой и не видно вовсе. А глаза Московского всегда такие, глядя в них дышать легче становится. — Сергей? — Санкт-Петербург напротив смотрит прожигающе, похлеще сибирских пожаров заставляет чувства гореть, оголяет их, как провода. Серёжа после ловит взгляд Юры, который улыбаться перестаёт, глядя на сына. В младшем Татищеве что-то взрывается и думается, что если не сейчас, то ещё не скоро, будто никогда больше шанса не будет. Признание вылетает из груди и там же разливается тягучая магма на месте бывшей тайны. Теперь знают все — не только Никита с Денисом, а вся их семья. Серёжа не понимает, почему все пялятся на Юру, при этом едва ли вообще придавая значение словам. Конечно, отец такого не принимает, это не секрет, но сама фраза никого не удивляет. Странно даже. Юра убегает: просто срывается с места, ни на кого не глядя, а в чёрных глазах бездонная пустота плещется. С хлопнувшей дверью все выходят из ступора: дядя Костя пятернёй ерошит волосы, звучно ругнувшись под нос; Руслан только головой качает, удивительно сдержавшись от едких фраз; рядом вздох удивлённый — Питер руку к груди прижимает. Узнать, что с остальными не дают руки на плечах, давят знакомо. Напротив горящие глаза прожигают, в них плещутся волнами эмоции. — Скажи мне: ты идиот? — и видно, что Даня слова подбирает только ради Питера, старается изо всех сил не крикнуть «долбаёб». А Серёжа на такое и не обидится, согласится. Губы поджимает, но не отводит взгляд до последнего, кивает: «Да, идиот. Самый настоящий.» — Ох, Серёжа, — тётя Аня руку ко лбу прикладывает, взгляд опускает, сутулится даже. Серёжа напрягается — только сейчас подкатывает осознание всего. И ведь они с Даней не хотели рубить с плеча; хотели плавно подвести, особенно Юру. Пермь на Серёжу глаз не поднимает. Хватает плед с дивана и убегает на улицу. Даня, наконец, делает шаг в сторону. Смотрит ястребом на Серёжу, брови сводит, но не выдерживает: во взгляде скользит знакомая нежность, которая обволакивает своими объятиями, губы растягиваются в мягкую улыбку. Химки сам смотрит на Александра, который вот-вот и станет называться тёплым словом «папа», видит в его взгляде удивление, но и простое, нужное: «молодец». Как же много могут сказать глаза. Поворачивается к Москве, застывшему рядом с Екатеринбургом. Даня сказал бы, что давно не ждёт ничего тёплого от отца, но сам себе врать не хочет уже. Ждёт, всегда надеется, что время для него найдут за пределами рабочих вопросов и порицаний. Кажется, что всё не так плохо. Миша улыбается, подмигивает и стакан с соком поднимает, будто говоря: «за вас», подмигивает Серёже и ласково смотрит на Питер. Даня подмечает, что с появлением Александра Петровича отец стал чуть более семейным человеком. Теперь он старается уделять время детям вне работы. А Серёжа всё ещё хочет сквозь землю провалиться. — Да, ради такого шоу не жаль мотаться с Севера на такие встречи, — Никита, сидевший в углу, как мышь, подаёт голос чуть ли не впервые за день. — Ну и придурки же вы, — ноги вытягивает, игнорируя недовольство Александра Петровича. Катюша, цветочек милый, к Дане подходит, руку тянет. Даня пожимает её, не совсем понимая, что девочка сделать хочет, просто подчиняется. — Чью фамилию возьмёте? — она смеётся, видя, как румянцем заливаются бледные щёки брата, а потом кидается к нему на руки, на колени запрыгивает. Серёжа ловит её, крепко держит. Улыбается всё же: маленькая чертовка. — Приятно знать, что можно больше не держать это в тайне, — Денис вид делает такой, будто его всё это заебало. Руки прячет в карманы, перекатывается с носка на пятку, бросает взгляд в сторону Никиты. Норильск головой качает: «не наш день, не сегодня». Денис не возражает. Уралов оживает, когда Аня возвращается. Одна, но уже без пледа, и сам уходит, будто сменяя подругу на посту. Серёжа вздыхает, прячет лицо в волосах сестры. Хочется курить. Неясно теперь пустят ли его к Юре домой, сколько криков его ждёт, когда