Снег на ресницах

Юра привык тянуть левую руку, чтобы поздороваться с Костей. Со временем свыкся, что его дети тянутся к Косте. Привык, что среди множества друзей и знакомых Юра в первую очередь побежит к Косте. Ни к кому другому. Потому что они не Костя. Они не смогут взглянуть так, что извержение вулкана внутри прекратится, заменяя горькую боль мягким теплом, как от весеннего солнца с лёгким освежающим ветерком. Он привязался к тесной кухоньке в Екатеринбурге, где чай пить приятнее; полюбил небольшую гостиную, в которой они сидят, когда ничего делать не хочется. Квартира небольшая, местами даже узкая для такого большого Уралова, но тот никогда не жалуется, говорит, что не любит большие пространства, а ему одному хватает и этого. Юра пытался как-то спорить, даже приводил в пример, что вот он и Аня остаются и места уже никакого нет! Третий всегда на полу спит, как же так? Только все привыкли давно, да и Костя не собирается искать жильё побольше. Татищев между этими пустыми спорами думает, что тоже не хочет, чтобы это менялось. — Юр, блять, где пульт? — Костя поднимает все подушки с дивана, ворошит место, где Юра спал, даже под диван заглядывает. Поднимается и, нахохлившись, смотрит исподлобья — вот-вот и задушит подушкой. — Я не знаю! — Татищев руки поднимает вверх, а взглядом ищет пульт. Может, оставили на видном месте, а тот как слон в комнате над ними насмехается? — Ты меня как положил, я так и лежал, ну. Кроме одеяла ничего не трогал — сам куда-то кинул, а я виноват, конечно. Язык показывает как ребёнок, но Костю это не впечатляет: он продолжает поиски. Будто от него зависит вся экономика страны, честное слово. — Может лучше на ноутбуке что-то включим? Ну этот телевизор, настраивать, подключать ещё, — Юра уже не может искать пропавшую, будто в чёрной дыре, вещь. Хочется сесть, укутаться в одеяло и под пивко, под боком с Костей смотреть всякую дрянь. Удивительно, но это срабатывает: Уралов вздыхает устало, недовольный тем, что поиски оказываются бессмысленными, но за ноутбуком идёт. Юра, повеселев, лезет за пивом и рассыпает закуски по мискам — руки не будут пачкаться об упаковку. Давно они так не сидели, последнее время дел выше гор, вздохнуть некогда. Устраиваются они быстро, даже не застилают диван, ютясь в ворохе одеяла и подушек, ставят ноутбук на кофейный столик. Определяются с фильмом быстро — какая-то новинка со смешанными жанрами. Под лёгкий алкогольный градус становится проще, легче, намного веселее. Шутят открыто оба, глупости откровенные говорят, актёров передразнивают — Санкт-Петербург бы им стоя аплодировал! Приятно прижаться к горячему плечу Кости, спрятать в нём хрюкающий смех и постучать по коленке от надрывного хохота. Костя плавится от такого — в целом любого, — Юры и улыбается до ушей, подавляя желание перехватить покрепче и к груди прижать, да так, чтобы он не вырвался никогда, не смог убежать. Только что-то леденеет внутри, почти имитируя погоду за окном — снежную бурю глубокой зимой. На экране, среди битвы, в каком-то закоулке, двое мужчин смотрят друг другу в глаза, прощаются. Их поцелуй переворачивает что-то в Косте — актёры играют на славу — хочется тоже этих жарких, не пошлых, прикосновений, от которых колени подкосятся, а разум затуманится. Пару минут проходит только в звуках с экрана: герои погибают, крепко прижимаясь друг к другу в последние секунды жизни. Костя сглатывает ком в горле, покрепче перехватив бутылку, делает большой глоток. Юра заметно притих, продолжая пялиться в экран немигающим взглядом. — Юр… Татищев отмирает, даже вздрагивает, смотрит испуганно, но прямо в глаза — там, что-то на дне тёмной галактики его зрачков плещется, совсем неразлечимое — Костя предполагает, что алкоголь. В затылок бьёт острое и рассудительное: «не натвори глупостей», но тело принимает сигналы от мозга плохо, от этого Уралов накрывает мертвецки бледную щёку любимого веками человека ладонью, опаляя жаром, но вперёд первым поддаётся Юра. Губы Екатеринбурга сухие, но горячие, от этого Татищева только больше ведёт. Жмётся смелее, напирает, полностью взяв инициативу на себя. Костя поддаётся, лишь давит на затылок рукой, прося большего без слов. В груди фейерверки полыхают, взрываются, сияя