до отца дойдёт. Что вообще будет? Когда дядя Костя говорит, что они поедут в Екатеринбург, Серёжа облегчённо вздыхает, без стеснения сжимает руку Дани и жмётся к нему, пряча лицо ото всех. Санкт-Петербург говорит, что пора отдыхать. Мягко заканчивает вечер, предоставляет гостям комнаты и забавно морщится, когда видит, что за Денисом в его комнату бесшумно заходит Никита, однако ничего не говорит. Магнитогорск находит силы умыться, а потом падает на кровать к Дане, сгребает его в охапку, по-свойски закидывает ногу. Уже глаза закрывает, а Химки голову на его грудь кладёт, слушает сердце. Хочется оставить все проблемы на потом, утонуть в горячих объятиях, вдохнуть аромат сигарет и дешёвого одеколона, окутать любимого человека нежностью и лаской. Но Серёжа сам пальцы в светлые волосы прячет, едва ли не мурлычет от того, что те мягкие, совсем не такие, как у него самого. — Прости, что я вот так, — Татищев шепчет. Их не услышат, но нет сил говорить громче, нет желания нарушать пелену спокойствия. — Что уж теперь? Может однажды ты будешь за языком следить, — Данила приподнимается, в свете ночника в тёмные, совсем чёрные глаза смотрит. — Но ты идиот тот ещё. Наклоняется, прижимается к бледным губам. Это почти невинный поцелуй. В нём только нежность, вся забота и любовь, которую словами даже и не выразить в полной мере. Но в сплетении ног, поглаживаниях щёк и долгих взглядов, всё это чувствуется как надо. Раньше Серёжа мог оттолкнуть, ударить за такое, но сам же сказал однажды: «Тебя не бить хочется, а любить». И он любит. Иногда даже сам не верит, что сделал шаг навстречу. Помнит ведь, что отец говорил про таких: как о Питере отзывался, как Красноярск посылал подальше и ругался на таких, как Серёжа сейчас. Но Серёжа сам добровольно шёл на встречу этому солнышку, как тонул в голубых водах глаз Данилы и сам же целовал. Всё не так, как говорят. Не противно, не страшно. Нужен только тот самый человек и чувства. Даня утром встаёт первый, по привычке. Лениво думает, что нужно сделать работу, но Серёжа так прижимает его к себе, что все мысли уходят подальше. Перебьётся отец очередным отчётом разок, а на работе и без него справятся — иначе что у него за работники такие? Хотя сам Москва за стенкой наверное нежится с Питером, поэтому расслабляется. Смотрит на Магнитогорск сквозь лёгкую дымку сна, не сразу замечет, что тот глаза чернющие открыл и в эту темноту затягивает. Даня думает, что вот-вот пройдёт горизонт событий и совсем пропадёт — с огнём не сыщешь. — Доброе утро, — прокуренный голос итак хриплый, но только проснувшийся Серёжа сейчас вообще еле говорит. Он глаза щурит, оставляет поцелуй на макушке, а Даня выдыхает резко, тянется к губам и осторожно касается их, будто не было ничего больше в мире, кроме них. Серёжа сам, посмеиваясь, начинает оставлять множество невесомых поцелуев на светлом лице, таком живом и ярком, совсем не похожем на его бледное. Такое любимое: и когда Даня сонно ворчит, когда недовольно брови сводит, нервно губы кусает или смеётся, закинув голову назад. Любая эмоция, любое движение вызывают нежность в сердце. Они встают неохотно: в квартире прохладно, а за окном метель. Кажется, он задержится в Питере минимум на пару дней. Глядя краем глаза на Даню, расчёсывающего волосы, Серёжа совсем и не против. На кухне их встречает Михаил Юрьевич и Александр Петрович. Первый даже не поднимает взгляда от ноутбука, делая большой глоток кофе. Данила чувствует укол совести за то, что отложил работу. А Питер приветствует их и ставит чайник. — Будете омлет? — Александр предлагает, улыбается мягко. Серёжа соглашается, благодарит заранее. Даня не мнётся, просит добавить помидоров и сосисок, да побольше, и тянется за ноутбуком, оставленным на подоконнике, но Серёжа его по руке бьёт, недовольно шипит: — У тебя выходной. Пусть там сами крутятся как хотят. Будет срочно — позвонят, — и смотрит в глаза, настаивает. Даня хмурится, пытается ещё раз. — Даня, — строго. — Да что? — Химки цокает. — Серьёзно, отойди, — ему это не нравится. Как же отец? Даня чувствует, что нельзя было оставаться в постели подольше, а сразу за работу сесть. — У тебя выходной, — упрямо говорит Сергей. — Нет, ты конечно можешь поработать, — плавно делает шаг в сторону и Даня уже облегчённо вздыхает. — Но тогда я сейчас собираюсь и еду домой. И мы не видимся ближайшие полгода, потому что у тебя не будет времени. Знаем, проходили. Московского младшего током прошибает. Замирает, глядя на Серёжу. Понимает, что это правда. И осознаёт, что стал на отца похож. Губы поджимает, бросает взгляд на ноутбук и снова на Татищева пялится. В желании получить внимание от отца Данила забыл про отдых. Пахал без отпуска, ел раз в день, чтобы не свалиться с лестницы, становился лучшим во всём, всех братьев перегнал. Но в ответ получал только те фразы, которыми сам начал бросаться. Знает, как неприятно слышать от близкого, что ему не до тебя сейчас. Знает, поэтому сдаётся. Делает себе кофе — растворимый, да и чёрт с ним, — а Серёже чай крепкий с кучей сахара. Ставит кружки на стол и понимает, что на кухне почти тишина: все молчат, только часы тихо стучат. Александр переглядывается с Михаилом, говорят о чём-то на своём телепатическом — точно в глазах слова читают. — И давно вы вместе? — Москва ухмылку не прячет, подпирает голову рукой и смотрит на парней лукаво. Питер начинает готовить, но сам кидает взгляды. — Три года, — Татищев реагирует быстрее Дани, который залип, не понимая, как говорить с отцом на такие темы. Как вообще с ним говорить о чём-то, кроме работы. Он не соврал, когда говорил, что с появлением Александра отец стал ближе к нему, но это только формально: стали видеться чаще, но никогда не поднимали темы, касающиеся личной жизни. — Это немалый срок, — Санкт-Петербург удивляется. — И никто даже не подозревал… — Никто и не интересовался, — Даня пожимает плечами. Серёжа его руку под столом сжимает, дарит тепло, хотя от горячего кофе уже душновато. — Ну, Денис только первый узнал. Сам догадался, — фыркает, закатывая глаза. — А Денис и Никита?.. — Саша неопределённо взмахивает рукой. — У него спрашивайте, — Данила не намерен говорить за брата. К счастью, такой ответ Романова старшего устраивает. Ненадолго они снова замолкают. Только удивительно: Миша пару раз щёлкает по клавишам и закрывает ноутбук, кладёт его сверху Данилиного. Питер на это театрально прижимает руку к его лбу. — Ты заболел? При смерти? На нас летит метеорит? Михаил Юрьевич отложил работу, где такое видано? — позволяет себе на секунду оторваться от плиты, захватывает лицо Миши руками. Улыбается тепло, глядя в глаза. Оставляет поцелуй на носу, не давая шанса на ответное действие: лёгкого румянца ему хватает. Быстро отстраняется. — Проникся семейной атмосферой, — Миша фыркает. — Ещё чего расскажете? Даня молчит. Он так много хочет сказать: и от того, как рад, наконец-то, поговорить с отцом, и до мелких житейских дел. Но молчит, совсем не зная, что сейчас будет уместно сказать. Серёжа смотрит на Химки, думает, что стоит сказать хоть что-то, подтолкнуть неуверенного в себе любимого к отцу, ведь тот сам идёт на контакт — можно не искать подвох. — Даня посуду за собой не моет, — выдаёт с потрохами, но Данила с этим не соглашается, возмущённо вскидывает руки. — Только чашки! Что их мыть-то? Надо просто ополоснуть, — оправдывается. — Стоят себе, пусть стоят. — Ты не мыл чашку месяц и там завелась новая экосистема. Привык пить кофе из автоматов, — Серёжа веселеет, когда в глазах Дани снова искры блестят, как будто солнце в них бриллианты отражает. А солнца и в помине нет: за окном только темнота и свет фонарей. — И работать меньше надо, я выгляжу живее тебя! Они спорят, а старшие переглядываются, улыбаются. Миша давно не видел Данилу таким расслабленным. Знает, что во многом сам виноват в том, что сын себя так загнал, но старается