калейдоскопом эмоций. Это совсем не похоже на то, что он представлял себе много лет — это лучше в миллионы раз. Юра жмётся почти отчаянно, ведь стоит им отстраниться друг от друга и вся магия исчезнет, придётся разбираться с последствиями, купаться в непонятных эмоциях, гадать, что это за желание такое и мимолётно ли оно? Но всё уходит на второй план: и фильм, подходящий к финалу, и пиво, безжалостно пролитое на несчастный ковёр, всё просто становится неважным. В моменте хочется застыть, укрыться в этих объятиях, позволить чужим губам исследовать себя, прикасаться… Разрешить себе отпустить всё. Они отстраняются плавно, вместе, будто где-то между поцелуем проскользнуло тихое, нежеланное «хватит». За окном снова темно: ранний вечер зимы не радует ни погодой, ни отсутствием солнца. Но Юра думает, что солнце в глазах напротив, только ближе, об него не обожёшься, оно не спалит тебя, стоит приблизиться. В мозгу что-то щёлкает — Юра буквально слышит щелчок — подрывается с места, сильно качнувшись, удерживается только чудом. Несётся прямо так на балкон — почти так же, как прошлым вечером сбежал из питерской квартиры. В этот раз холодно даже слишком, но это здорово отрезвляет. Губы горят, и… приятно. Это действительно было приятно. «Это же Катюха! Он же мой друг…» — Юра бьёт себя по лбу, просто прекращая понимать, что вообще происходит в его жизни. Слишком быстро, очень много всего лишь за какие-то сутки. С ума сойти можно, — а может он уже сошёл? Как можно поцеловать лучшего друга, ещё вчера будучи яростным гомофобом? Оборачивается с опаской. А там, в тепле квартиры, сидит Костя, прижав руки ко рту, смотрит перед собой — взгляд-стекляшка пугает. «А если бы я был геем?» Если бы… Уралов ведь не просто так спросил, да? Не мог он просто захотеть узнать, ведь это ничего бы не изменило в его жизни. Юра готов себя ударить снова — Костя мог. И он сделал. Беда ведь только в Юре, это ему надо что-то с токсичными тараканами делать. Вытравить к чёртовой матери, а может, как в старые-добрые, вообще в Сибирь сослать. Романов же делал это не просто так, да? Холод пробирается к костям, невыносимо становится стоять и позволять снегу хлестать себя по щекам. Идёт внутрь, только прикрыв окно поплотнее — снег на балкон уже успело намести, даже следы от ног остаются. — Кхм, — Татищев дверью балконной хлопает не специально, просто руки дрожат, не слушаются. Уралов дёргается точно от выстрела, вскидывает голову с хрустом, от которого сам же и морщится. — Прости. Я… — Не надо, нет, — друг головой мотает, смотрит умоляюще. — И это мне прощения надо простить. Много за что, на самом деле… — Бред, — Татищев уже и перестаёт понимать о чём это Костя. Поцелуй — это не «многое». На ум ничего больше не приходит, извиняться действительно не за что. — Я и тебя терять не хочу, Кость, — садится на диван, чуть поодаль, сохраняет хоть какое-то пространство между ними. — Понимаю, что ты не просто так спрашивал утром про… Про мою реакцию. И сейчас мы… Блять, чтож так сложно! — взрывается, не зная что с чувствами делать и за какую мысль зацепиться. Костя поджимает губы, накрывает Юру одеялом, закидывает на голову и кутает, почти как младенца. Так и обнимает через ткань, прижимая к себе. Боится прямого контакта к коже, но так согреть проще. Взгляд тупит в мокрое пятно на ковре, ловит чужой вздох, но не отпускает — Юра не вырывается. Напряжение сходит плавно. Юра уже носом клевать начинает, ёрзает немного, устраиваясь удобнее, а Костя понимает, что с места не сдвинется и совсем скоро спина даст знать о неудобном положении. Челябинск и правда засыпает. Руки затекают быстро, хочется не только размяться, но и в туалет. Второе — уже посерьёзнее причина, чтобы осторожно встать, уложить этого кота на подушки и тихо уйти, выключив ноутбук и свет. Трясущимися руками умывается после туалета. Костя на себя в зеркало даже смотреть не хочет, упрямо отводя взгляд. Даже не знает что боится увидеть там, не хочет думать о том, что позже скажет Юра, как изменятся их отношения. Но он сам сказал, что не хочет терять. Костя тоже. Встряхнув головой в отчаянной попытке убрать подальше мысли, только провоцирует головокружение — не очень приятно. Биться