исправиться. Зарёкся когда-то любить снова, но Саша рушит все планы мягкими словами, долгими разговорами, меняет что-то почти незаметно на подкорке его, под самую сталь сердца пробирается. Даня стал живее с Денисом и Сашей — Московский всегда думал, что его северная заря хорошо влияет на всех, — но у Химок всё это время своя заря была. Только чёрная вся, как смерть… Возможно стоит задуматься об экологии других городов, чтобы сын любимого не терял. Повод плохой, зато мотивация хорошая. Как-то незаметно к ним присоединяются все гости, оставшиеся вчера. Москва смотрит на Мурино. Тот на Сашу похож почти так же, как Даня на Москву. Миша знает, что его сын любит Романовых, считает семьёй. А что сами Романовы? Нельзя сказать, что Денис и Миша контактируют вообще, кроме простых приветствий — часто и без них обходится совсем. Становится душно. Москва выскальзывает из-за стола незаметно, но Даню по волосам треплет — тот даже замолкает, смотрит радостно. Так хорошо становится на душе. — Серёж, — Аня подходит к парням, улыбается неловко. Видит, что Магнитогорск напрягается. — Я рада, что ты стал чаще улыбаться, — всё же она хочет быть хорошей тётей для детей Юры. Они же родные уже, как она без них? А Серёжа в ответ искренне улыбку тянет, падает на Данино плечо. Вздыхает, ожидая только звонка от отца. Если он вообще собирается ему позвонить. Сам Серёжа делать этого не будет: мало ли под горячую руку попадёт. — Спасибо, тёть Ань. — Нежности какие, — Никита крутит вилку между пальцев. — Вероника вас назвала еб– Денис ему рот рукой закрывает — Питер всё ещё здесь. — Ты вообще хоть что-то ей не рассказываешь? — возмущается Даня. Норильск пожимает плечами и ведёт языком по ладони Дениса, с вызовом глядя в глаза. Денис морщится, руку вытирает об Никиту и слабо толкает локтем. Шепчет что-то матерное. — Она знает даже о моём первом сексе, — Никита ухмыляется, — и о предпочтениях в порно. — Ты асексуал и порно не смотришь, — Денис закатывает глаза похлеще Дани. Камская решает увести Катю подальше — мало ли куда зайдут разговоры сейчас. — Это слишком много для одного дня, — Питер вздыхает. — И почему вы не могли найти себе парней с отцами получше? Уж простите меня, Сергей, Никита и Руслан Андреевич. — А вы почему моего отца полюбили? — Данила смеётся. Вопрос риторический, но посыл понятен: Москва тоже отец так себе. Александр цокает. Руслан, вообще, от телефона открывается только на своё имя, бровь выгибает, вспоминая, о чём тут болтали. — Я сюда из-за Никиты приехал, Александр Петрович, не волнуйтесь, меня даже не волнуют ваши слова, — отмахивается Красноярск, не замечая, как брови сына вверх ползут. Из-за него? Да что за чушь! Норильск совсем не верит его словам. — У вас где ближайший магазин? Или табачка, — смотрит на Питер, совета ждёт от местного жителя. — За домом напротив супермаркет, — любезно отвечает Питер. Руслан ставит грязную посуду в раковину, идёт к выходу, а Никита его взглядом прожигает, ждёт, что отец рассмеётся и назовёт его дураком, но этого не происходит. Красноярск в проходе останавливается, оборачивается, да вздыхает. — Тебе сигарет купить надо? И этот вопрос что-то в Норильске топит: странная забота, конечно, но это же Руслан. Никита кивает; не говорит какие курит, хочет узнать, что возьмёт отец. Есть ли шанс на создание подобия семьи и у него? Серёжа это терпеть уже не может. Хватает Даню, благодарит Александра Петровича ещё раз, и запирается в спальне. Разминает руки, нервно глядя на телефон, ожидая, что вот-вот он разразится мелодией звонка. Данила уговаривает Серёжу расслабиться, отвлекая мягкими поцелуями, а позже и просмотром фильмов. Где-то в середине к ним прибегает Катя, отчаянно желавшая хоть какой-то компании подростков, пусть те и старше. Она умещается под боком брата, смотрит с ними, не сразу вникает в сюжет. А Серёжа объясняет, что было, обнимая Даню, даёт своей тревоге залечь на дно. Телефон оживает к ночи.