об пол не хочется, а напился он неплохо. Идёт медленно, опирается рукой на стену, в полутьме сначала заглядывает в гостиную. Юра всё так же спит. Хочется подойти, поцеловать в лоб, расцеловать щёки и убежать, позорно поджав хвост. Вместо этого тихо уходит в спальню, заваливаясь на прохладную кровать. Становится легче. Сдаётся, давая сознанию ускользнуть совсем. *** Юра дёргается, как от кошмара, но падение во сне — намного хуже любого монстра. Сердце стучит в висках всего мгновение, покой приходит быстро. Неприятные ощущения, однако, остаются на кончиках пальцев. Сонно оглядывается, понимает, что остался в гостиной один. В горле сухо, хочется пить и курить пиздецки. Топает на кухню, по пути бросает на закрытую дверь в комнату Кости задумчивый взгляд. Жаль, что тот не уснул с ним. Щурясь от света, залпом выпивает половину кувшина воды, вздыхает облегчённо, вытирая остатки капель тыльной стороной ладони. Тяжело опускается на табурет, открыв форточку. Двигает пепельницу ближе к себе, поджигает сигарету и вертит зажигалку в руке. На улице всё ещё… или уже темно. Чёрт разберёшь зимой когда утро, а когда ночь. Было светло, моргнёшь — и уже темень непроглядная. Часы не дают потеряться во времени. Почти ровно полночь, поспал Юра не так много, всего несколько часов. Грустно становится немного — через пару дней нужно возвращаться домой, снова погружаться в работу. С бумажками возиться всю жизнь перспектива не очень, но есть что-то в жизни, что цепляет. Прогоняя остатки сонливости, трёт веки и бездумно тянется к телефону. На рабочем столе не красуется картинка с Катей и Серёжей, как на Юрином телефоне, а непонятная цветная бурда. Значит, телефон Кости. Не обращая на такие формальности внимания, лезет в списки контактов и жмёт на «Серёжа Татищев», прикладывает к уху, закрыв глаза. Вслушивается в короткие гудки. — Алло? — будто ждали, в голосе как-то слишком много наигранной бодрости. — Как вы там, дядь Кость? Юра улыбается. — Спит Катюха, — делает затяжку. От голоса сына спокойнее становится. — Папка это твой, — зачем-то поясняет. Серёжа молчит, у него там что-то шуршит, кто-то шепчет, но ничего не разобрать толком. — Так… Вы там как? — Магнитогорск явно старается вести непринуждённую беседу. И звучать так же, но дышит нервно, так громко, что по ушам бьёт. Ему там новый мобильник не нужен, случайно? Вдруг динамик раздолбал и не заметил. — Тут сосед мудак такой, — Юра не решается прямо говорить, самому надо унять дрожь в руках. — Утро началось непростительно рано от дрели. Надеюсь Костян засунул ему её в задницу, — тихо смеётся. Серёжа тоже хмыкает. — Посмотрели бурду какую-то, выпили, ничего особенного. А вы как день провели? Мы так уехали, даже неловко как-то… — Ну, я познакомился с семьёй Дани поближе, но не вынес натиска уже за завтраком, поэтому мы сбежали в комнату. Тоже смотрели всё подряд, а потом Катя прибежала, уже втроём сидели, — Серёжа ни разу не сбивается в словах, просто описывает день, как и много раз до этого. Но это уже не как раньше, совсем не так. Челябинск опускает голову на стол, потушив бычок в пепельнице. Делает несколько глубоких вдохов и выдохов, кусает губы, сдирая сухую кожицу, едва ли не раздирает до крови. — А я Костяна сегодня поцеловал, — а смех нервный, неискренний. — И мне понравилось. Эта херня заразна или это в наших, Татищевых, генах? — Что-то я не помню, чтобы дядя Данис с парнями целовался… А, он не Татищев, — Серёжа явно что-то роняет на пол. — Блять, Юра, ты поцеловался с Костей! Как это вообще… Ты… Ахуеть… Юра смеётся, выпрямляется и запускает руку в волосы. Тянет за них, не веря в абсурдность ситуации. — Нет, ну, я можно сказать приобщился, да. Или погрузился в твой мир? Ой, блять, как это звучит ужасно, мне лучше закрыть рот, — хлопает себя по щеке пару раз. — Я вообще это к тому, Серёг… Ты своего этого Данилу приводи ко мне в Челябинск, посидим, покумекаем нормально. Как обычно. Общаясь с сыном, слыша его радость в голосе, Юра даже не слышит, что в коридоре скрипят половицы. Костя улыбается, стараясь бесшумно уйти назад в спальню — Татищев свою семью сохранит, это уже замечательная новость. А у него, Уралова, скоро будет возможность признаться. И будь, что будет.